Экранизации не подлежит

– Дурачок, завтра тариф праздничный – двойной. Или тройной. Короче, тебя что, учить надо?

– Хитруля ты моя.

Григорич окаменел. В горле его пересохло, он отъехал с тележкой как можно дальше, с ужасом оглядываясь назад, словно спасался от смертельной опасности. Завернув за паллеты с баклажками, он машинально взял с полки бутылочку воды, вскрыл и хлебнул из горлышка. В ушах звучал довольный голос Вована: «Хитруля ты моя».

– Поистине хитрость – ум дураков, – пробурчал Григорич и поспешил к кассе.

Через полчаса он появился дома и застал Риту в расстроенных чувствах, как и ожидал. В лице ее чувствовалось напряжение, глаза она отводила в сторону и губы все время дрожали. Григорич не стал спрашивать, что случилось, но понял, что Вован уже звонил.

– Одевайся, – спокойно сказал Григорич Рите, – подавая плащ.

Рита смотрела на Григорича глазами побитой собаки.

– Ты только не сердись, но Вова просто….. Он не может сегодня.

– А когда? Завтра?

Бегающие глаза Риты наполнились слезами. Она молча кивнула и уткнулась носом в грудь мужа.

– Мы поедем сейчас, – прошептал тот.

– Как сейчас? – удивилась жена.

– За окном Сашка ждет.

– Сашка?

– Муж моей сестры, забыла?

– Нет, но сколько…

– Что сколько?

– Сколько это будет стоить?

Григорич схватил жену за плечи и пристально посмотрел ей в глаза.

– У нас в семье не принято брать денег с родни за проезд, – твердо произнес муж.

Рита прикусила губу. С надрывом она сказала:

– Я уверена, что это все Вова. Если бы моя дочь узнала, она бы при всем своем мерзком характере пристыдила бы его. Веришь? Веришь мне? Я скажу ей. Давай я все ей расскажу и он…

Григорич глубоко вздохнул и прижал к себе Риту.

– Я верю только в одно: пусть рано или поздно, но каждому за все обиды придется ответить самым непредсказуемым образом.

Через пять минут Григорич с Ритой уже выходили из квартиры.

Глава 5

Несмотря на то, что кладбище, cудя по заброшенным надгробиям и полусгнившим крестам, разменяло уже как минимум лет семьдесят, узкие тропки вдоль самих участков были посыпаны песком, деревья ухожены и все вокруг выглядело более-менее облагороженным. С известной долей эстетического вкуса работниками кладбища были высажены живые изгороди из лавровишни, над которыми высились, склоняясь над могилами, задумчивые древние дубы. На всех перекрестках кивала разноцветными кронами благоухающая сирень и казалось бы, иди и любуйся, особенно если ты творческая личность и жаждешь зачерпнуть немного вдохновенья у сил природы. Но Григорич лениво брел, тупо уткнувшись в смартфон, и не замечал вокруг ничего. Не только потому, что изнемогал от желания получить сообщение на электронную почту от какой-нибудь киностудии, но еще и потому что избегал смотреть на могилы. Скрывать тут было нечего: Григорич с самого детства ужасно – до икоты в груди и слабости в коленках – боялся кладбищ.

Сегодня, тем не менее, он оставался невозмутим благодаря счастливой возможности побывать в шкуре своего персонажа Вадима из «Колокола по тебе», которому, если вы помните, пришлось многое пережить на кладбище обиженных ним людей. Григоричу показалось, что собственным погружением в локации, он сможет лучше понять переживания героя и возможно влить в невостребованный сценарий каких-нибудь свежих идей, коих предостаточно рождается в подобном месте вечного упокоения. В любом случае, автор, принеся свой животный страх перед кладбищем в жертву ради искусства, готов был постичь доселе неведомую ему истину для стопроцентной экранизации своего творения. Готов был увидеть, но что-то ничего не виделось и не грезилось. Рита ушла далеко вперед, и Григорич, тут же почувствовавший себя среди улыбающихся фотографий на могильных тумбах не в своей тарелке, немедленно поспешил к жене, перебирая ватными ногами – подальше от странного оксюморона.

Они оба искали нужную могилу, где похоронена мама Риты – Ираида Коламбусовна. Сколько раз, в основном на пасху, дочь приезжала сюда – то к бабушке, то потом к маме – а все путалась на местности и сворачивала обязательно куда-то не туда. И сейчас, нервничая от отчаянных попыток, Рите было не до комплексов мужа. Она читала молитву и корила себя плачущим тоном:

– Это все из-за того, что мы долго не были на могилке, вот покойники обиделись и путают нас. Мамочка, прости, прости меня. Но из-за проклятого карантина мы не могли приехать раньше.

Григорича тоже напрягало положение заблудившихся странников. К тому же холодеющей спиной он фантазировал, будто кто-то из могилы уже наблюдает за ним и вот-вот заговорит, как с Вадимом. Практичная Рита предложила разделиться и искать могилку в разных секторах, но муж категорически отказался хоть на шаг отставать от жены. Лишь когда Рита хорошенько на него гаркнула, Григорич обиженно сунул в рот две таблетки корвалтаба и с выпрыгивающим из груди сердцем покорно поплелся в другую сторону. Слава Богу, невдалеке оказались еще люди, занятые покраской ограды, и с соотношением живых к мертвым стало немного легче дышать. А уже минуты через две откуда-то из-за густых ветвей орешника до слуха Григорича донесся радостный возглас и его жены о том, что могила, наконец, найдена.

Это был почти самый край кладбища, утопающий в зарослях березки, вьюнка и плотной стены из крапивы и лопухов. Пока Григорич, вооружившись тяпкой и топориком, воевал с бурьяном, выпалывая и выкорчевывая упругие скользкие корни лебеды и полыни, Рита вполголоса разговаривала с мамой, покашливала и поглаживала ладонью фотографию седой женщины. С волнением рассказывала она о дочери, делилась, как тяжело ее Машеньке с мужем, с детьми и со своим характером. Говорила о своих внучках, радостно сообщала, что Ирочка с Кирой просили поклониться бабушке Ираиде и сказать, что помнят и любят ее. Григорич только вздыхал и недовольно бурчал, ведь ничего подобного никто из Быдловичей не просил, даже и не думал просить. Но Григорич не мешал Рите, он понимал, насколько упорно его жена-миротворица мечтала и продолжает мечтать о большой и любящей семье, которой, в общем-то, не существовало, но у могилки она скрывала от мамы горькую правду, чтобы ту по привычке не огорчать. Григорич прекрасно понимал, что мечты разрушать нельзя, а если неустанно их фантазировать, то однажды они могут и сбыться. Когда с зарослями было покончено, цветы посажены, земля посыпана песком, а ограда покрашена, довольная Рита попрощалась с мамой и сказала Григоричу, что надо бы обновить фотографию на памятнике. Для этого они решили пройтись по деревне и заглянуть в старый родительский дом, где прошло детство Риты, чтобы поискать старые фотоальбомы. Где-то в них были вложены и новые фото мамы Риты.

Дом показался Рите очень маленьким и совершенно заброшенным после смерти Ираиды Коламбусовны. Читатель с удивлением может заметить: «Позвольте! Так вот же готовый вариант. Съезжайте от Быдловичей и живите, кто мешает? И не надо заморачиваться идти длиннющим путем, выдумывая странные истории с сомнительными героями». Эх, а вы думали, что Григорич с Ритой не думали об этом? Но условия проживания в сельской развалюхе были совсем нежилыми. Сам домик располагался на краю леса возле химбазы, на которой непонятно что хранилось. Когда-то до революции в этих краях протекала чистая речка Нетечь, но уже тогда на ней установили шерстомойки и за сто лет превратили реку в болото. Но людям нужно было где-то строиться и семье Риты предложили обустраиваться и те, надеясь на светлое будущее, когда и сюда придет цивилизация, здесь и осели. Цивилизацией в этой деревне не запахло и до сих пор. До ближайшей автобусной остановки минут сорок по грунтовке и это в хорошую погоду, а если слякоть после дождя или сугробы после снегопада, то и больше часа. Рядом ни одного магазинчика или хотя бы просто ларька. Как только начинало темнеть – сразу становилось тоскливо, ибо кроме совсем древних стариков и старух, доживавших свой век да нескольких домов армяшек, в селе никто больше не жил. Забор вокруг дома шатался даже от легкого порыва ветра. Старый сарай разваливался, а в погребе постоянно стояла вода, квакали жабы и ползали змеи. Железо на крыше довоенного домика давно проржавело, лаги прогнили, и во время дождя шла неустанная беготня по дому с тазиками, подставляя их под многочисленные ручейки из-под потолка. Пол в комнатах был настолько холодным – и зимой, и летом, – что казалось, будто его и вовсе не существовало, а ты идешь в тапочках по сырой земле и увязаешь в болоте. Все постепенно трещало, сыпалось и требовало огромных, но бессмысленных вложений. Ну а теперь, после смерти Ираиды Коламбусовны Рита не могла и несколько часов усидеть в доме, наполненном самыми яркими и живыми воспоминаниями ее детства. На каждый скрип половицы она оборачивалась с надеждой, на любой звон посуды на кухне она бежала с улыбкой. В действительности же давным-давно угасли последние надежды и стерлись с лиц когда-то счастливые улыбки. Нет, Рита не могла больше жить в этом доме. Покупатели тоже не горели желанием покупать недвижимость без удобств. Перебои со светом, замерзающий водопровод зимой и дорогущее печное отопление отпугивали даже самых оптимистически настроенных клиентов.

Примостившись кое-как на стареньком диванчике, Рита с Григоричем сидели и рассматривали старые-старые фото семьи, из которой в живых осталась теперь одна только Рита. Новых фотографий не нашли, но Григорич понимал, что Рите просто нужен был повод прийти сюда. А если ей надо, то лучше послушаться, ибо у его жены иногда возникает внутренняя потребность что-то сделать такое, без чего она просто задохнется. С каждой комментируемой фотографией в Рите происходили абсолютно реальные метаморфозы – в ней восторгался и радовался ребенок, морщинки вокруг глаз исчезли, а сами глаза сияли, и только чуть вздрагивали руки, выдавая предательское волнение от горького осознания необратимости времени.

– Смотри, – говорила она дрожащим голоском, показывая на фото роскошной молодой женщины в панаме и пляжном халате.

– Актриса! – изумился Григорич. – А куколка у нее на руках дорогая, небось?

– Бесценная! – воскликнула Рита. – Это мы с мамулей в Симеизе на море. Жили так высоко в горах, туда даже комары не долетали. Зато природа какая – чудо. Там «Неуловимых мстителей снимали». И мы с мамой даже где-то в массовке на рынке.

– А это кто? – спрашивал муж, глядя на фото двух дам в роскошных платьях.

– О, – захлопала в ладошки Рита. – Это две подруги моей бабы Зины, они из Белгорода – Кира и Мира. Такие аристократические дамы, ой, что ты! Мы очень любили приезжать к ним из Харькова в гости. Ах, ты не представляешь, как вкусно нас кормили бульоном с пирожками. А сколько интересных историй они знали, и как умели рассказывать – заслушаешься. Вот одна из них, не помню точно кто, переписывалась даже с Индирой Ганди. Да и моя бабушка тоже княжеских польских кровей, из рода Муравецких, между прочим. Ой, куда мы с бабушкой только ни ездили. Я обожала ее. Особенно когда она меня отмажет от школы и мы прям с утра сначала блинчиков напечем, потом обязательно я сыграю на пианино и мы с бабушкой споем, и конечно же посмотрим «Четыре танкиста и собака». Как было хорошо. А вот, смотри, какая я была пухленькая. А в этом пальто мама упала в грязную лужу, я зашлась хохотом, а мама сильно на меня тогда обиделась. Я только потом узнала, что она почти всю зарплату на пальто истратила. Знаешь, мне до сих пор кажется, что она обижается.

Губы Риты поджались, она отвела глаза в сторону и прикладывая фото мамы к глазам, о чем-то стала шептать.

Среди фотографий нашелся и пожелтевший, сложенный вчетверо листочек бумаги, с проступавшей наизнанку уже почти выцветшей печатью. Это была справка на имя Вардаевой Ираиды Коламбусовны о реабилитации ее отца. На удивленный взгляд Григорича Рита ответила, что отец мамы – перс. Он приехал в Харьков учиться, потом познакомился с бабушкой и женился. Вскоре родилась Ираида, а Коламбус уехал работать в Полтаву, да там и пропал в 1938 году. О его гибели сообщили только 1941-ом, что якобы в гараж, где он работал автомехаником, попала бомба, но тела так и не нашли. Уже после войны выяснилось, что на самом деле отца Ираиды репрессировали еще в 1938-ом. Ираида росла без отца и практически без матери, которая круглосуточно работала и обращалась с всегда одинокой дочерью довольно сухо и строго. Маленькая Ираида, сидя дома в оккупированном фашистами Харькове, читала книжки о любви и семейном счастье, особенно одну – «Гордость и предубеждение» – зачитала до дыр, играла в собственный домашний театр и мечтала о счастье. Но до конца дней своих боялась чего-то и даже просила, чтобы ее называли не Коламбусовной, а Николаевной. И когда у самой Ираиды появилась Риточка, она до дрожи в коленках и иголочек в пятках почувствовала несказанное женское счастье. И практически сразу стала мечтать, чтобы у дочери сложилась полноценная дружная семья. Ираида Коламбусовна всегда всех защищала, ненавидя всякие скандалы. Тому и Риту учила: «Не ссорься в семье, живи в мире, береги и люби ближних своих. Прощай им глупые поступки, ибо все мы несовершенны и зачастую не ведаем, что творим. Люби и прощай, ибо, если потеряешь их – потеряешь и себя». И Рита слишком хорошо усвоила уроки матери.

Сейчас за разглядыванием старых фото вернулось все – детство с заплатанным пальтишком, поездки с бабушкой на Конный рынок за кровяной колбаской и топленым молоком, школа с непременными прогулами и юность с первыми увлечениями и бегством на море втайне от мамы. Ах, сколько всего было….было…было. Из груди Риты вдруг выплеснулись рыдания. Григорич охватив ладонями голову жены.

– Что случилось, мася?

– Знаешь, – всхлипывая, ответила Рита. – Я только сейчас поняла, как очень люблю свою маму и бабушку… и тебя тоже. А ты? Ты меня любишь?

И Рита снова зашлась слезами. Осыпая поцелуями все лицо жены, Григорич успокаивал ее и шептал:

– Люблю…. Люблю… люблю.

Немного придя в себя, Рита попросила мужа запихнуть все фото в альбомы, сложить их в один картонный ящик и поставить его на шкаф.

– Если когда-нибудь продадим дом, – твердо сказала Рита, – обязательно заберем его.

– Если… – горько вздохнул Григорич и пошел выполнять просьбу, осторожно ступая по продавленному скрипучему полу. А вернувшись обратно в комнату, он с удивлением взглянул на жену, сидевшую на диване. Она показалась Григоричу такой помолодевшей, такой свежей и блистательной дамой света с гордо поднятой грудью и упругими бедрами. От Риты повеяло такой опьяняющей энергией жизни, в голосе ее появились такие сочные нотки игривости, а в глазах засверкала такая забытая губительная страсть, что Григорич вдруг очень сильно захотел свою жену. Они не сговариваясь, выбежали из дома и прорубая путь, – Григорич топором, а Рита лопатой, – ринулись через заросли сада в летний душ.

Вскоре в маленькой кабинке уже зажурчала вода, задрожали ветхие доски и послышались глубокие сладостные стоны. Спустя час супруги уже сидели в машине зятя Сашки, который снова заехал за ними, как вдруг Рита предложила мужу, который нервничал от того, что никто ему не пишет со студий: