Наблюдатель

Хлопнула входная дверь и в столовую вошёл папа. Взъерошенный, возмущённый.

– Почему ты никогда не закрываешь дверь? – спросил он маму, забыв поздороваться с нами.

– Я знала, что ты сейчас придёшь, поэтому…

– Боже, я же просил больше не делать так.

Он ушёл в гостиную, а затем вернулся к нам, без чёрной куртки, без портфеля, с закатанными рукавами. Он помыл руки и сел за стол.

– Тебе налить кофе?

– Конечно, – согласился папа, а после отломил ложечкой кусочек пирога и посмотрел на меня, на мою пустую тарелку.

– Привет, – нелепо поздоровался я.

– Ты уже выпил таблетки?

– Да что же это такое… – я закатил глаза и встал со стула.– Спасибо за ужин.

– Что я такого спросил-то? – я слышал его голос, когда поднимался по лестнице к себе в комнату, а в ответ мама наверняка махнула рукой. Якобы, пусть идёт, чёрт знает, что у него на уме.

Я долго стоял в ванной, разглядывая себя и свои синяки под глазами в отражении. В руках жёлтая баночка с моей фамилией. Родители называли это затянувшимся посттравматическим синдромом, но я опять был не согласен. Меня ничего не тревожило, ни кошмары, ни призраки прошлого, ни страх. В отличие от отца, вот у кого на самом деле был посттравматический синдром, который смог бы объяснить его зацикленность на закрытых дверях и окнах, на том, чтобы мы с первых секунд отвечали на его звонки. Когда у него находится время, он подбрасывает Бек до школы и забирает после неё. Она возмущается, хочет на школьном автобусе, там её друзья, но папа не доверяет никому. Даже водителям.

Я набрал немного холодной воды в стакан, положил таблетку на язык, запил и вышел из ванной. Спальня у меня была большая, я запрыгнул на кровать и повернул голову в угол комнаты. Там стоял велосипед, совсем скоро я смогу пользоваться им по назначению, быть может, даже завтра. Снег лишь местами лежал, и то на газонах. Я закрыл глаза и вспомнил урок истории. Девочка за третьей партой, Келли, смотрела в окно, стучала пальцами по парте. Было бы интересно узнать её поближе, но я боялся разочароваться. Вдруг она окажется такой же, как все? Я не был влюбчивым человеком, мне вообще мало кто нравился, особенно не нравились отношения. Сама их задумка. Я любил наблюдать. Наслаждаться только моментом, смотреть, как она моргает или закатывает глаза, так, что ресницы касаются бровей. Смотреть, как кусает губы, отрывая обветренную кожу. Смотреть, как грызёт ногти, наверное, из-за нервов, она не чувствовала себя комфортно с людьми, с которыми общалась. Я следил за всем, за каждым движением её кистей, как она, бывало, ёрзала на стуле, или закидывала ногу на ногу. Однажды она чуть не повернула голову в мою сторону, но нет, мне лишь показалось, она посмотрела на одну из своих подружек. А когда учительница попросила её ответить, голос так задрожал, был таким неуверенным, оправдывающимся. Но мне понравилось. Да, знаю, звучит, как влюблённость, но я совсем не хочу её касаться и уж тем более не хочу поцеловать. Я думал лишь о том, какие бы вышли хорошие снимки, кадры, стань она моим объектом съёмок. В эту секунду я словно разблокировал какие-то воспоминания в своём мозгу, потому что я, превозмогая лень, поднялся с кровати, опять включил компьютер и зашёл в одну из папок, которая называлась школьный проект.

Эта папка появилась давно, с приходом моей старенькой, но верной камеры. Я помню, как начал записывать всё. Начиная с облаков на закате, с осенней листы под окнами, с тумана над озером, с букашек на моей ладони, с мамы, что трудилась над завтраком за плитой. Заканчивая собой, своими слезами на камеру, я часто снимал себя, когда мне было плохо. Стоило первой слезе скатиться по моей щеке, и я начинал записывать видео. Я рассказывал обо всём, что меня тревожит, что пугает и что мне не нравится. И видя своё зеркальное отражение, мне становилось легче. Но это далеко не всё, что я снимал. Я не сказал пока о самом главном. О моих «проектах». Я всегда слишком любил красоту и ценил её в других людях. Мне нравилось человеческое тело, человеческие движения и эмоции на лице. Поэтому, когда находился очередной объект, удовлетворяющий все мои требования, я брал камеру и снимал его. Можно сказать, что исподтишка. Но разве не так получаются самые искренние и честные кадры? Ведь в такой момент человек не притворяется, он становится тем, кто он есть.

Я медленно листал фотографии и видео, что были в этой папке. Несколько девчонок из театрального кружка, на моих видео они выглядят куда лучше, чем на сцене. Я снимал их на школьном дворе, сначала из окна мужского туалета, потом в столовой, а потом после уроков я шёл за ними довольно долго, мне нужно было получить сногсшибательные снимки. Я пролистнул ниже. Наша футбольная команда. Те ещё тупицы, даже на снимках взгляд бестолковый. У меня были фотографии случайных прохожих. Когда я видел подходящих людей, приходилось разворачиваться и проделывать их путь. Поэтому, я часто опаздывал домой. Так же у меня были фотографии одного парня, он часто посещал художественный кружок, но не от того, что ему нравилось рисовать, а от того, что ему нужно было где-то провести время до того, как закончатся занятия его девушки. Не знаю, что он нашёл в ней, она была похожа на пустое место. Даже моя камера не могла уловить её. Два года назад они закончили школу. Так же у меня были фотки Мэдс, она часто просила её пофотографировать на память. Она кривлялась, высовывала язык или задирала майку на фоне гаражной двери. Но у меня были и фотографии, сделанные в моменты, когда она не видела меня. Это было неописуемо и странно. На тех фотках её взгляд был таким сосредоточенным, серьёзным.

Мы часто снимали то, как гуляем. Как я стреляю по пивным банкам, как мы возвращаемся ночью домой, курим. Или как я пытаюсь незамечено вылезти из окна своей спальни.

Памяти у меня было много, настолько много, что можно было в фотографиях воспроизвести все юные годы моей жизни. Каждый божий день. И сегодня я нашёл ещё один экземпляр, который можно добавить в список воспоминаний.

Я посмотрел на календарь, завтра был выходной, может не у всех, но у меня точно. Школа лишь высасывает всю молодость и ничего не даёт взамен. Её посещение только вызывает появление новых комплексов и загонов, ведь каждый в этом адском месте пытается самоутвердиться за чей-то счёт. Конечно, в первую очередь она должна дарить нам новые знания о мире, в котором мы живём и, быть может, это не было бы так ужасно, если бы каждый учился поодиночке. Потом папа спрашивает, отчего я так ненавижу школу? Думаю, ответ лежит на поверхности, учителя и ученики отбивают какое-либо желание умнеть. Мои отношения, что с теми, что с теми были натянутыми, вернее они вообще отсутствовали, но я никогда не считал это трагедией. Кому вообще захочется проводить время в присутствии идиотов, что только и ищут повод над кем-то подшутить, поиздеваться?

У меня и так была Мэдс, моя камера, мой велосипед и бутылка водки в рюкзаке. Что ещё нужно для счастья?

2 ГЛАВА

Я часто ходил к психотерапевту и ещё чаще психолог приходил к нам домой. Мама хорошо знала его, поэтому все сеансы проходили в нашей столовой, ведь я никого не пускал в спальню. Он говорил, что моя скрытность тоже является проблемой, требующей решения. Но разве это проблема, а не отстаивание личных границ? Мне кажется, он ничего не понимал. Я звал его мистер Треволс, а он меня Мистер Большая Проблема. В шутку, конечно, но шутить он явно не умел. Мы разговаривали с ним обо всём, я отвечал на его дурацкие вопросы, рассказывал о детстве. Да, чаще всего он заводил разговоры о детстве, хотел что-то выудить из меня, чтобы, наконец, сказать родителям: « Да, я же говорил!» Но он напрасно старался. Однажды я сказал ему это в лицо.

– Вы напрасно стараетесь! – Он поднял брови, улыбнулся, закрыл блокнот.

– Что ты хочешь сказать этим?

– Что нет у меня никакой детской травмы, мешающей жить.

– Твои родители рассказали мне о…

– Они много болтают, а вот смысла в их словах – ноль. Это же всё поверхностно. Вам-то не понять.

– Но ты ведь продолжаешь пить те таблетки, что выписал психотерапевт?

– Он много таблеток выписывает.– И это было правдой. Всего несколько дней я принимаю лишь одни, потому что остальные закончились, но мама должна выкупить мои лекарства на эти выходные.

– И ты пьёшь их?

– Приходится.

– Они помогают тебе? – Я помню, что задумался в тот момент. Помогают ли? Откуда я мог знать, если совсем не помню, как вёл себя до того, как начал их пить?

– Наверное. Но лучше бы их выписать моему отцу. Вот кому действительно нужна помощь.

Наши беседы порой подслушивала Бек, а потом пересказывала всё моей маме. Эту девчонку не ругали ни за что, поэтому она не знала границ в своём поведении. Когда я был помладше, то накричал на неё за то, что она вошла в мою комнату и разорвала тетрадь по математике, как за неё тут же вступились родители. Мол, ребёнок, что с неё взять?

Я открыл глаза, взглянул на часы. Я проснулся раньше будильника на пару минут. Люблю так делать, можно не торопиться вставать и прийти в себя, смотря в потолок или в окно, за которым светило солнце. Я слышал, как за дверью кто-то ходил, это мама, она уже давно проснулась и сейчас пускала воду в ванной. Я потянулся, лениво встал с кровати, открыл окно и сел на подоконник. На улице чирикали птицы, шелестела ещё бледно-зелённая листва. Воздух был тёплым, летним, согревающим. Весенний ветер забирался под мою белую майку, играл взъерошенными волосами. Переулки были пусты, на улице мало машин, людей вообще не было видно. В такое время всё только пробуждается, готовится к жизни. Я достал сигарету, зажигалку и закурил. Никто из этой семьи, даже Бек, не подозревали меня в этом деле. Мама до сих пор была уверена, что я пусть и потерянный ребёнок, но святой. Такой некий отшельник.

Было тихо, хорошо. Я бы всю жизнь провёл именно в этом времени. По дороге проехал белый небольшой фургончик, за моей спиной зазвонил будильник, я потушил сигарету и слез с окна. Дальше происходила типичная утренняя рутина, я провёл в ванной около часу, оделся. Всё как обычно, обычная белая футболка, штаны, кроссовки и чёрные наушники на шее. Мама позвала на завтрак, несколько раз постучавшись мне в дверь, я сказал, что сейчас спущусь, а сам выбросил все учебники и тетради из портфеля, оставив лишь недопитую бутылку, достал коробку из – под кровати, где лежала камера, и не только. И взял оттуда небольшую коробочку с пулями и старый пистолет.

На завтрак была яичница. Все уже сидели за столом, ждали только меня.

– Тебя подбросить до школы вместе с Бек? – спросил папа. Бек просверлила меня невыспавшимся взглядом и зевнула.

– Нет, я велосипед достал.

– Весна пришла значит? – улыбнулся он.

– Снег растаял, а значит, мне никто не запретит.

– Что с твоими волосами, дорогой? – спросила мама.

– Не высохли.

Ещё немного они поговорили между собой, спросили Бек о домашнем задании и о том, в какой магазин она хочет сходить после уроков. Прикончив яичницу, я сказал спасибо и, схватив рюкзак с полу, вышел из дома, волоча за собой велосипед.

Рассекать свежий тёплый воздух – вот чего мне так не хватало всю холодную зиму. Я проехал дом с задёрнутыми шторами – плюс ещё один человек с посттравматическим синдромом. По тротуарам прошла парочка школьников из начальной школы с огромными рюкзаками за спиной. Мне навстречу даже попался наш жёлтый школьный автобус.

– Куда катишь, придурок? – выкрикнул кто-то знакомый из открытого окна.

– К маме твоей, – никто не должен был испортить мне этот день. Поэтому, я засмеялся и завернул за угол, прямо к дому Мэдс.

Она ждала меня, сидя на крыльце. Полупустой рюкзак лишь видимость того, что она идёт в школу. Рваные легинсы, чёрная юбка, ботинки на шнурках и чёрная кофта с треугольным вырезом и рукавом чуть ниже локтя.

– Ты быстро сегодня.

– Где твой отец? – спросил я. Обычно, она боялась так нагло пропускать автобус.

– Ещё не пришёл.