XYN

И самое ужасное

Это видеть тебя мертвую

Шагающую по улице

Или кривящую улыбку

Ненужным людям

И самое ужасное

Это видеть тебя мертвую

И понимать, что не умер с тобой

Что я жив и живу

Эту жизнь за двоих

Нет, самое ужасное

Что ты мертва

Я хочу жить. Хочу сидеть в комнате с пропахшими дешевым табаком стенами. Стены черным маркером расписаны цитатами любимых героев из книг, а на экране – очередной французский фильм. Да, хочу смотреть французские фильмы несколько раз в день. Хочу слушать джаз, попутно, пытливым взглядом, изучая нагое тело едва знакомой девушки, которая дерзко смотрит на меня, пока я, неустанно опускаясь, целую ее живот. Хочу задыхаться от невозможности вместить в легкие столько дыма, сколько хочется туда вместить. Гуляя по городу, я хочу громко петь свою любимую песню и танцевать, представляя себя на сцене, стоящей по центру огромного стадиона. Хочу любить. Просто любить. Любить женщину. Любить мужчину. Я хочу жить.

И самое ужасное, что все это со мной когда-то было. Все это я попробовал. И все это мне нравилось. Все: от безумных танцев на тротуаре – из-за них люди обычно цокают и качают головой, до джаза – джаза, приправленного юным телом девушки, лежащей рядом. Я обожал просыпаться и ненавидел засыпать. Но одно происшествие заставило меня изменить себе и скрыться в пучине нормальности. Но об этом позже.

«А чего же ты хочешь сейчас?» – сейчас я всегда хочу спать и хочу, чтобы сраный рабочий день поскорее закончился. Завтра снова на работу. Хочу научиться водить машину. Хочу купить квартиру. И еще хочу сдохнуть поскорее. Тут уж не до танцев. Хочу забыться, растворится, исчезнуть. Хочу, чтобы парень, работающий за соседним столом, не пытался шутить свои блядские шутки.

И хочу, наконец, избавиться от прошлого, которое гнетет меня своей смелостью и невозможностью ее повторить. И от паранойи. И от вечного самоанализа. От них тоже очень хочется избавиться. Но ничего не выходит.

Лишь рассказы, пьесы, сказки, которые я, после невыносимого дня, пишу, лежа в постели, делают мое существование не таким блядским. Но, правда, все они написаны мной. А значит, написаны плохо.

Но сейчас не об этом.

Свет

Вообще, странно это все. Что-то идешь куда-то, смотришь вокруг. А тут, оказывается, прекрасная жизнь. Если б не сказали, я бы и не понял, если честно. Вышел из дома и тут солнце. Непонятное, конечно, нечто. Но все же приходится мириться. Светит себе что-то постоянно. И будто ждет от тебя умилительной улыбки с прищуренным глазом. И ты должен, конечно, подумать: «Как красиво… Солнце!». Но этого я не сделаю.

Постоянная борьба моего взгляда с бессмысленным и часто удручающим пейзажем приводит глаз к слезе. Постоянная борьба разума с бесконечными и шаткими мирскими устоями приводит меня в бешенство. И мне приходится как-то с этим жить. Крайне тяжелое, словом, бремя.

Я смотрю на людей. Их много. Их очень много. Они все чего-то хотят. Они все куда-то идут. Пытаются вырваться, чего-то достичь. Наконец закончить университет, чтобы получить достойную заработную плату. Наконец купить себе двухкамерный холодильник – «Понимаешь, он очень мне нужен!». Все-таки забраться под юбку той нежной знакомой, которая постоянно мозолит глаза. И ладони. Да, ладони мозолит особенно.

История бесконечных желаний и достижений. Это и есть человек. Только благодаря этому мир до сих пор не разрушился. Люди, вечно желая себе лучшей жизни, пытаются к ней все-таки прийти. Пытаясь все же задрать эту блядскую юбку, они попутно открывают континенты, создают самолеты и повышают валовый продукт.

Наверное, это прекрасно, но, если честно, мне сложно об этом судить. Крайне сложно. Все размышления мои – плод бесконечного и слишком болезненного наблюдения за вами. Я жадно глазею на ваши жизни, в желании понять, зачем же вы их живете. И до сих пор я этого не понимаю. Я просто смотрю на людей – они для меня что-то вроде диковинных зверушек. Очень, кстати, странные зверушки.

Люди ходят на выборы, посещают церковь, навещают родителей, курсы повышения профессиональной квалификации. Кто-то собирается в клубах по интересам – собаководы, киноведы, алкоголики, танцоры… И все идут куда-то, как будто, так и надо. Люди имеют гражданскую позицию, религиозные чувства, люди создают себе кумиров, ходят на концерты рок-звезд, открывают для себя плетение бисером. Люди ебутся. Смотрят порнуху. Пытаются открыть в своих детях талант в рисовании, в математике, в шахматах. Бесконечно глазея на идеалы красоты, пытаются похудеть – как можно быстрее и безболезненнее… Вы смотрите телешоу, следите за новостями. Славите власть. Проклинаете власть. Боитесь за будущее. За свой ебаный капитал. Трясетесь в агонии, желая купить какую-то вещь. Целуете своих скрипящих смешными суставами бабушек, что вот-вот уже сдохнут от старости. Обнимаете за талию своих женщин. Восхищаетесь архитектурой, отличаете барокко от неоклассицизма. И в целом – живете жизнь.

Полную, бесконечную, прекрасную жизнь.

По вечерам собираясь на большом диване, вы обнимаете друг друга. Говорите прекрасные вещи. Ваши дети будут вас любить. Они тоже станут честными людьми, и тоже будут учиться плести бисером и целовать скрипящую суставами бабушку, которая от старости уже ни черта не понимает.

А я смотрю на вас, стоя рядом, опершись о дерево. Не понимая, зачем вам это все нужно.

Но, знаешь, я уважаю тебя. Я уважаю твою бабушку, твои политические взгляды. Твои религиозные чувства. Я уважаю снег, уважаю плетение бисером. Уважаю твой труд и твой капитал. И все же не понимаю, почему тебе все это важно.

В целом, я слишком жалкое существо, чтобы иметь хоть какое-то право учить тебя чему-либо. Ты прекрасен. И, уверяю тебя, целовать бабушку – великолепный вид отдыха. Новогодние подарки. Общество близких и друзей – это прекрасно. Просто у меня никогда этого не было.

Но, знаешь, почему я вообще начал эту болтовню? У меня есть робкое чувство, что тебе все это продали. Просто-напросто втюхали идею идеальной жизни. Продали абсолютно все: любовь к твоей скрипучей бабушке, к ведру говна, что называют политикой. Тебе продали секс, продали барокко. Продали плетение бисером. И ты все это купил. И даже не задумался. Просто не принято задумываться. В конце любой твоей страсти стоит покупка. А зачастую – и в самом начале страсти стоит покупка. Потребление. Ты, я уверен, один из тех людей, что перед тем как начать бегать по утрам, покупает кроссовки. И это нормально. Это удобно.

Но бегать, как и все обладатели новых кроссовок, ты так и не начнешь.

Ну а хули – зачем пытаться думать об истинности тех или иных мерил и норм, если пытаясь им противоречить, на тебя кричит мать. А потом учитель. А потом начальник. Они все будут говорить: «Поцелуй бабушку, ублюдок!», что будет значит: «Купи же наконец наши кроссовки – и не рыпайся, сученок!».

И ты купишь кроссовки. Купишь.

И бабушку тоже поцелуешь, будь уверен.

И в этом нет ничего плохого. Я уважаю тебя. И иду по проспекту. И все наблюдаю за людьми. Все-таки прекрасные создания. Пожалуйста, не принимай мои слова всерьез – все это глупости. Я всего лишь ворчу на ваши жизни. А сам не живу. Жизнью это назвать нельзя.

Детишки – маленькие и глупые – это качество они переняли у родителей – бегают туда-сюда. Беспричинно виляя своими маленькими попками, что крепятся к пухленьким ножкам розового цвета. Кричат друг на друга. Те, что постарше и посильнее, бьют тех, что помладше и послабее. Они еще не понимают, что так будет всю жизнь.

С какой-то определенной периодичностью один из детей падает с качелей или бьется головой об какую-нибудь железяку. Его мать моментально подбегает к нему. И, небрежно и грубо поднимая его с земли, почему-то кричит на него. Хотя он ни в чем и не виноват. Первый пошел. За ним его мать. Второй. Третий. Конвейер насилия.

Хотя удивляться тут нечему. Два человека очень уж хотели поебаться. Поебались великолепно. И вот тут бегает Денис.

Я сижу на лавке. От детской площадки меня отделяют кусты. Из своего укрытия, я, вальяжно покуривая сигарету, наблюдаю за их желтыми ртами. Пока они, сами того не зная, проживают лучшие мгновения своей жизни, матери их пылко обсуждают последнюю серию какого-то сериала. Ебаного, полагаю, сериала… В целом, они выглядят счастливыми.

Детство не вызывает у меня теплых воспоминаний. Точнее, вызывает омерзение. «Убей своего отца» пронеслось у меня в голове. Забавно.

В самом углу детской площадки я увидел маленького мальчика, стоящего у дерева. Вдалеке от всех. Он катал свой самосвал вверх и вниз по стволу дуба. Долго и неустанно он продолжал делать одно и то же, своими крохотными губками имитируя звук мотора. Бвввввв… Я закрыл глаза. И вот мне десять лет.

Чавканье отца. Крик матери. Если честно, в этом было мало приятного. Я свято верил в то, что родители мои делают все правильно. Я был отличником. Каждая высшая оценка была плодом страха. Страха, что меня будут бить. Или кричать. В целом, одно и то же.

Когда меня били или когда на меня кричали, я думал, что так и надо. Что это само собой разумеющееся. Каждый раз, когда я говорил: «Зачем вы меня бьете? Вот у Леши не такие родители!», в ответ я слышал: «ЭТО ТЫ ТАК ДУМАЕШЬ! ВСЕ ТВОИ ОДНОКЛАССНИКИ – ДЕТИ НАРКОМАНОВ И АЛКОГОЛИКОВ. ИМ ДАЖЕ ЕСТЬ НЕЧЕГО. ВОТ ТЫ СВИНЬЯ! ЕЩЕ И ЖАЛУЕТСЯ, ГАДЕНЫШ. ЧЕТВЕРКУ ОН ПОЛУЧИЛ… Ты хочешь, чтоб над нами все смеялись? Позорище».

И я в это верил. Зубрил уроки. Ходил на кружки. Занимался рисованием, футболом, танцами… Футбол…. Я был лучшим футболистом своего возраста во всем городе (даже получил какой-то пластиковый кубок). Наша команда разносила в пух и прах всех противников – хоть в какой-то мере, полагаю, благодаря мне. Тренер говорил: «Тебе надо попробовать себя в профессионалах». Но, как только я сказал об этом родителям, я получил ответ: «Футболист не профессия. Да и возить тебя времени у нас нет. Чтобы у тебя на столе оказалась эта еда, нам приходится батрачить, как проклятым». Я смирился и с этим. И через какое-то время полностью забросил футбол.

В какой-то момент я понял: чем меньше я буду делать, тем меньше вероятность того, что я буду что-то делать неправильно. И я перестал заниматься футболом, танцами и рисованием. Перестал ходить на кружки.

Когда я был подростком, домашние задания стали для меня чем-то слишком простым. Уделяя им пятнадцать-двадцать минут, я неустанно получал оценку «Отлично». Контрольные, зачастую, у меня списывали одноклассники. А порой, за урок я успевал решить ее не только себе, но еще и соседу по парте. И я был не против.

Сделав на коленках уроки, я шел гулять. Гулял я один. Иногда ко мне прилипал какой-нибудь тупорылый одноклассник. Мне было все равно – я просто делал вид, что его не существует.

Мне было слишком скучно со сверстниками. Возвращаясь домой, я рисовал портреты киноактрис. В какой-то момент жизни, все свои залежи портретов (их набралось больше полусотни) я начал использовать для дрочки. Точнее, для вдохновения. Так звучит лучше.

Когда мне было лет четырнадцать, ко мне подошла моя учительница литературы. Кажется, ее звали Наталья Сергеевна. В руке она держала листок. Улыбалась – мило и глупо. Как и все люди. Листок этот, оказывается, был моим сочинением. Закатывая глаза и часто вздыхая, она говорила мне, что у меня есть талант к писательству. Я ответил ей, что она ошибается. А на следующий день она дала мне книжку. Достоевский. И мне понравилось.