Точка с божьей коровки

Exegi monumentum (I)

Я возвращаюсь к пра… Потомок мой,
внучатый мой какой-нибудь племянник
(совсем другой язык ему родной),
но пленник духа и его посланник
к корням вернуться, стадию корней
минуя и условной пуповины,
почувствует меня (стихи, верней)
и отзовется хоть на половину,
на четверть боли (не ушла пока),
восьмую счастья (боль не доконала).
Века прошли в пустыне и века —
среди полей, лесов, водоканалов.
И колесо судьбы (моей судьбы),
проехавшись по всем, завязнет в прахе.
…Я возвращаюсь в рай. Грехи, мольбы —
лишь напрокат одолженные страхи.

Exegi monumentum (II)

И сто процентов – буду я кому-нибудь любезен
за то, что с гор, лесов, полей, морей и бездн
я к жалости и милости взывал.
Срывался на слова, но продолжал быть эхом —
по молочаю, по дорожкам, где лишь пехом
и молча. Стоп, привал.

Сползая тенью, тьмой цепляясь за кустарник,
к забытым навсегда я поднесу фонарик:
всех узнаю? я здесь —
и я один из них, кто эхом или тенью,
и словом, и строкой, и всем стихотвореньем
жив и не умер весь.

«Вода течет, набирая мужскую силу…»

Вода течет, набирая мужскую силу,
по глиняным трубам, по насыпным валам.
Входишь в бассейн харибду любить и сциллу —
голые их тела плывут по волнам.

Можно любить, желаний своих не пряча,
грудь полновесную, полный тепла живот.
Каждое утро жизнь начиналась с плача
и заплеталась струями слов и вод

по мрамору пола и чистому небу лепному,
где солнечный ветер метет лепестки.
Душа погружается полностью, по-любому,
в желание страсти на глубину тоски.

«Мне нравятся разгон и замедление строк…»

Мне нравятся разгон и замедление строк,
нехватка звука, провал в глубину.
Жужжал кукурузник, летел на войну
с друзьями, с точкой росы – прыг-скок
по воздушным ямкам. По ямочкам твоих щек —
скачет взгляд мой. Истончается голосок —
спеть ему хочется, как без сожаленья с тобой порвать.
Несильный удар, нисходящий шок.
Бледный кто-то присел на мою кровать,

разрушил ясность последних минут,
на которые я рассчитывал, как на целую жизнь.
Мир летит в те края, где меня не ждут…
Я ни пасть, ни взлететь не могу – хоть вставай-ложись!
Луна расплывчата – глаз-хризолит.
Луч полоснет по сердцу. Торможение и разгон? —
Ку-ку! Кукурузник летит, росою по самое горло залит.
Нитью стальной разрезает его горизонт.

Глубокий желтый

(Цикл)

1

Осень – плацкарта в небесную глушь.
Едешь, шумишь по заоблачной пы?ли
между холмами и окнами луж,
вздутой листвы на невысохшем иле.

Вверх устремляется рой мотыльков.
Осень потерями или дарами
нас погребает на сотню веков,
желтою глиной сползая на мрамор.

Дважды обжегся сегодня с утра:
тем, что пришел, и горящей тобою.
Бледным на вид угольком из костра,
вложенным в холм, наметенный листвою.

2

Это запись на ливне, на струях,
на колесах, застрявших в грязи,
о гремящих веках и кастрюлях,