Письма из Лондона

Руби посмотрела и не смогла сдержать смех, потому что статуя стояла под гофрированным металлическим колпаком, напоминающим ветряную мельницу без крыльев.

Она повернулась к центру площади – к самому большому столбу, который когда-либо видела: его основание было защищено деревянными щитами и мешками с песком. Она знала, что это колонна Нельсона, и герой Трафальгара остается на своем высоком месте, бросая вызов бомбардировщикам. Огромные бронзовые львы у основания колонны, каждый размером со слона, тоже не были укрыты.

На площади она увидела несколько маленьких воронок, засыпанных гравием в ожидании ремонта, и несколько зданий с заколоченными досками окнами. Но фонтаны все еще работали, по площади разгуливали голуби, и дух обитателей площади, насколько она могла заметить, не был сломлен.

Когда они подошли к галерее, большому зданию, занимавшему всю северную часть площади, Руби заметила длинную, растущую очередь, извивающуюся змеей на центральной лестнице и уходящую вправо.

– Нам туда никогда не попасть.

– Ну, тут всего-то человек сто, – сказала Мэри. – Попадем, можешь не беспокоиться. И вот тогда-то и пожалеешь.

– Ну-ка, шире шаг, – поторопил их Кач, и они поспешили встать в конец очереди. Вблизи галерея и в самом деле выглядела гигантским сооружением и показалась Руби не меньше музея Метрополитен. Она несколько раз приходила в этот музей, и каждый раз с ощущением, что сколько бы раз она в нем ни побывала, всех хранящихся там сокровищ ей все равно никогда не увидеть.

– Вы говорили, что галерея пуста? – спросила она Кача.

– Да. Сразу после объявления войны…

– Привет!

Какой-то человек подошел к Качу с другой стороны и теперь пожимал ему руку. Выглянув из-за упитанной фигуры главного редактора, Руби с удивлением увидела капитана Беннетта. Он подошел к Мэри, клюнул ее в щеку, а потом встал лицом к лицу с Руби, наклонил голову, чтобы поцеловать в щеку, хотя она протягивала ему руку.

– Привет, Руби. Рад вас видеть снова.

Он был в форме, хотя в его знаках различия что-то изменилось – на воротнике и в погонах, только она плохо разбиралась в таких деталях. Вид у него сегодня был не такой усталый, как в июле, тени под глазами стали менее заметны. И его глаза – она не забыла их цвет. Голубой, темный и сочный, цвет новой пары джинсов, и если существовал какой-то более американский способ описать их, то она его и представить себе не могла.

Она вдруг поймала себя на том, что беззастенчиво таращится на него.

– Вы хорошо выглядите, – сказала она, все еще чувствуя тепло его губ. – Сколько времени прошло с нашей встречи.

– Да. Прошу прощения. Меня с лета в городе не было.

Она с удовольствием вспоминала их совместный ужин и была немного разочарована, когда он после этого пропал. Забавно, как она не позволяла себе задумываться о его исчезновении до самого этого момента, когда снова увидела его здесь, на площади, в солнечный день.

Глупо было, что такая мелочь беспокоила ее. Она никогда не принадлежала к той категории девиц, кто будет дуться из-за всякой ерунды как мышь на крупу, когда и без того есть чем заняться. Жизнь полна гораздо более важных событий, чем ужины с красивым британским капитаном.

– Рад, что ты сумел вырваться, – сказал Кач. – Работы – передохнуть некогда?

– Не так чтобы уж совсем некогда, – любезно ответил он. – Я теперь работаю в Межведомственном исследовательском бюро, – объяснил он Руби. – И никто вроде бы не возражал, когда я сказал, что сегодня устрою себе долгую передышку на ленч. Это говорит, что я занимаю важное место в круговороте вещей в природе.

Они подошли к дверям, и возникла небольшая неловкость, когда она попыталась заплатить за свой билет и программку, но ее попытка не была оценена по достоинству Качем, который заплатил за всех четверых.

– Это меньшее, что я могу сделать, – сказал он, – поскольку шантажом заставил вас прийти сюда.

– По крайней мере, ленчем я вас могу угостить? – спросила Руби.

– Не можете, – отрезал он, правда, смягчив свои слова улыбкой.

Столовую, в которой работали одни волонтеры, организовали в пустой верхней галерее на самом верху. Там стояли длинные столы, заставленные подносами с готовыми сандвичами и кусочками кекса, а в другом конце громоздились полные чайники и кофейники.

– Сливочный сыр с финиками, ветчина с чатни, сыр с чатни, сосиска в тесте, – отбарабанила волонтерша, вышедшая им навстречу.

– Ветчина с чатни, – заказала Руби и получила сандвич, который выглядел, как и обещала Мэри, гораздо более аппетитно, чем те, что они ели на работе.

– «Вокзальные пирожные» – дальше, чай и кофе тоже. Кассир в конце. Следующий, пожалуйста.

«Вокзальное пирожное» при близком рассмотрении оказалось бисквитом, в который воткнули кусочки сухофруктов.

– Сушеная слива, милая, – сказала волонтерша, подававшая ломтики. – Сейчас вишню в сахаре днем с огнем не найти. Чай или кофе?

– Нет, спасибо. Меня устроит и одно пирожное.

Руби научилась с подозрением относиться к тому, что в Лондоне называли «кофе», поскольку «кофе» неизменно оказывался горячей водой, в которой были разведены несколько капель кофейного экстракта с запахом меди.

– Всем есть, – скомандовал Кач. – До начала концерта пятнадцать минут, а стоять мне бы не хотелось.

Проглотив сандвичи и пирожные, они влились в поток, направлявшийся в подвал с большим залом, но низкими потолками. В дальнем конце зала на сцене стоял великолепный рояль.

– Интересно, как они втащили сюда рояль, – прошептала Руби в ухо Мэри, когда они заняли места где-то между сценой и выходом.

– Хороший вопрос. Я думаю, осторожно.

Она оказалась в кресле между Мэри и капитаном Беннеттом, по другую сторону от Мэри уселся Кач.

– Вам хорошо видно с вашего места? – спросил капитан. – Если хотите, можем поменяться.

– Спасибо, мне хорошо видно.

– Когда тут начались концерты в прошлом году, их давали наверху – не помню, как называется этот зал. Как бы то ни было, но музыканты там сидят под громадным стеклянным куполом. Смотрится прекрасно, но сидеть там во время воздушного налета – не самое мудрое решение. Никто не хочет видеть Миру Гесс, нанизанную на осколок стекла.

– Мира Гесс? – переспросила Руби. – Она одна из музыкантов?

– Да, и это ей пришла в голову мысль давать тут концерты. Примечательная личность. Если нам повезет, она сегодня тоже будет играть. – Он вытащил из нагрудного кармана программку, теперь довольно помятую. – К сожалению, сегодня ее не будет. Ничего не знаю насчет других музыкантов, хотя обычно тут прекрасные исполнители. Мне нравится их сегодняшний выбор музыки.

– Вот как, – сказала Руби, не желая признавать, что она знает о классической музыке, вероятно, не больше, чем он знает о бейсболе.

– Они начинают с сонаты Моцарта для скрипки и фортепьяно ля-мажор, потом небольшой перерыв, потом соната Элгара для скрипки ми-минор. Величайший из современных композиторов. Прекрасная вещь, хотя я предпочитаю его концерт для виолончели.

– Похоже, вы неплохо разбираетесь в классической музыке.

– Моя мать была музыкантом. Пианисткой. Хотя профессионально она никогда не выступала. Но была больше, чем заядлым дилетантом.

– Она и вас заставила учиться?

– Да, хотя я тот еще был ученик. Предпочитал по деревьям лазать или бить окна в консерватории мячиком для крикета. Теперь я ей благодарен, что она проявила настойчивость.

Аплодисменты известили о появлении музыкантов – двое мужчин в форме поклонились, а потом взялись за инструменты. Скрипач встал в одиночестве в центре сцены, а к пианисту сбоку подсела молодая женщина.

– Чтобы страницы переворачивать, – прошептал ей капитан Беннетт.