Канадий

Снова смотрю в «оконный телевизор». «Прямо за столицей простираются владения региона Иль-де-Франс», – слышу я голос воображаемого диктора. Один за другим мимо проплывают маленькие уютные то ли городки, то ли деревеньки, поля, лужайки и коровки, коровки, в основном светлые, розовенькие, стильные такие французские коровки.

– Глянь, – говорю я подруге, – какие красивые коровки!

Эмма прыснула:

– Коровки – это насекомые, ну такие с красными крылышками и чёрными точками! А эти за окном – коровы.

Тьфу ты! Перепутал.

Дорога до Эперне заняла чуть больше часа. Как тут всё близко! Из Москвы за час можно доехать лишь до Подмосковья. А во Франции мы доехали из столицы до виноградного региона.

– За нами приедет машина, – сообщила Эмма при выходе. – Я вчера звонила отцу. Он передал Соланж, что ты сегодня приедешь, а за нами пришлёт водителя.

Я бы с радостью побежал знакомиться со столицей шампанских вин, но моя спутница потянула меня за собой.

По дороге я вертел головой в разные стороны, пытаясь увидеть, рассмотреть и запомнить всё, что мне встречается, как будто мне предстоит на этой территории играть в казаки-разбойники.

– Ты цветы покупать будешь? – между делом спросила Эмма.

– Кому? Тебе? – удивился я.

– Что тут скажешь? – посетовала девушка, заведя глаза к небу. – Внук приехал к бабушке, которую он ни разу не видел! Ты, поди, и подарка никакого не привёз?

В этот момент я остановился и замер. Как же я появлюсь к бабушке без подарка? Но признаваться, что я такой-сякой, мне не хотелось.

– Эмма, радость моя! – начал я оправдываться. – Я подумал, что цветы растут у бабушки в саду. У неё ведь есть сад?

– У неё есть цветы, но любой… бабушке будет приятно получить знак внимания… как ты считаешь, дурья твоя голова?

Эмма в первый раз позволила себе обзывательство. Видимо, на родной земле она чувствовала защиту или ей стало всё равно, что я про неё подумаю.

– Где здесь продают цветы? – я стал искать глазами бабушек с букетами.

У нас таких по городу много. Весной подснежники из леса тащат – никакие запреты им не страшны, потом несут с дач тюльпаны, нарциссы, летом где-то по полям обрывают ромашки и васильки, а уж осенью – снова с дач астры и гладиолусы.

Но местная жительница указала на цветочный киоск. Неожиданный случай! Эперне – местечко чуть больше деревни, а цветы продаются в киоске.

Я выбрал букет из белых и сиреневых цветов неизвестного мне сорта, просто ткнув в него пальцем.

В один миг подгрёб к своей красноволосой спутнице. Она уже что-то жевала.

– Хочешь? – спросила она, протягивая мне завёрнутый в бумагу бутерброд. – Бабушка прислала.

Я отказался.

Рядом стоял «Пежо» красного цвета, водитель которого высунулся из окна и помахал мне рукой в знак приветствия.

– Бонжур! – сказал я ему и по знаку Эммы уселся на заднее сидение.

Сама она села впереди, рядом с водителем.

– Это – Канадий, это – Жильбер, – представила нас девушка.

Жильбер звучит, как удар по печени. Помнится, я слышал, что есть такая болезнь – синдром Жильбера. Ему я, естественно, ничего не сказал. А он без стеснения принялся меня оценивать:

– А он ничего себе – смазливый, наш внук. И одет как парижанин. Ишь какой франт! Ты, небось, уже втюрилась, любвеобильная наша.

– Полегче, чурбан! – оборвала его Эмма. – Он, между прочим, понимает по-французски.

Слова «втюрилась» и «чурбан» я выудил из контекста, потому что определённо их не было в моём французском лексиконе.

Я был уверен, что оделся вполне демократично: футболка в полоску трёх французских цветов, что, в принципе, совпадает с российским триколором, узкие джинсы тёмно-синего цвета, дорожная сумка тоже синяя. Что тут парижского? Надо посмотреть, во что одеваются провинциалы.

Из Эперне мы уже выехали и ровненько ехали по дороге, где рапсовые поля перемежались с виноградниками, и только заканчивалась одна деревня, тут же начиналась другая.

Наконец, я прочитал на указателе «Шаво-Куркур». Значит, мы на месте.

Автомобиль остановился у изгороди, увитой плющом.

Я вышел и, как Красная Шапочка, приготовился к встрече с бабушкой, представив себе пухлую старушку в белом кружевном чепце, лежащую в постели. Только пирожков у меня с собой нет. Зато есть цветы.

Эмма повела меня по каменистой садовой дорожке к дому. Сад уже утопает в зелени, а на клумбах вовсю цветут тюльпаны разного цвета.

– Соланж, – громко возвестила Эмма входя в дом, – смотри, кого я привела!

Она быстро прошла через комнату, которая, скорее всего, играла роль гостиной, я широким шагом следовал за ней. Дальше она зашла в распахнутую дверь и махнула мне рукой, чтобы я тоже зашёл.

Это была спальня. В самом центре изголовьем к окну стояла широкая кровать. На ней полусидела или полулежала очень сухонькая старушка с желтоватым цветом лица. Никакого чепца на ней не было.

– Канадий, мальчик мой, – проскрипела бабушка, – подойти ко мне. Эмма скажи ему, чтобы он подошёл.

Видимо, бабушка думала, что я не знаю французского языка, и Эмма каким-то образом должна стать моим переводчиком.

– Бонжур, бабушка, – проговорил я и поцеловал её в щеку. – Я рад тебя видеть!

Она вдруг застонала и заплакала. Господи, что я сделал не так? Я вопросительно посмотрел на Эмму, та пальцами показала, что всё в порядке.

– Он говорит по-французски! Он меня понимает! – рыдала бабушка.

– Извини, не предупредила тебя, – принялась объяснять девушка. – Это её обычное состояние. Что тут скажешь? Сегодня это радость.

Она повернулась к Соланж и громко сказала:

– Канадий принёс тебе цветы! Я поставлю их в вазу.

– Да-а-а, я вижу, – это азалии? – спросила бабушка.

– Да-да, азалии, – поспешила ответить Эмма.