XYN

XYN
Кантемир

Я совсем не уверен, что это хорошая книга. И, если честно, я хотел бы написать что-то более яркое и живое. Но у меня не вышло. Книга содержит нецензурную брань.

XYN

Кантемир

© Кантемир, 2019

ISBN 978-5-4496-8107-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Воспоминание»

Эту историю я решил написать примерно так: пару дней назад ко мне приехал мой двадцатилетний сын. Этот юноша, наверное, любит меня. Пусть до сих пор и не может простить мне то, что я бросил его мать. Ему тогда было всего пять.

Странно, но, вспоминая ее, вспоминая ее запах, цвет глаз, кожу, бедра, я совсем не могу вспомнить, почему же я женился на ней. Я был юн, беден, дерзок и местами даже красив. Наверное, это самый полный набор качеств юноши для завоевания абсолютно любой девушки. Простите за глупую сентиментальность, но ничего не могу с собой поделать. С момента ее смерти прошло уже три года. И за это время, ее могила стала мне сильно ближе, чем была она сама. Вообще, смерть делает любого человека хорошим (не уверен, что это лучшее слово, но ничего другого я не придумал) – мы как будто не имеем права говорить о нем плохо… Сына зовут Марк. Странное, наверное, имя – никогда не думал, что я назову сына Марком.

Это имя ему досталось задолго до его рождения – да и зачатия, если быть честным -, будучи влюбленными студентами, мы поспорили на одном из первых свиданий, что назовем сына именем проходящего мужчины. И вот – Марк… Какая милая глупость.

А ее звали Анна. Я мечтал о жене с именем Анна. Самое, кажется, трагичное имя. Холодное и изысканное. Мы, наверное, любили друг друга. Анна (я никогда не называл ее Аней) была очень красива. Мы познакомились с ней на последнем курсе института. Она, кажется, была на факультете математики, а я, кажется, – на факультете экономики. Каждый раз, когда мы шли вместе, парни, что стояли рядом, с недоумением оглядывались, пытаясь понять, как такому неказистому юноше, как я, удалось завоевать столь прекрасную девушку. Самые смелые иногда беспардонно подходили к нам и, почти издеваясь надо мной, пытались закадрить ее. Она даже не обращала на них внимания. Мы шепотом говорили друг другу, что они «глупцы, враги и чужаки» – так мы называли почти всех окружающих нас людей. Мы думали лишь о том, что опаздываем на сеанс очередного французского фильма. Годар, Трюффо… Как это было давно.

А меня зовут Кантемир – сначала я хотел придумать более обыденное имя, но потом понял, что не так много времени мне осталось, и скрывать свое лицо совсем не имеет смысла. Кантемир, Анна и Марк – крохотная, когда-то счастливая неячейка общества… Я почти никогда не вспоминал те времена. Прошло много лет, и только сейчас я понимаю, что, наверное, это лучшее, что случалось со мной. Пусть я так и не могу вспомнить, почему же я женился на ней. Вряд ли только из-за имени.

Когда меня пригласили преподавать в один из самых крупных университетов страны, я сказал ей что-то вроде:

– Слушай, я устал… Я люблю тебя, но, наверное…

– Да-да, я понимаю – все хорошо, не переживай, – перебив, абсолютно спокойно и ровно ответила она. Без истерик и криков. После – взяла мою ладонь, поднесла к щеке, закрыла на мгновения глаза и поцеловала ее.

Она понимала меня. Не думаю, что такая реакция была вызвана и ее желанием расстаться. Вряд ли. Просто она была женщиной. Женщиной. Пятнадцать лет спустя окажется, что больше я никогда не женюсь. А каждое расставание с девушками будет сопровождаться звуками битой посуды, чаще – тарелок (сугубо статистические заметки) … Я буду стареть, а юной глупой девочке, засыпающей рядом со мной, всегда будет двадцать. Гнусная картинка.

Вся эта бестолковая реальность привела меня к бесконечным воспоминаниям… Как же трудно осознать, что ты все уже потерял. Не осталось почти никого. И все из-за тебя самого… Я сохранил не так много обрывков памяти, но последние три года – после ее смерти – каждую ночь мне снится один и тот же сон, где она в первый и в последний раз допустила меня до своего сердца (как же банально):

Июль. Нежный оранжевый. Розовый. И голубой. Нам каких-то двадцать с небольшим. Она худая, изможденная. Одета в длинную синюю юбку. Футболка. И кеды. В воздухе пахнет лишь ее молодым и нежным телом. Ее тонкая худая ладонь держит меня за пальцы. Иногда, она подносит их своим губам и нежно целует их, напоминая о том, что любит меня. Я и так это знал. Мы дерзко шагаем, доказывая злому миру его бесправие на нашу свободу. Вот-вот солнце зайдет за крыши домов. Я шучу какую-то глупую шутку, и она начинает смеяться. Лучи, точно попадая в ее большие, сейчас прекрасно блестящие глаза, напоминают мне о том, что она моя. Живой и так сильно любимый человек держит меня за руку. Резко сделав нарочито серьезное лицо, она поворачивается ко мне, несколько минут смотрит на меня, будто с укоризной. И вдруг целует. Тут взор моего сна отделяется от тела – теперь я могу видеть и самого себя. У меня роскошные длинные волосы. Грязные, заношенные до дыр на пятке джинсы. Расстегнутая рубашка. Прекрасные мы – стоим и целуемся. Наши руки, минуя глупую одежду, касаются спин друг друга. Люди снуют – кто куда. Оборачиваются на нас. Больше не имея сил стоять на месте, все в том же поцелуе, я толкаю ее к стене здания. И все это как будто длится вечность. Самая лучшая вечность из всех возможных. И невозможных. Облокотившись о стену, она обвивает ногами мое тело… И тут сон обрывается.

Я просыпаюсь в холодном поту. С желанием наконец выдохнуть, я нервно и пристально смотрю на белый потолок своей спальни. Пытаясь отвлечь себя, ищу на нем неровности и шероховатости, высматриваю тени, которые своими огнями порождает ночной город. Когда тревожный сон отступает, появляется пустота. Потом чувство утраты. Гнев. А потом и слезы. Я вдруг начинаю понимать, что она мертва. А я жив. Но никто из нас никогда больше не будет счастлив. Мне становится гнусно от осознания того, что всему этому виной – Я. Преподаватель экономики. Недописатель. Литературный критик. Неудачник-бизнесмен. И глупец.

…Странное начало романа, не правда ли?

Что-то я заговорился. Вчера приезжал Марк и, выпив по стаканчику виски, почему-то мы начали говорить о его матери. Когда я спросил, помнит ли он, что было после того, как я ушел, он ответил:

– Она приготовила мне ужин, уложила спать, а утром я увидел ее уснувшей в кресле. Она придвинула его прямо к окну. Рядом стоял бокал вина, а на подоконнике лежала книга. Кажется, «Милый Друг», – он выдержал большую паузу, – слушай, пап, раз уж ты захотел поговорить об этом всем… Может это и глупо, и бессмысленно, но мне все же интересно – почему ты так поступил? Нет-нет, вообще не так… мне хочется узнать, какая была твоя жизнь, твоя молодость, как ты стал тем, кем являешься (тут он, конечно, перегнул с банальностью, но я не подал виду)? Ты знаешь, сейчас я нахожусь в очень сложной ситуации и совсем не понимаю, как с этим всем справиться.

Тут он прервался. Я вопросительно, немного ухмыляясь, перевел взгляд со стакана на сына. Марк немного нервно продолжил:

– Нет-нет, ничего конкретного. Все нормально. Просто сейчас я пытаюсь найти ответы на абсолютно разные вопросы. Мне никто не помогал понять, что плохо, что хорошо. Никто так и не рассказал мне, что такое честь, что такое достоинство. Я рос не только без отца, но и без матери. После того, как ты ушел, ей пришлось самой платить за квартиру… Пришлось много работать. И я рос в абсолютном одиночестве. Нет-нет, я, ни в коем случае, не пытаюсь тебя обвинять за что-либо… это был твой выбор и, может быть, теперь я даже понимаю, почему ты так поступил. Просто я совсем ничего о тебе не знаю. Я никогда не видел свою бабушку. И никогда не видел своего дедушку. Даже их фотографий мне так никто и не показал. А каждый раз, когда я пытался спросить у мамы, как вы с ней познакомились, она говорила, что расскажет потом. Теперь у меня есть только ты.

Я был в растерянности.

– Марк, обещаю тебе рассказать обо всем в следующий раз, – этот трюк я, по-видимому, украл у его матери, – но сейчас я совсем не готов… Кстати, ты читал «Милого Друга»…

Так и закончился, толком и не начавшись, этот первый тяжелый разговор отца с сыном, который я, как всегда грамотно, перевел на какую-то бессмысленную болтовню. Проводив его до такси (машину он оставил на стоянке), расцеловав его как только мог и вернувшись домой, я сел на табуретку в прихожей и посмотрел в зеркало, что висит напротив. Вдруг я с ужасом осознал: мне совсем нечего ему сказать. Я преподаватель экономики, был женат, разведен… Написал несколько глупых, бульварных романов – вероятно, из-за одиночества и кучи свободного времени. А больше ведь ничего и не помню. Помню лишь, что запретил своей матери видеться с внуком. Помню, что отец не захотел издеваться над ее чувствами и отказался от встречи с Марком, пока его не увидит мать. Их уже не стало. Их всех уже не стало… Помню, что был ужасным сыном. Помню, с раннего детства посещал психотерапевтов, был одиночкой и отличником. И даже это немногое скорее похоже не на воспоминание, а на сумрачный туман. Я не помню. Не помню ни одного яркого момента из своего детства. Не помню, как мама читала мне на ночь сказку. Не помню, как папа водил меня с собой на какое-нибудь излишне мужское развлечение – скажем, футбол. Не помню. Я не помню. И, вполне возможно, не помню лишь из-за того, что всего этого не было.

Я понял, что, уже, по меньшей мере, пройдя две трети своего пути, не могу ничего рассказать о себе единственному живому близкому, а самое главное —, видимо, нуждающемуся во мне, человеку. Я точно знаю, что Марк – это совокупность огромной боли, которую принесли ему разные люди, и комплексов, которые последовали за болью. Более того, я знаю, что каждый человек – это совокупность боли и комплексов. Боли, комплексов и предательств. Что, по большей степени, одно и то же.

Напротив зеркала я просидел до самого утра, полностью опустошив бутылку «Jim Beam» и пачку «Camel». Как вдруг в полудреме, вспомнил, что в юности, влюбившись в одну девушку, которую возбуждала литература, я написал какую-то глупую книжку (факт изданной книги был для нее веской причиной отдаться автору, если в твердой обложке – то в любой позе). Забавно.

Это, конечно, очень смешно, но я точно помню, что писал ее. Я, кажется, даже относил эти великие письмена в издательство. А вот дальше ничего не помню. Конечно, эти гениальные труды никто не напечатал, но сейчас вдруг это стало важным и даже обрело смысл. Может быть именно там я и смогу отыскать свое прошлое.

Кстати, да: с этой девочкой я все-таки, кажется, спал.

Как бы банально это ни прозвучало, прошлое меня совершенно не интересует. Мне просто хочется хотя бы раз сделать для Марка что-то и вправду стоящее. Подвиг. Мне пятьдесят. В этом возрасте редко свершаются подвиги. Плохо может отразиться на суставах. Но попробовать уж точно стоит. С суставами как-нибудь разберемся.

Проспав на табуретке пару часов, я проснулся крайне свежим, воодушевленный идеей заполучить утраченное воспоминание. Неспешно прогулявшись до магазина за табаком и минералкой, я сел за письменный стол, провел рукой по сукну, поджег сигарету и впитывал августовский восход. Прекрасная картина. Я чувствовал сладкий вкус предвкушения. Позвонив на работу, я сказал, что беру отпуск на неделю. Это было впервые – и никто даже не стал возражать. К тому же, меня там любили и уважали: как студенты, так и преподаватели. А может и нет – если честно, мне все равно.

К тому же, сейчас каникулы и на работе все просто пьют чай, без конца обсуждая женщин, если речь идет об одиноких мужчинах; и мужчин – если речь идет об одиноких женщинах. Я всегда смотрел на это с непониманием, но умилением.

Позвонив на работу, я просидел в кресле еще около часа. Давно я так не был счастлив. Солнце, сигареты. Я взял одну из них – белая бумага, желтый фильтр. Я долго смотрел на нее. Такое чувство, что это не просто так… Очень много лет я курю одни и те же сигареты. Почему? Я всерьез задумался над этим, но так ни к чему и не пришел… Глупость какая-то – слишком много мыслей об обычной сигарете.

Издевательски улыбаясь своим конспирологическими нападкам, я встал с кресла, посмотрел в окно – люди, люди, люди. Они повсюду. И за каждым из них стоит какая-то история. Множество предательств, обманов, объятий, партнеров. Этот список бесконечен. И каждый из нас все равно думает лишь о своей истории, либо об истории человека, в которой он принял участие. Вряд ли у меня получилось складно объяснить свою мысль – я и не преследую этой цели.

Снова встав перед зеркалом, я начал думать о том, где же раздобыть ту книжку. Думать пришлось не так долго. Я отыскал в социальных сетях своих однокурсников. Потом – еще каких-то. В итоге долгих и занимательных поисков, приправленных злорадным или умилительным интересом к нынешней жизни людей, которые когда-то были моими друзьями, у меня в руках оказался домашний номер Юлии. Номер той самой девушки, имеющей на редкость сильную любовь к литературе.

В тот момент, когда я набирал в телефоне номер с кодом давно забытого, но любимого города, у меня дрожали руки. Много лет я день изо дня пытался стирать все то, что со мной происходит. Каждый вечер я научился моментально забывать о том, что произошло днем. Так легче. Хочется просто жить. И сейчас, в факте существования этих цифр таилось так сильно и тщательно отрицаемое прошлое. Как бы то ни было, все эти эпитеты оказались абсолютно беспочвенными. Телефон никто не взял. Не взял и через час, и через два. Последний звонок я сделал следующим утром.

Ничего страшного.

За эти годы я перестал быть излишне чувствительным и эмоциональным. Не самая престижная работа, небольшой и редко прибыльный бизнес, любовные неудачи и многое другое научили меня тому, что мужчина, вероятно, – это то существо, что обязано найти выход. Иначе виски себе не купишь. А без виски и жизнь не мила.

Снова погрузившись в поиски прошлого, я смог раздобыть адрес Юлии. Адрес той самой девушки.

Тем же вечером я взял билет на скоростной поезд, а утром уже вышел с вокзала, который когда-то был для меня предвестником какого-то нового путешествия.

Дома, в котором я когда-то жил, уже нет. Как нет уже и всех его обитателей. Кроме меня.

Время рушит архитектуру, попутно нечаянно избавляясь и от людей.

Я зашел в кафе. Милая девушка за баром великолепно улыбнулась мне. Подумал: «Заигрывает». Потом: «Да она тебе в дочери годится». А после: «Так ты и спишь-то только со студентками, дурень». Мысли эти никак не отразились на моем настроении – кофе все-таки был хороший. Кроме меня, в небольшом зале сидели юноша с девушкой – лет по восемнадцать, думаю. Из своего угла я пристально наблюдал за ними, а влюбленные были так заняты друг другом, что совсем позабыли о том, что они здесь не одни. А может – им было просто наплевать на всех. «Глупцы, враги и чужаки». Как бы то ни было, в какой-то момент рука мальчика, что во время поцелуя касалось ее шеи, оказалась чуть ниже живота девочки. В этот момент я подавился и закашлял. А потом продолжил смотреть на них с огромным интересом и широкой улыбкой. Наверное, когда-то я прожил и это.

Витрина кафе выходила на проспект. Прекрасное зрелище. Я будто бы существовал – до сих пор существовал – в каждой улочке, в каждом канале и шпиле этого города. Путешествие за прошлым уже было оправдано. Щурясь от солнца, я утопал в воспоминаниях о первой драке, первой любви, первом сексе. Ничего конкретного уловить в этих кадрах так и не сумел, но до сих пор я жил с мыслью, будто всего этого и не было. Я не помнил лица, имена, стилей одежды и музыки. Не помнил уже ничего. И – конечно же – я не так стар, чтобы просто забыть об этом. Мой возраст все еще вроде именуют зрелостью. Но я же уже говорил, что почему-то всегда жил с желанием забыть свое прошлое. И до сих пор я совсем не знаю, какие были на то причины. Точнее, я и это забыл… Странная, в целом, картина. Я бродил по городу, дотрагиваясь до парапетов, стен. Пытаясь кончиками пальцев коснуться самого себя в свободном состоянии. И мне это удавалось.

Люди, что вальяжно и будто нехотя переставляли свои ноги, произносили непонятные мне слова. Их одежда, прическа, повадки сильно отличались от того, что хранила моя память. Я не мог связать знакомые мне ветхие здания, улочки и проспекты с теми, кто по этим улочкам и проспектам шагал. Вельветовые, шерстяные и твидовые вещи превратились в какую-то спортивную вакханалию. И архитектура своей ржавчиной и трещинами, будто бы жаловалась на это.

Пройдя еще несколько кварталов, купив пачку «Camel» и выкурив две сигареты, я оказался в парадной, где была квартира Юлии. Я долго стоял у двери, с ухмылкой занимая себя игрой: «Угадай, насколько она стара». Сначала, конечно, я попытался вспомнить то, какой она была в институте. Рыжая, кудрявая, красотка. Составить я сумел лишь эту скудную характеристику. Но потом я вспомнил себя тогдашнего и себя нынешнего. Стало немного грустно. «А вдруг она совсем не изменилась; сильно ли она потолстела; обвисла ли грудь?». «Да конечно обвисла» – с хохотом произнес я.

Все. Я нажал на дверной звонок. И дверь открыла изможденная сухая старая женщина. Лицо ее было бесчувственным, но никак не злым. Я попытался создать интригу – не знаю, вышло ли у меня. Это была ее мать.