XYN

Как только я сказал, что я старый друг Юли, женщина, резко повеселев, впустила меня в квартиру. Забытый запах – что-то между борщем и лыжной мазью – открыл во мне детское желание, не слушаясь маму, кататься по дому на трехколесном велосипеде. Но сейчас, полагаю, это бы выглядело странно. Убранство квартиры было очень скромным – время здесь застыло. И снова воспоминания… Но сейчас не об этом.

– Ну рассказывай, чего пришел?

Объяснить это все ей стоило мне огромных усилий. Женщина вообще не могла поверить тому, что я приехал сюда за какими-то бумажками почти тридцатилетней давности. Но все же, выслушав меня и вроде поняв, зачем я оказался в ее доме, она сказала, что Юля здесь не живет уже много лет – уехала доченька с каким-то иностранцем.

После – меня ждали очень долгие и малоприятные слезы забытой дочерью матери. Будто ненароком выронив купюру (чтобы хоть как-то отблагодарить старушку), я сказал, что очень тороплюсь и пошел к выходу. Нагнувшись надеть туфли, я оказался лицом к лицу с письмом, лежащим на полу. Письмо было запечатано. На конверте я с трудом различил, куда-то сильно наклонившиеся английские буквы… «George».

В общем, конверт этот я распечатал в кафе:

Мама,

Прости, что давно не писала. Я очень извиняюсь и чувствую себя виноватой, но так уж получается.

Представляешь, мы сейчас живем в Венеции. Здесь очень красиво, мама. Жаль что я не могу показать всей этой красоты. Знаешь, Джордж очень хороший, я вас обязательно познакомлю при других обстоятельствах. Он совсем не такой, каким показался тебе в тот раз. Конечно, иногда он бывает вспыльчив – но он же поэт, понимаешь.

И прости, что не могу тебе ничем помочь. Сейчас у нас небольшие финанисовые трудности.

Целую. Я очень скучаю.

Твоя старая дурочка Юля

Прочитав это письмо, я долго смотрел вдаль, думая о том, какая же жалкая у меня жизнь. Каждый вечер я, выпивая по сто граммов виски, пьянею и засыпаю. Утром, нехотя выползая из под одеяла, я сажусь за письменный стол и выдаю тысячу слов низкокачественной литературы. Или критики на низкокачественную литературу. Собираюсь на работу. Еду за рулем старой машины. С заднего сиденья достаю старый кожаный портфель. Сажусь на парту преподавателя (этим самым пытаясь показать, что я очень даже крутой и совсем не старый – жаль только, что и студенты, и я понимаем, что это не так) и говорю изо дня в день одни и те же слова одним и тем же юным существам. Иногда эта грустная картина разбавляется какой-нибудь чрезмерно молодой красоткой. Точно такой же, как и все остальные. Сидя в ресторане, я говорю ей заученные фальшивые нежности. Заказав такси по давно знакомому номеру, привожу ее к себе. На заднем сидении она делает все то же, что и ее предшественницы. Распахнув дверь, снова имитирую безумную страсть. Распахнув ее платье… Вижу все то же. Одно и то же. Систематизированная катастрофа.

А она в Венеции. «Через несколько часов я тоже буду в Венеции» – уверенно сказал я себе. И не соврал.

Сидя в самолете, я задумался: за годы однообразной жизни все, что было хоть чем-то значимым, – было значимой покупкой. Помню, как я преисполнялся гордости перед самим собой, когда подарил Марку машину. Помню, как полетев в Индию, в страну, в которую очень долго мечтал попасть, я жадно скупал все, что появлялось на моем пути. Но я совсем не ощущал радости. Я упивался возможностью это купить. И даже сейчас, взяв билет в Венецию, я сразу подумал: «Какой же ты безбашеный! Старик, ты крут».

Второй раз за день я понимаю, какое же я жалкое создание. Как много комплексов, оказывается, таится во мне. До сих пор эти мысли ни разу не посещали меня. Интересно, был ли я таким же раньше? Надеюсь, что нет.

Венеция встретила меня густым туманом и сыростью. Прилетел почти на рассвете. До города пришлось еще долго добираться на автобусе. Улочки были пусты, каналы – бездвижны. Лишь редкий статный пожилой мужичек, держа за спиной газетку, проходил мимо меня, учтиво наклоняя свою голову, прикрытую старомодной шляпой. Все кафе закрыты. И я бродил по бесконечным мостикам, улочкам и набережным. Мне кажется, до этого я не чувствовал ничего подобного – полная, бесконечная свобода. Все, что вокруг – принадлежит лишь тебе. И только смерть одного из вас – твоя смерть или смерть города – ограничивает свободу. Настолько ужасно, что ужасно великолепно.

Закурив сигарету, и облокотившись о каменную стену, я услышал редкое цоканье каблуков о брусчатку. Звуки были не ритмичны, но с каждым разом они становились все громче. Как вдруг из тумана вышла прекрасная женщина – чуть младше сорока, наверное. Она была очень красива, и даже предательская шея, которая обычно и выдает возраст, была изящна. Кожа ее была загорелой, с небольшими хаотично расставленными темными точками. Лицо – тонкое и изящное, а строгий взгляд ее отражался в излишне больших для этого лица глазах. Короткие волосы выдавали в ней сильную натуру. Она бросила на меня уверенный (может даже и надменный) взгляд. И стук каблуков о брусчатку через несколько мгновений сошел на нет. Я бездвижно стоял и курил, долго наблюдая ей вслед. Девушка исчезла. Но оставила после себя воспоминание. Наверное, любая женщина, входящая в нашу жизнь, делает точно так же. Куда же она, интересно, идет в столь ранний час? Не имея никакой надежды, да и желания ее встретить, я все равно пошел в ту сторону, куда пошла она. Размеренными шагами, всматриваясь в каждую неровность, в каждое убитое сыростью здание, я бродил с непониманием того, почему я увидел это только сейчас. Почему только сейчас?

…

Если ты поверил в вышенаписанные басенки, то, знай, тебя наебали. А, если тебе это еще и понравилось, то ты безвкусный пирожок.

Я страшнее вас всех.

Меня и вправду зовут Кантемир. Мне двадцать. Может быть, двадцать три. Каждый день я начинаю с антидепрессантов. Каждый день я начинаю с саркастичной и нервной ухмылки. Каждый день я дрочу примерно три раза. Каждый день я ненавижу вас.

«Звучит крайне карикатурно и неестественно» – скажет критик. «Пошел нахуй» – отвечу я.

Если честно, я все же хотел закончить этот банальный мыльный рассказ, где меланхоличный старичок, отправившись в путешествие за «утраченным прошлым», оказывается в Венеции. И в этой самой Венеции, зайдя в небольшой обветшалый бар, он встретил любовь своей юности. Они бы конечно очень долго говорили о том, как много времени прошло. Она бы восхищалось его силе духа, благодаря которой он оказался здесь. Она бы умиленно смотрела на него, а он, как, конечно, и следует прожженному искусителю, игриво поднимал бы свои бровки. В отсутствие мужа этой женщины, они бы конечно выпили немного вина, их речи становились все более и более нежными – и при хорошем настроении моего духа – они бы обязательно потрахались. И наутро она, в страхе от того, что придет муж, выпроваживая его, вручила б ему обветшалой бумаги рукопись. Он бы прослезился, увидев помятую обложку той самой книги.

И вот уже там бы я оторвался на славу.

Но все не так. Я подустал представлять себя этим жалким бесхребетным существом – уже не мог примерять на себя его дорогие твидовые вещи и дешевые банальные мысли. Мне двадцать. И, если честно, я совершенно не представляю, как жить эту жизнь. Но уверен в том, что жить эту жизнь, как этот персонаж, – достаточно жалкое зрелище. И, самое главное, что жить эту жизнь так, как мои современники (то есть, такие как ты) ничем не лучше.

Мне так много хочется вам сказать, но так не хочется с вами говорить.

Люди… Вы великолепны, но, кажется, вы об этом забыли.

Вы все проебали – абсолютно все. До последней нитки.

«Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей, какой бедный мальчик – его кто-то обидел! Ну как же так, Кантемирушка! Ты совершенно не приспособлен к этому миру! Мы просто живем. Не очень много думаем. Работаем там, спим. Целуемся, когда приспичит. Заводим отношения, чтобы было с кем потрахаться. Мы счастливы! А тебя мы будем жалеть – потому что ты жалок, Кантемир. Правила игры очень просты – стоит их просто принять. Работать, спать, целоваться, трахаться. И все это – когда тебе будет нужно. В этом прекрасном, великолепном мире для каждого найдется и работа, и кров, и объятья, и пизденка. Поверь! Мы живем в богадельне. Все доступно. Все, что захочешь. Не стоит пытаться думать о каких-то возвышенных вещах. Жри, спи, работай, ебись – все на расстоянии вытянутой руки. Лучшие из нас зарабатывают большие деньги, спят в прекрасных квартирах, целуют объемные перекаченные ботэксом губы и суют свой член в самые нежные киски, обрамленные прекрасными попками. Главное – это удобство. Удобство и эффективность. Удобство, эффективность и простота! Мы повторяем тебе: не задумывайся над смыслом всех этих действий, в обратном случае ты рискуешь прослыть ненормальным. Сумасшедшим. Будешь ходить к психотерапевтам – они назначат тебе лечение. И, если тебе очень повезет, ты наконец сможешь стать достойным членом нашего великолепного общества. И мы тебя полюбим… А пока что – ты нам не нравишься…»

«Идите смотреть футбол – наши играют» – отвечу я.

…

Ладно, слишком уж много спеси. Я, на самом деле, не такой.

Да и дрочу я почаще.

Наверное, стоит немного рассказать о том, как я решил написать эту книгу. Пару дней назад поздно вечером мне позвонил один богатый дядя. По совместительству – мой взрослый друг. Мой проводник в мерзкий омут реальности и капитализма, что, по сути, одно и то же. Он мне нравится тем, что обладает интеллектом и вкусом. Почти все, что он говорит, – заведомо ложь: поняв, как зарабатываются деньги, он еще в юности решил, надев тысячу масок, полностью игнорировать размышления о высоком —,наверное, в этом и таится ключ к успеху. Однако, сам я этого принять все еще не могу. Не могу принять и то, что люди называют успехом. Я поделился с ним рассказом, который я написал пару дней назад— он решил рассказать свое мнение.

– Вы знаете, Кантемир, это талантливо. Однако вам не хватает академического представления о литературе. Есть большие проблемы с драматургией… Если хотите, я могу вам помочь с поступлением в театральный ВУЗ – у меня там есть знакомые.

– Николай Александрович, я уже не раз вам говорил, что мне трудно разговаривать с людьми. Ежедневно находится в кругу глупых коллег, школьных друзей, которые вечно пытаются меня найти, – все это мука для меня, а вы мне предлагаете обзавестись еще и кучкой надменных подростков, что возомнив себя богемой, задирают свои юные острые носы.

– Ну, можно же перебороть себя, Кантемир

– Вы, конечно же, правы. Но, когда вы позвонили мне, я с огромным удовольствием распивал вторую бутылочку не самого плохого вина. В своей скромной пустой квартирке. Здесь холодно и сыро… Но, как бы здесь ни было плохо, среди людей мне еще хуже.

– Все-все-все. Опять включаешь банального романтика. Давай так, смотри: каждый раз, когда мы встречаемся, ты, закрыв глаза, начинаешь рассказывать истории из жизни – о всяких путешествиях, о девчатах, которых когда-то любил. Я знаю, что у тебя есть какие-то проблемы – ты рассказывал… Да это и так видно. Тебя, видимо, гнетет твоя же собственная память. Так вот: попробуй написать книгу. Я знаю, у тебя получится. За последний месяц ты прислал мне три рассказа и одну пьесу. Знаешь, такой плодовитостью отличается отнюдь не каждый писатель. Если ты оставишь на бумаге свою память, она – в свою очередь – оставит тебя в покое. Уверен, тебе это поможет. Если ничего не получится – ну, что тут поделаешь. А если получится – больше не придется ходить в офис и общаться с ненавистными тебе коллегами… Ну как тебе это?

Засмеявшись, я, конечно, сказал, что до писателя мне очень далеко, и вряд ли из этого что-то выйдет.

После звонка, восседая на своем скрипучем троне (старое кресло, купленное на барахолке) и все-таки задумавшись над тем, что предложил мне мой старший товарищ, я вдруг понял, что все, что я когда-либо читал – от самых гениальных вишневых садов до дешевых Мартинов Иденов, все это – продукт линейного (иногда очень оригинального, но все же линейного) мышления, или, в обратном случае, – какая-то полнейшая чепуха. Продукт правильности. Той самой правильности, которой настойчиво пытаются меня кормить все, кому не лень. Той самой правильности, которую я потом настойчиво пытаюсь не самыми гигиеничными путями извлечь из своего тельца. Проще говоря – блюю.

Здесь не будет ничего аппетитного, поверь. Здесь буду я.

Прошу, забудь о моей маленькой шалости с этим стариком. Блять… суконный стол, виски, Венеция… – это я, конечно, загнул. Забудь о понимании банального, пошлого, неуместного и мерзкого. И открой свое сердце тому, что будет дальше. То есть – открой свое сердце мне.

…

XYN

Когда ты умерла

Я трижды подходил к

Кладбищенской оградке

Но не посмел ступить внутрь

И рыдать над твоею могилкой