– Вы оказали нам эту услугу, – сказал американский офицер, – в ту именно минуту, когда раненый майор возложил на меня командование крепостью… когда от этого зависела моя личная честь… Вы спасли мне больше, чем жизнь, мой дорогой друг, и я никогда не забуду этого…
Морис Рембо хотел крикнуть: «Нет, это не я, – это Кэт Гезей, волшебная покровительница крепости, та, которую я люблю, спасла всех нас! Если бы ей не пришла внезапная мысль спуститься в грот задолго до отъезда, в то время, когда Кердок, удалив караул, мог рассчитывать на полное отсутствие свидетелей в продолжение, по крайней мере, двух часов, изменник завершил бы свое преступное намерение, и в настоящую минуту японцы вошли бы в Мидуэй. Если бы нарождающаяся любовь девушки не внушила ей мысль собственноручно прикрепить к рукоятке аэроплана образок и цветок!..»
Но он не высказал и сохранил в глубине своей души безмолвные выражения благодарности любимой девушке. Он предоставил себя в распоряжение капитана Бродвея для передачи его приказаний и завершения его диспозиции.
Когда все было исполнено, он вспомнил о цветных фонарях, которых не оказалось в руках Кердока. Он, вероятно, поместил их снаружи, для того, чтобы показать неприятелю место, удобное для приступа.
Морис спустился в грот и поднялся на угольную платформу.
Луна исчезла за линией горизонта, бросая свой последний пучок света на поверхность воды, и, очевидно, за утесом уже занимались первые лучи рассвета. Это был момент, когда на минуту еще держалась темнота, соединяя море и небо в однообразную тень, усыпанную сверкающими и отражающимися звездами.
В разных концах платформы инженер увидел оба фонаря, обращенных к морю. Они были довольно грубой работы, но сделаны так, что не пропускали ни одного луча ни назад, ни в обе стороны; очевидно, Кердок их смастерил сам.
Прежде чем снять их, инженер задумался. Вся крепость была на ногах, не могло произойти ничего неожиданного. Если японцы высадятся, то они будут встречены так, что надолго потеряют желание снова явиться сюда. Лучше всего, если их проучат в эту же ночь.
И Морис Рембо оставил фонари на их местах.
Возвратившись к капитану Бродвею, он сообщил ему об этом обстоятельстве и снова задумался.
Если фланговые митральезы изрешетят снарядами его площадку, то на ней образуются по всем направлениям борозды и царапины, которые будут мешать аэроплану скользить на полозьях.
Но лейтенант Пири, командовавший артиллерийским отрядом, назначенным для обслуживания митральез, уверил его, что стрельба из его орудий будет навесная, а не прицельная, и он отдаст приказ в этом смысле.
Двадцать человек поместили в гроте для того, чтобы встретить в упор тех из нападающих, которым удастся спастись от перекрестного огня из бойниц во время их появления на платформе, и для предохранения механической птицы от всяких случайностей.
Для большей безопасности Морис Рембо велел отвезти тележку с аэропланом в глубь грота.
Затем, немного измученный ожиданием, он поднялся на платформу.
Среди окружающей безмолвной тишины ему вдруг послышался какой-то шорох. Он не мог отдать себе отчета, какой шум раздался так неожиданно – точно плеск весел или небольших волн, бьющихся в расщелине скалы.
Взобравшись на доски, он очутился на самом верху платформы, на том месте, откуда его аэроплан оторвется от последней точки опоры и пустится в пространство на собственных крыльях.
С этого возвышающегося гребня тот же шум послышался яснее.
Несомненно, причаливали лодки, и высаживались люди.
Ему послышался скрип гравия в крепостном рву, заканчивавшемся каналом, окаймленным угольными стенами.
Когда глаза его свыклись с темнотой, он различил тени, скользящие на первых скалах; когда они подошли ближе, он увидел неясные очертания качающихся над их головами лестниц.
Шаги были совершенно неслышны. По всей вероятности, японцы были босы. Не было также слышно бряцания оружия, они оставили, должно быть, на берегу ножны своих стальных штыков. Японцы заменили металлические пуговицы роговыми и почернили сталь своего оружия для того, чтобы ничто не сверкало в темноте.
Пятясь назад, Морис Рембо добрался до грота, сообщил командовавшему здесь начальнику отряда обо всем виденном им. Затем он разыскал капитана Бродвея, поместившегося в стальной наблюдательной башенке, выступавшей на стене, над подъемным мостом. Здесь находились три рефлектора южного бастиона. Каждый из них, вращаясь, описывал дугу в 120°.
Таким образом можно было, по желанию, освещать весь южный бастион или же, поместив один из них над другим, – сконцентрировать, по крайней мере, два пучка световых лучей на идущее в море судно.
– Они высаживаются, – взволнованно объявил молодой человек. – Я только что видел их…
– Я знаю, – спокойно ответил капитан Бродвей. – Часовые, расставленные на прикрытой дороге и взявшие с собой переносные звонки, уже видели их. Благодаря электричеству меня моментально оповещают обо всем происходящем на всех бастионах крепости. Приблизительно четверть часа тому назад причалила первая лодка.
– И вы позволите им так спокойно причаливать?! – спросил очень удивленный инженер.
– Да, так лучше. Я взял на себя обязанность залить их светом в благоприятную минуту. Ни один выстрел не будет пущен раньше, чем я не зажгу прожекторы, повернув эти коммутаторы. Необходимо оставить желтолицых в покое до последней минуты и перенести на них весь эффект неожиданности, которую они собирались нам устроить… Это будет забавно!
Спокойствие великана вернуло инженеру все его самообладание.
– И вы не скоро осветите их?
– Нет! Еще десять – пятнадцать минут в моем распоряжении. Когда японцы хотят напасть неожиданно, они собираются вместе там, откуда должны броситься. И для того чтобы произвести большее впечатление на противника, они, бросаясь вперед, кричат все вместе «банзай!». Местом их сбора, вероятно, назначена платформа, откуда Кердок сигнализировал и где находятся фонари… Нужно дать им время взобраться туда…
– У них имеются лестницы… Я их, кажется, разглядел…
– Конечно, и, когда они…
Резкий звонок прервал американца.
Он приложил ухо к трубке, выступавшей на металлической стене, и, прислушавшись, произнес:
– Восемь лодок… значит, их всего около двухсот пятидесяти… Вы уверены, что они не высаживаются в другом месте?.. Хорошо, продолжайте наблюдать! Это известие, – сказал капитан, – доставлено мне с блиндированной обсерватории, высеченной на вершине скалы, вдающейся в море. Кердок не мог, очевидно, предупредить своих товарищей о существовании этих внешних постов, совершенно невидимых с моря. А неприятельские лодки должны были проплыть мимо них, не подозревая, что их пересчитывают на расстоянии нескольких метров.
– Мне бы хотелось находиться около вас в эту важную минуту, – сказал француз. – У меня еще есть десять минут?
– Не больше!
– Я приду…
– Вы торопитесь к вашему аэроплану? Не бойтесь за него… Я дам самые точные указания сержанту, наблюдающему за гротом. Он зажжет дуговые лампы, когда этого потребуют, и ни один японец…
Но Морис Рембо уже не слушал. Нет, он спешил не к аэроплану. Он думал о Кэт. Он стремился к ней: предупредили ли ее? Не испугается ли она, когда начнется канонада так близко от нее?
Это был новый предлог увидеть ее.
Одним прыжком он очутился у двери коменданта.
И на этот раз она была полуоткрыта.
Кэт была уверена, что в первую свободную минуту он придет…
Морис вошел бесшумно.
Майор все еще спал. Доктора при нем не было.
Девушка подбежала к Морису, и их руки соединились.
– Кэт, умоляю вас… скажите мне, что вы не жалеете ни о чем… что только что… в гроте… когда я признался вам… вы прощаете?..
Она прервала, глядя ему в глаза сверкающим взором: