Мотор заворчал.
– Понимаю.
– У него было много сыновей. Остались Мишка и Осип. Но Осип – он слабенький. Еще до войны где-то застудился, кашлять начал. Потом сказали, что чахотка. Вот… его лечат, но…
– Я матушке скажу. Она посмотрит. Сейчас и от чахотки лекарства есть. И довольно эффективные.
Почему-то прозвучало пустым бахвальством. А старый грузовик, заворчав, медленно пополз по дороге.
– Хорошо бы. – Ему, кажется, не поверили. – А что до Яжинского, то… у него внучки вон есть.
Но когда это кого успокаивало.
Парня, осторожно уложенного в кузове, было по-человечески жаль. И еще обидно. Вот он, молодой, умер. А Бекшеев живет.
– А Медведь где? – поинтересовалась Зима запоздало. – Отстранили?
– Нет. Боюсь… матушка моя. Он вчера пришел. С женой. И она их сперва заговорила, а потом что-то дала такое… Он уснул. Сказала, нельзя беспокоить. Хочет что-то там попробовать… Не переживайте, она отличный целитель. Когда-то лучшей была, а теперь вот… тоже. Дар остался. И исцелять она может. Только оперировать – нет.
Казалось бы, какая мелочь. Ведь хватает работы, чтобы и без хирургии.
И в госпиталь императорский ее приглашали. Нет, не целителем. Кафедрой заведовать. Преподавать. Она и пробовала. И, быть может, осталась бы. Конечно осталась бы, если бы не он со своей одержимостью и гребаным инсультом.
– Кстати, она отличный патологоанатом. Или у вас есть… Барский, да? Барин?
– Барин, – согласилась Зима, глянув из-под ресниц. Ресницы у нее были длинными и цвета ореха. – А там – Ник-Ник.
Никонов Николай Сергеевич. Сорок три года.
Третий уровень дара.
Сродство к земле. Участвовал в боевых действиях с сорок первого. Ушел добровольцем, воевал. Дважды ранен. В последний раз – аккурат за неделю до подписания мира.
Что еще?
Не женат. Детей не имеет.
Зато имеет проблемы с контролем дара, что привело к частичной блокировке.
– Барин просто… вы ж дела читали? – И опять этот прищур.
Пытается поймать на лжи? Маг-аналитика – почти нереально. Не лгут они. Ложь слишком выраженно искажает потоки данных.
– Читал.
– И мое?
– И ваше.
– И что там? Нет, если не секрет, конечно. – Она хохотнула.
– Зима Желановна Охотова, по мужу Одинцова.
– Я вернула имя.
– И в свое время это вызвало немалый скандал.
– Можно подумать… – проворчала она, отворачиваясь. – Какой в нем смысл? В имени.
– Двадцать девять лет… Были замужем. Два года. Ныне разведены. По обоюдному согласию и особому прошению, личным дозволением его императорского величества. Дар двунаправленный – трансформация с переносом сути и поиск. В свое время активно разрабатывался именно поиск. Сколько вам было?
– Пятнадцать. – Она поморщилась.
– Это было незаконно.
Теперь на него посмотрели уже с умилением.
Ну да, идиот. Война началась. Война вспыхнула вдруг, покатила, налетела, и так, что, казалось, еще немного, и все. Кому какое дело до закона, когда одаренные нужны? Нужны не просто как воздух. Сильнее.
Куда сильнее.
– Служили. Вы… прошли всю войну. И ранены были. В Берлине уже. Так? – Кивок. – И оказались в госпитале. Три награды. Замужество с Одинцовым. Вы стали княжной…
– Было такое. – Она едва заметно морщится.
Настолько неприятны воспоминания? И до пояснения она все-таки снисходит:
– Нас хватило на два года. Это много. Потом… да вы знаете. И нет, он не был сволочью. Просто оказалось, что жизнь на войне и жизнь после – две очень разные жизни. Да и еще кое-что…
Кое-что, ставшее неприятным сюрпризом.
В деле это тоже есть. В том, в закрытом деле, доступ к которому стоил Бекшееву немало.
– Мне выплатили неплохие отступные. Нашли место. Дело. И… и в общем, что было, то было. – Она резко вдавила педаль газа, и грузовик дернулся. А Зима, словно спохватившись, сбавила обороты. – А вы? Я ваше дело не читала. Маг-аналитик. Работали при штабе?
– Там.
– И как?
– По-разному. Но ранен не был. Нас редко выпускали из укрытия. Аналитиков мало. Нужны способности и готовность позволить изменить себя. Не мне вам рассказывать.
– Кстати, как ваша матушка разрешила такое?
– Она не знала. Я… не всегда был послушным сыном.
Зима все же улыбнулась.
И как-то стало легче.