Пол скрипит.
Стены голые. И темные прямоугольники на этих стенах – следы картин, которых не стало… уцелел лишь портрет панны Белялинской и то потому как ценности не имел.
Исчезли напольные вазы.
И рыцарский доспех, стоявший некогда в углу. За него выручили едва ль четвертую часть изначальное суммы. Скупщик кривился и все норовил сказать, будто бы доспех этот – новодел, которому едва ль полсотни лет исполнилось, а такое ныне покупать не станут.
Мода вышла-с.
Тишина.
И доски рассохшиеся скрипят под ногами. Ковер… ковер отдали, почитай, за бесценок… и тот огромный комод, которого ничуть не жаль, потому как был он уродлив.
Панна Белялинска вздохнула бесшумно.
…одиночество стало почти невыносимым. Она спустилась в гостиную и уже там, забравшись в кресло, ждала утра. А дождалась гостя.
– Не спится? – осведомился дорогой нелюбимый родственник, выпуская клубок желтого дыму.
– И тебе, как вижу?
Он был слегка пьян. А может, не в вине дело? Панна Белялинска вглядывалась в лицо дражайшего кузена, выискивая на нем малые приметы больших страстей.
Слегка обрюзг.
И морщины появились, пока едва заметные, но все же… и вот эта оттопыренная губа… ноздри раздуты… привычка преглупая то и дело касаться их, будто проверяя, на месте ли нос. Ногти желтоваты. И глаза… теперь как-то особенно заметен этот ядовитый оттенок.
Братец усмехнулся.
– Не по нраву?
– Какая разница?
– Ты права, никакой. Знаешь, я удивился, получив от тебя приглашение… – он курил трубку с тонким длинным чубуком, который, казалось, чудом не ломался в неловких его пальцах.
Растрепанный.
С закатанными по локоть рукавами грязной рубахи, кузен был именно таков, каким она его запомнила. И смешно стало – столько лет, а ничего-то не изменилось. Разве что на руках этих проступили темными жилами вены. И на коже появился мелкий узор шрамов.
– Слушай, а тебе эту девчонку совсем не жаль? – поинтересовался он, сделав длинную затяжку.
– Да что вы все заладили… не жаль! Не жаль! – воскликнула панна Белялинска, вскочив с диванчика. – Никого не жаль! И…
– Успокойся, – жестко велел Вилли. – Я ж просто так, для информации.
Он выдыхал дым медленно, выпуская тоненькой струйкой.
Выдохнул.
И глаза закрыл. Лег, запрокинув голову…
– Я знаю, что не жаль… тех девок не жалеешь, и эту тоже…
Она застыла.
Знает?
Откуда? Он в доме, но… но в этом доме не говорят о делах, о которых говорить опасно. Да и товар… подземелья подземельями, однако панна Белялинска после того раза больше не заглядывает в них. Есть иные места…
– Не дергайся, – лениво произнес братец. – И не притворяйся, что не понимаешь, о чем говорю. Мне Мария все рассказала…
– Дура!
– Женщина, – он пожал плечами. – Девушка… наверное… слишком давно девушка… ей бы замуж… вот и тянет, к кому попало.
Панна Белялинска с трудом сдержала гнев.
Вот…
Дура!
Дважды дура… повелась на смазливое личико?
– Опасную игру ты затеяла, – меж тем продолжил Вилли, не открывая глаз. – Одно дело всякую ерунду через границу таскать, по головке, если поймают, не погладят, верно, но… другое дело – такие штуки… тут не каторга, дорогая… тут костром дело пахнет.
– Костры отменили.
– Не для таких дел. Поверь. Для тебя, коль вскроется, разложат… и местные дровишек принесут.
– Зачем ты это говоришь?
– Затем, что любопытно, – он выронил трубку. – Как далеко ты готова зайти?
– А то не ясно?
Поздно каяться. Она пересекла черту, еще там, в подвале… а может, и раньше, когда дала свое согласие на этакую… мерзость! А все он, ее супруг никчемный, не способный самостоятельно разрешить проблему… долги, счета… разве настоящий мужчина станет взваливать на женские плечи этакое?
– Губы сейчас сгрызешь, – заметил кузен лениво. – Не трясись. Я тебя сдавать не стану.
– Чего ты хочешь?!
Он не спроста завел эту беседу.
– Денег.
– У меня нет денег!
– Будут, – он не повышал голоса. – Ты сказала, я получу треть… мне мало.