Добровольный узник. История человека, отправившегося в Аушвиц

В это же время возле центрального железнодорожного вокзала вырос черный рынок, где торговали одеждой и продуктами, долларами, драгоценностями и поддельными документами. Крестьяне контрабандой везли из сел и деревень товары: под одеждой, в потайных сумках и даже в бюстгальтерах[65 - Korbonski, Fighting, p. 183; Szpilman, The Pianist, p. 48; Garlinski, Fighting, p. 43; Nowak, Courier, p. 71; Korbonski, Fighting, p. 11.].

«Никогда раньше не видел я таких огромных бюстов, как в то время в Польше», – вспоминает Стефан Корбоньский, участник подполья. Один предприимчивый контрабандист провез в город туши свиней, спрятав их в гробах. Немцы, занятые созданием своей администрации, проверяли грузы формально, а если и ловили кого-то на контрабанде, могли отпустить за взятку или, в редких случаях, за остроумную шутку – как это было с контрабандистом, который пытался замаскировать рысака под крестьянку. «Когда жандармы обнаружили подлог, даже они, начисто лишенные чувства юмора, чуть не умерли со смеху», – писал Корбоньский[66 - Korbonski, Fighting, p. 219; Gistedt, Od operetki, p. 92.].

Витольд избегал публичных собраний и отдавал предпочтение новобранцам, отличавшимся, как и он сам, природной сдержанностью и скрытностью. Он быстро осознал суть работы подпольщика. Национальность, язык, культура – это важные скрепляющие узы в любой группе, но для его людей самым главным было доверие. Акт вербовки означал, что от новобранца теперь зависит жизнь Витольда, и наоборот. Иногда люди, которых выбирал Витольд, удивлялись, почему он им доверился[67 - Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 14; Неизвестный автор, [Zasady konspiracji], AAN, 2/2505/0/-/194.].

«Почему ты мне доверяешь?» – спросил Витольда один мужчина[68 - Rablin, Oswiadczenia, vol. 29, APMA-B, p. 82.].

«Мой друг, мы должны доверять людям», – ответил Витольд[69 - Rablin, Oswiadczenia, vol. 29, APMA-B, p. 82.].

Витольду не всегда удавалось верно определить темперамент человека, и он постоянно тревожился, что какой-нибудь излишне пылкий участник группы выдаст их. В ту зиму Тайная польская армия составила инструкцию для новобранцев, в которой предупреждала: «…люди слишком увлекаются подпольной деятельностью, и тогда их очень легко поймать… Если мы хотим отомстить немцам, то должны суметь выжить до тех пор, пока не получим шанс»[70 - Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 14; Неизвестный автор, [Zasady konspiracji], AAN, 2/2505/0/-/194.].

Витольд прилагал все силы к тому, чтобы воспитать свою молодую армию. К декабрю в организации насчитывалось около ста человек, в основном это были молодые мужчины. «Он очень внимательно ко всем относился, – вспоминала Элеонора. – Он переживал за людей». Один солдат, которого Витольд завербовал, шутил, что у их группы есть собственная «няня». Витольду стала нравиться его работа. Он удивлялся тому, насколько легко ему давалась подпольная деятельность. Строгие рамки его прежней жизни теперь ничего не значили. Он дышал так свободно, как никогда прежде[71 - Ostrowska, [Wspomnienia 1], p. 3–4; Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 14.].

Витольд понимал, что его группа не в силах напрямую противостоять оккупантам, но считал, что его люди могут отлично справиться с заданиями по сбору разведданных. Ежи Скочиньский, начальник разведывательного отдела Тайной польской армии, имел связи в полиции. Немцы не стали упразднять польскую полицию и возложили на нее основные обязанности по обеспечению правопорядка. Полицейских часто заранее информировали о крупных операциях. Получив информацию от своих осведомителей, Витольд и его товарищи предупреждали тех, против кого готовился рейд. Но нацисты действовали с такой поразительной скоростью, что участники подполья не всегда успевали сориентироваться[72 - Malinowski, Tajna, p. 100.].

В ту зиму были сильные морозы. Эсэсовцы начали в массовом порядке депортировать поляков из недавно аннексированных западных провинций. Поляки должны были освободить земли для немецких переселенцев. На центральный железнодорожный вокзал Варшавы ежедневно прибывали составы из вагонов для перевозки скота, под завязку набитых полумертвыми от холода мужчинами, женщинами и детьми. Когда вагоны открывали, окоченевшие трупы падали на землю, словно статуи. Оставшиеся в живых люди ночевали посреди городских руин или просились в дома друзей и родственников, и без того уже переполненные. К январю 1940 года было депортировано более 150 000 граждан Польши – как католиков, так и иудеев, – и планировалось изгнать еще сотни тысяч человек[73 - Szpilman, The Pianist, p. 54; Dwork, van Pelt, Auschwitz, p. 144.].

Однако немцы и не думали готовиться к притоку беженцев в город. Ганс Франк, генерал-губернатор оккупированной Польши, объявил о нормах питания по всей стране: 600 килокалорий в сутки для так называемых арийских поляков и 500 килокалорий – для евреев, что составляло лишь треть от необходимой для выживания суточной нормы (немцы в Польше имели право на 2600 килокалорий в день). Немцы выпустили продуктовые карточки, которые можно было отоваривать только в определенных магазинах. Людям выдавали по этим карточкам крайне ограниченный список продуктов: хлеб, испеченный с добавлением «муки» из опилок, мармелад из свеклы, горький кофе из желудей и картофель – единственный продукт, входивший в рацион всех категорий граждан. Частично восполнить дефицит помогал черный рынок, но многие люди голодали. Толпы исхудавших беженцев попрошайничали на углах городских улиц[74 - Tooze, Wages, loc. 6789; Szpilman, The Pianist, p. 54; Szarota, Okupowanej, p. 203. См.: Ziemniaki na pierwsze… na drugie… na trzecie (картошка на первое… на второе… и на третье) Зофии Серафиньской, а также: Sto potraw z ziemniakоw (Сто блюд из картошки) Boleslawa Kawecka-Starmachowa; Pilecki, [Raport 1945], PUMST, BI 874, p. 5.].

Вскоре из-за антисанитарии и перенаселенности в городе началась эпидемия тифа. Болезнь разносили вши. Во время Первой мировой войны от тифа серьезно пострадал восточный фронт, и не было в мире другой болезни, которой немцы боялись бы столь же сильно. Нацистские чиновники считали, что тифу особенно подвержены евреи, поэтому, чтобы сдержать распространение инфекции, они ускорили процесс заключения евреев в огороженное гетто в Варшаве[75 - Allen, The Fantastic, loc. 212. На тот момент в Польше было уже несколько гетто, первое создано в Пётркув-Трыбунальски в октябре 1939 года (Winstone, Dark, loc. 1856); Frank, Extracts, p. 5896.].

Кроме того, немцы жестоко преследовали своих реальных или воображаемых врагов. Несколько подпольных групп были пойманы и расстреляны в лесу у села Пальмиры под Варшавой. Среди убитых были адвокаты, стоматологи и даже лучший шахматист страны. Однако подобные карательные меры вели только к тому, что неосторожных вылазок становилось все меньше, а подпольщики приобретали опыт и мастерство. После череды арестов сформировалась одна наиболее сильная организация – Союз вооруженной борьбы (Zwiazek Walki Zbrojnej)[76 - В 1942 году Союз был преобразован в Армию Крайову, ставшую основной подпольной организацией польского Сопротивления. Помимо борьбы с нацистами она также ставила задачу противодействовать советской власти на западных территориях Белоруссии и Украины. Отношения Армии Крайовой с СССР варьировались от сотрудничества до прямого военного противостояния. Прим. науч. ред.]. Организацию поддерживало польское правительство в изгнании, созданное во Франции осенью 1939 года. Некоторые члены Тайной польской армии видели в Союзе вооруженной борьбы своих конкурентов. Но Витольд считал, что в момент восстания им нужно будет объединить усилия[77 - Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 14; Bartoszewski, 1859, p. 70.].

Тем временем группа Витольда начала устраивать акции против польских коллаборантов. Ими были в основном этнические немцы, которых в Польше насчитывалось не меньше миллиона человек. «В любой общине есть те, кто не испытывает угрызений совести, стремясь облегчить себе жизнь или донося на надоевшего мужа, жену или любовницу», – заметил один из подпольщиков. Какими бы ни были мотивы доносчиков, эти люди представляли реальную угрозу для подполья, и их следовало устранять[78 - Malinowski, Tajna, p. 53, 100; Nowak, Courier, p. 63.].

Информаторы часто собирались в подвальном ночном клубе рядом с улицей Новый Свет. Клуб назывался «Кафе Бодега». Заведение принадлежало польке, но она была женой итальянского посла, поэтому клуб не закрывали, несмотря на то что там играли джаз, который и привлекал посетителей. Отвращение Гитлера к «музыке негров» было хорошо известно, но официально джаз не запрещали, и гестапо мирилось с «Кафе Бодега». Темный и шумный зал клуба служил идеальным местом для встреч с информаторами – встречи проходили у барной стойки или за столиком рядом с эстрадой[79 - Malinowski, Tajna, p. 39; Zwerin, Swing, p. 64.].

Люди Витольда устроили небольшой наблюдательный пункт над типографией напротив входа в клуб. Они следили за посетителями и фотографировали вероятных информаторов. Кроме того, они работали с персоналом клуба и выясняли, какие разговоры удалось подслушать. Время от времени они подсылали к гестаповцам ложных информаторов, которые доносили на настоящих коллаборантов, обвиняя их в каком-нибудь выдуманном преступлении. В «Кафе Бодега» теперь часто можно было увидеть, как наряд гестаповцев тащит наружу протестующего «стукача». Руководителем и барабанщиком джаз-бэнда был Джордж Скотт – сын афроамериканца и польки, которые познакомились, работая в цирке. Мелодии джазового оркестра звучали одна за другой, не замолкая ни на минуту[80 - Zwerin, Swing, p. 64.].

Джордж Скотт со своим джаз-бэндом. Ок. 1941 года.

Предоставлено Национальным цифровым архивом Польши

Весной Витольд наконец получил известие, что Мария с детьми приехала к матери в Острув-Мазовецку. Он сразу же сел в один из тех дряхлых автобусов, которые редко подвергались досмотрам немцев, и поспешил к семье. С тяжелым чувством выслушал он рассказ Марии об их бегстве и о ситуации на востоке страны, оккупированном Советским Союзом.

Советские власти депортировали поляков в Сибирь и Среднюю Азию. Накануне Рождества Марию предупредили, что их скоро арестуют. Она быстро собрала самые необходимые вещи и сбежала на подводе, бросив на произвол судьбы их пса Нерона. Почти всю зиму Мария с детьми пряталась у друзей в Крупе. Когда морозы ослабели, они сели на поезд, который шел к новой границе между Советским Союзом и Третьим рейхом. Мария надеялась добраться до дома своей матери. В маленьком городке Волковыске, в 30 километрах от границы, их остановила советская милиция. Марию увели на допрос в подземный бункер рядом с железнодорожной станцией, а детям пришлось ночевать в ратуше неподалеку. Марию выпустили на следующее утро, у нее отобрали все деньги и обручальное кольцо. Все это время восьмилетний Анджей сидел в оцепенении от страха и холода[81 - Из беседы с Пилецким, 17 мая 2016 года; из беседы с Пилецкой-Оптулович, 17 мая 2016 года; из беседы с Лапианом, 15 мая 2017 года.].

Они добрались до двоюродного брата Марии, который жил в соседнем городе, отдохнули неделю и предприняли новую попытку пересечь границу. На этот раз они заплатили проводнику, и тот ночью провел их через пограничную линию. Ночь была морозная, полная луна освещала пустынную, продуваемую ветром местность. На половине пути Анджей споткнулся, упал на моток колючей проволоки и зацепился за него своим овечьим полушубком. Пытаясь освободить Анджея, они попали в луч немецкого прожектора. Их поймали, но им повезло: пограничники не проявили к ним интереса и отпустили их[82 - Из беседы с Пилецким, 16 мая 2016 года.].

Когда они добрались до Острув-Мазовецки, Мария увидела, что город опустошен: таковы были последствия применения нацистской расовой политики. Ей рассказали, что 11 ноября немцы отвели 364 еврея – мужчин, женщин и детей – в лес за городом и расстреляли. Этот расстрел стал одним из первых подобных массовых убийств. Место казни находилось всего в полутора километрах от дома матери Марии и примыкало к семейному саду, где любил играть Анджей. (Ему запретили ходить туда, но он все-таки не послушался и нашел среди деревьев промокшую кепку маленького мальчика[83 - Szwajkowski, [Zeznania], IPN, S/139/12/Zn, p. 137–142; Zawadzki, [Zeznania], IPN, S/139/12/Zn, p. 124–128; Roth, Murder, цит. по: Zalc, Bruttman, Microhistories, p. 227; см. сноску 55 об антисемитских взглядах; Gutman, Krakowski, Unequal, p. 48; Zimmerman, The Polish, p. 74, 83.].)

Витольд сделал все возможное, чтобы обустроить быт семьи, а затем поспешил в Варшаву с новым срочным делом. В Варшаве Витольд узнал, что Ян увлекся антисемитскими настроениями. Витольду было известно, что Ян собирается издавать новостной бюллетень от имени их организации. В подполье выходило много изданий самых разных политических оттенков – в 1940 году издавалось восемьдесят четыре наименования. Ян планировал посвятить свой бюллетень моральным принципам Сопротивления[84 - Gross, Polish, p. 254; Tereszczenko, Wspomnienia, p. 85; из беседы с Терещенко, 1 ноября 2016 года.].

Витольд не возражал против этой идеи и даже помог организовать один из пунктов раздачи листовок в продуктовом магазине на улице Желязной, где он тогда жил. Но в первых же выпусках «Знака» он увидел статьи, словно перекочевавшие из манифестов довоенных правых групп: пафосные речи о Польше для поляков и о создании истинно христианского государства. Подобные заявления слишком сильно напоминали взгляды ультранационалистов, которые считали нацистскую оккупацию одним из способов навсегда избавиться от евреев[85 - Znak, 06.05.1940/6–7, цит. по: Malinowski, Tajna, p. 12–15. В более позднем издании «Знака» осуждалось жестокое обращение нацистов с евреями, по мнению авторов, чуждое польской культуре. Тем не менее отмечалось, что «факт остается фактом: евреи в Польше – элемент нежелательный и даже вредный, и устранение их влияния в нашей национальной жизни по-прежнему наша главная цель» (Znak, 1940/27, AN, 1925, p. 3–4).].

Витольд как можно деликатнее объяснил Яну, что поляки должны сплотиться на фоне усиливавшихся немецких репрессий. Ядвига Терещенко, ответственная за выпуск бюллетеня, поднимала вопрос об антисемитизме среди поляков на ночных встречах с другими редакторами на своей квартире, но они развеяли ее опасения: евреи сами не знали, чью сторону занять, поэтому будет лучше, если они уедут. Между тем вокруг гетто строили высокий забор и переселяли туда еврейские семьи. Среди выселенных в гетто людей оказался и сосед Ядвиги по лестничной клетке. Вместо того чтобы помогать евреям, поляки растаскивали из опустевших квартир буквально все. Ядвига верила, что поляки должны очнуться, и для начала нужно напомнить им о заповеди «возлюби ближнего»[86 - Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 15; из беседы с Терещенко, 1 ноября 2016 года; Nowak, Courier, p. 39. Новак, впоследствии ставший знаменитым военным курьером, одним из первых стал помогать «Знаку», но потом прекратил работать с этой группой из-за их политической позиции. В своих воспоминаниях он отметил, что «подлинные идеологические мотивы довольно часто смешивались с амбициями людей, планировавших свое личное и политическое послевоенное будущее» (Nowak, Courier, p. 67). Личное отношение Яна Влодаркевича к евреям нигде не задокументировано, но, скорее всего, оно совпадало с позицией «Знака».].

Однако Ян не передумал и приступил к работе над манифестом правого толка, судя по всему, желая превратить их организацию в политическое движение. Кроме того, он начал вести переговоры с националистическими группами о возможном объединении – в том числе с теми, чьи участники высказывали планы создания нацистской марионеточной администрации. Ян очевидно сбился с пути, и Витольд чувствовал необходимость быть рядом с другом, чтобы в нужный момент остановить его[87 - Znak, May 1940/6–7, цит. по: Malinowski, Tajna, p. 12–15; Falinski, Ideologia, p. 57–76; Kochanski, The Eagle, p. 97; Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 15; Pilecki, Wspomnienia, vol. 179, APMA-B, p. 312.].

Витольд и Ян. Ок. 1940 года.

Предоставлено семьей Пилецких

Витольд разыскал полковника Стефана Ровецкого, руководителя конкурирующей организации «Союз вооруженной борьбы», чтобы обсудить объединение сил. Сорокапятилетний Ровецкий поддержал формирование подпольной гражданской администрации, которая напрямую подчинялась бы польскому правительству в изгнании, находившемуся во Франции, и регулярно призывала бы к созданию «поистине демократического» государства с равными правами для польских евреев. Ровецкий, фанат Шерлока Холмса и любитель разнообразной маскировки, редко выражал собственные взгляды, но верно оценивал настроения людей. Он уже писал польскому руководству о своих опасениях, что нацисты сознательно разжигают расовую ненависть, стремясь отвлечь поляков от сопротивления немцам. Ровецкий отмечал, что значительно возросло число нападений поляков на евреев и может появиться правый политик, который станет немецкой марионеткой и будет оправдывать нацистскую политику преследования евреев[88 - Pluta-Czachowski, …gdy przychodzi… цит. по: Szarota, Stefan, p. 91, 86; Rakon, [Meldunek nr. 15], in Czarnocka et al., Armia, vol. I, p. 194. Связной Ян Карский делает схожее замечание в своем донесении подполью в 1940 году (Karski, цит. по: Zimmerman, The Polish, p. 73).].

Как и Витольд, Ровецкий не питал иллюзий относительно шансов подполья в борьбе против оккупантов. Но он считал, что их сопротивление служит более высокой цели – моральному единению и наращиванию сил. Ровецкий начал документировать преступления нацистов и тайно переправлял донесения на Запад, чтобы подстегнуть союзников к активным действиям[89 - Zimmerman, The Polish, p. 67.].

Целая сеть курьеров доставляла эти материалы во Францию через горные перевалы в Татрах. Тогда доклады Ровецкого не произвели должного впечатления на лидеров западных стран. Однако когда некоторые факты были преданы огласке и последовали международные протесты, немцы немного обеспокоились и даже выпустили группу арестованных ученых. Ровецкий был убежден, что собранные данные помогут укрепить решимость британцев и французов[90 - Favez, The Red, p. 136–137; Zimmerman, The Polish, p. 67; Fleming, Auschwitz, p. 32; Wood, Karski, loc. 1109; Winstone, Dark, loc. 1244.].

Стефан Ровецкий до войны.

Предоставлено Польским агентством печати

Витольд был впечатлен масштабом личности этого тихого, скрытного человека. Он считал, что их организация должна войти в подчинение к Ровецкому, но Ян не раздумывая отклонил идею слияния. Он сказал, что отправил польскому правительству в изгнании собственного курьера и запросил одобрения их деятельности. Затем он объявил, что подготовленный им манифест подпишут несколько радикально настроенных группировок[91 - Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 14.].

«Такое заявление разрушит всю нашу работу! – воскликнул Витольд. – Давай сосредоточимся на вооруженной борьбе. Политикой можно заняться и позже»[92 - Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 15; Pilecki, Wspomnienia, vol. 179, APMA-B, p. 313.].

Ян был обескуражен. Он рассчитывал, что Витольд поддержит его. Несколько человек встали на сторону Витольда, в том числе новый начальник штаба группы полковник Владислав Сурмацкий. Ян сдался и согласился встретиться с Ровецким. Для Витольда это была победа[93 - Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 15.].

Владислав Сурмацкий. Ок. 1930 года.

Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау

Однако Ян продолжал настаивать на своем манифесте. Витольд опасался, что это лишь разобщит людей. В статье не было упоминания о евреях и других национальных меньшинствах, но подтекст четко прочитывался. «Польша должна быть христианской и опираться на нашу национальную идентичность», – провозглашалось в манифесте. Тех, кто выступает против таких идей, следует «удалить с наших земель». Витольд понял: их с Яном дороги разошлись. «Мы договорились, что будем продолжать управлять организацией», – вспоминал Витольд, но чувство «глубокой неприязни» было очевидным[94 - Znak, 15.07.1940/14, цит. по: Malinowski, Tajna, p. 173–175; Znak, [Deklaracja], AAN, 2/2505/0/-/194, p. 2–3. В декларации Яна ничего не говорилось конкретно о евреях, но язык документа типичен для националистов того времени – Ян формулировал определение польской нации очень ограниченно, на религиозной основе; Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 15; Pilecki, Wspomnienia, vol. 179, APMA-B, p. 313.].

?

Десятого мая гитлеровские войска на пути во Францию вторглись в Люксембург, Нидерланды и Бельгию. Именно этого момента ждали подпольщики: объединенные силы союзников обрушатся на немцев. Союзники либо победят, либо ослабят нацистов, и восстание в Польше получит шанс на успех. Мать Яна тайно установила у себя в квартире радиоприемник. Поначалу они слушали новости с воодушевлением, но постепенно становились всё мрачнее: Би-би-си сообщала, что немецкие войска разгромили британцев под Дюнкерком и вошли в Париж. Вскоре стало очевидно, что Германия вот-вот нанесет французам сокрушительное поражение и война затянется на неопределенный срок[95 - Malinowski, Tajna, p. 70.].

Генерал-губернатор Франк решил, что теперь можно не переживать о негативных статьях в иностранных СМИ, и распорядился устроить массовые облавы на мужчин призывного возраста. Двадцатого июня в лесу рядом с селом Пальмиры расстреляли 358 человек. Несколько тысяч человек были отправлены в концлагеря в Германию. Однажды эсэсовцы ворвались в квартиру Элеоноры и чуть не поймали Витольда. Услышав на улице грохот грузовиков, он едва успел спрятать документы под половицей и выскользнуть за дверь. В ту же секунду ворвалась полиция и перевернула квартиру вверх дном. Витольд был вынужден скрываться. Он достал документы на имя некоего Томаша Серафиньского и представлялся теперь именем этого человека[96 - Winstone, The Dark, loc. 1329; Lasik et al., Auschwitz, vol. I, p. 49–50; Bartoszewski, 1859, p. 157; Cyra, Rotmistrz; Pienkowska, [Wspomnienia 1], AAN, 2/2505/0/-/194, p. 2.].

Сеть Витольда поредела – участившиеся репрессии сделали свое дело. В результате налета гестапо на «Кафе Бодега» было арестовано большинство официантов. Их места заняли новые подпольщики, но на этот раз гестапо смогло внедрить туда своего шпиона. Доносчицей была ветреная молодая полька, которая влюбилась в офицера СС. Она назвала ему несколько имен, в том числе имя своего дяди, гинеколога Владислава Деринга, товарища Витольда. Ранним утром 3 июля 1940 года эсэсовцы вывели Деринга и его жену из их квартиры[97 - Malinowski, Tajna, p. 88; Cyra, Dr Wladyslaw, p. 74; Kantyka, Kantyka, Wladyslaw, in idem, Oddani, p. 266. Известна только фамилия женщины – Журавская.].

Участники подполья не знали, что именно случилось с Дерингом, но ходили слухи, что в июне в бывших казармах польской армии за небольшим городком Освенцимом был организован концентрационный лагерь. Немцы называли это место Аушвиц. После прихода Гитлера к власти такие лагеря стали распространенным явлением в политической жизни Германии. Своим чрезвычайным указом Гитлер утвердил бессрочный арест, или «оградительное заключение», для любого человека, которого нацисты посчитают врагом государства. К началу войны они держали в нескольких концлагерях в разных районах Германии тысячи политиков, левых активистов, евреев, гомосексуалистов и других людей с так называемыми отклонениями в поведении[98 - Malinowski, Tajna, p. 54, 88; Ostrowska, [Wspomnienia 1], p. 4; Wachsmann, KL, p. 7–9; Tabeau, [Sprawozdanie], in Zeszyty (1991), p. 105; Wachsmann, KL, p. 191.].

Нацисты были отнюдь не первыми, кто применил на практике идею заключения своих оппонентов в концлагеря. Но Аушвиц отличался от остальных мест: это был первый немецкий лагерь, куда заключенных помещали по национальному признаку. Это был лагерь для поляков. На тот момент гитлеровцы еще не учитывали этническую принадлежность польских граждан, отправленных в лагерь: преобладали католики, но среди первых заключенных были и евреи, и этнические немцы[99 - Wachsmann, KL, p. 6–9. Аушвиц изначально задумывался как транзитный пункт для польских рабочих, которых будут отправлять в Третий рейх, но, по-видимому, лагерь быстро перепрофилировали и превратили в традиционный концентрационный лагерь; Rees, Auschwitz, loc. 643; Steinbacher, Auschwitz, p. 22; Dwork, van Pelt, Auschwitz, p. 166.].

Подпольщики почти ничего не знали об этом месте, но слышали, что немцы отправляют туда все больше и больше людей. В августе 1940 года там находилось более тысячи человек. Из писем заключенных почти ничего нельзя было понять. Но о масштабах насилия в Аушвице свидетельствовало количество уведомлений о смерти, которые получали семьи умерших заключенных, и забрызганные кровью личные вещи узников концлагеря[100 - Malinowski, Tajna, p. 54, 88; Ostrowska, [Wspomnienia 1], p. 4. Неясно, сколько именно заключенных погибло в Аушвице к концу августа. Записи об этом неполные, сохранилось имя всего одного убитого заключенного.].

В августе арестовали начальника штаба Тайной польской армии Владислава Сурмацкого, и Ян созвал экстренное совещание в квартире Ядвиги, редактора новостного бюллетеня. Стоял удушающий зной, сигаретный дым висел в воздухе. Ян попросил тишины. Сначала он объявил о слиянии группы с основными силами подполья, как того хотел Витольд[101 - Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 15; Malinowski, Tajna, p. 100. Малиновский пишет, что встреча состоялась в конце августа, но это противоречит хронологии событий.].

Затем он повернулся к Витольду. Напряженность между ними ощущалась физически.

«Тебе выпала большая честь», – сказал Ян[102 - Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 15.].

Он пояснил: они с Ровецким разговаривали о концлагере. Ровецкий полагал, что до тех пор, пока все происходящее в лагере покрыто тайной, немцам может сойти с рук что угодно. Он хотел, чтобы кто-то проник в лагерь, собрал сведения и, если получится, создал ячейку Сопротивления и организовал побег[103 - Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 15; Ostrowska, [Wspomnienia 1], p. 4; Gawron, Ochotnik, p. 114; Pilecki, Akta sprawy, Zeznanie w sledztwie Witolda Pileckiego, ASS MON, vol. 1, p. 74.].

«Я назвал Ровецкому твое имя, ты единственный офицер, способный на это», – сказал Ян[104 - Pilecki, [W jaki], PUMST, BI 6991, p. 15.].