Наблюдатель

– На кой хрен портфель тогда?

– Я же не могу вернуться домой с пустыми руками.

Мэдс села сзади, обхватила меня руками и, оттолкнувшись ногой от земли, мы отъехали от её дома.

Город у нас был маленький. После столь жутких событий количество жителей поубавилось, зато какое-то время сюда часто съезжались «туристы». Те, кому очень хотелось увидеть место, в котором жил наш городской убийца. На улицах, которые я проезжал, снимали криминальную документалку, в основном состоящую из «В этом доме жила эта жертва, в этом доме другая жертва, а прямо из этого окна вытащили ребёнка». Тогда я был ещё слишком мал, да и папа увёз меня из города на время съёмок, чтобы я не слышал ничего лишнего и не травмировал себя. Он волновался за меня больше всего на свете.

Мы проехали последние дома, чтобы выехать из Гемпшира понадобилось меньше десяти минут. Зелёные деревья мельтешили, мы завернули на узкую тропинку, один раз ветка хлестнула меня по лицу. Я остановил велосипед у холма, мы слезли с него и оба взялись за руль, волоча наш транспорт вверх.

– Как думаешь, что сделает твой отец, если узнает, где ты сейчас?

– Он, – я ненавязчиво улыбнулся, представляя его лицо, – приставит ко мне охрану и скажет, как плохо ты влияешь на меня.

– Ах, я, значит.

Идеальная поляна, идеальное место. Мы бросили велик на землю, я спросил Мэдс распечатала ли она то, что хотела. Она лишь коротко ответила да, после чего открыла портфель и достала плакат с очертанием человеческого тела.

– Спорим, ты задолжаешь мне?

– Задолжаю тебе? – я покрутил его в руках, всматриваясь в обведённые фломастером органы.– Казалось бы, ты никогда не была так глупа, но сейчас ты явно разочаровываешь меня, Мэдисон.

– Фу, Мэдисон… Я же просила не называть меня этим дебильным именем.

– То есть, твоим именем?

– Плевать, – она вырвала плакат из моих рук, достала скотч из портфеля и побежала к дальним деревьям.– Ну, что? Увидишь отсюда сердце, косоглазка?

Это был старый пистолет моего папы, он считал его нерабочим. Я редко стрелял настоящими пулями, их приходилось заменять чем-то другим, так же как сейчас. Мэдс стояла за моей спиной, согнулась, сощурившись, в ожидании, когда же я промажу. Но, к её сожалению, я, наверное, был самым метким в этой дыре. Обычно, мы стреляли по банкам, по стволам деревьев, бывало, мы приходили на эту поляну не одни, с другими ребятами, которых я не встречал в школе, а познакомился где-нибудь на одной из подпольных вечеринок в чьём-то подвале. Такие вечера были лучшими, я оставлял велосипед дома и мы доезжали до лесу на старой, ржавой машине. Родители обещали купить мне машину, когда я окончу школу, сейчас они называли это излишней роскошью. Говорили, что это не совсем безопасно.

Я выстрелил, бумага на дереве задрожала.

– Ты видишь, что там? – спросил я и Мэдс убежала. Сдёрнула плакат.

– Невозможно!

– Что?

– Прямо в цель.

Когда все мои ровесники занимались спортом или изучением наук, участвовали в городских соревнованиях, занимали места, становились гордостью школы – я просил своих родителей записать меня в стрелковый клуб. Его посещало совсем мало человек, по пальцам можно было пересчитать. Но мама была против. «Никакого оружия!» – окончательное решение. Теперь клуб распустили, и любителям пострелять пришлось отказаться от своего любимого дела. Когда я только перешёл из начальной школы в среднюю, в стрелковый клуб ходил мальчик, что всего на несколько лет был старше меня. Такой отстранённый, нелюдимый, всегда ходил один и после недавних страшных новостей, прогремевших на всю страну о школьном терроризме, я начал побаиваться его и сторониться, ведь люди с экранов уверяли, что именно определённый тип учеников способен на такое. Но, как говорится, не всегда опасность приходит оттуда, откуда ты её ждёшь. Опасность непредсказуема. Только повзрослев, я понял, как был не прав, опасаясь его, ведь внешняя оболочка не всегда показывает то, что внутри находится. Самых ужасных поступков можно было ожидать от кого угодно: от популярных спортсменов, от высокомерных отличников, от одиноких людей и наоборот чересчур болтливых шутников. Мы слепы, когда дело касается чьего-то внутреннего мира.

А что касается скулшутинга? Как по мне это будет продолжаться до тех пор, пока общество не поймёт, что жестокость порождает жестокость. Люди сами создают монстров. Люди и есть монстры.

Я выстрелил ещё раз, Мэдс стояла и ждала у этого же дерева, не боясь, что пули могут коснуться её. Она вытаращивала глаза, когда понимала, что я вновь попал в яблочко, лишь однажды я промазал, зацепил плечо нарисованного силуэта. Но меня это не огорчило, любой другой мог бы вообще в дерево не попасть.

Минут тридцать мы посидели на поляне, смотрели в небо, слушали музыку, что могла распугать кого угодно. Она сказала, что на днях хочет сделать татуировку в гараже Ру. Ру один из наших приятелей, что работал в видеопрокате.

– Что ты хочешь? – она пожала плечами.– Не знаешь? – удивился я.

– Может быть, это? – она открыла свой портфель, достала оттуда чёрную ручку и обхватила моё запястье своими пальцами.– Не смотри.

Я закрыл глаза, чувствуя, как чернила остаются на моей коже.

– Всё.

– Так быстро?

Я посмотрел на руку, затем ей в глаза.

– Ты не против, если это будут наши инициалы?

– Это … – я удивился необычному шрифту, которым она вывела две заглавные буквы. Выглядело красиво, завитки, сплетающиеся друг с другом линии. Наши имена переплелись на моём запястье – круто.

Всё, что я смог сказать, несмотря на моё восхищение такой простой идеей. Она усмехнулась, убрала ручку, надула большой пузырь из чёрной жвачки и вскочила с места.

– Почему именно это?

– Я хочу, чтобы хоть что-то напоминало мне о нашей дружбе, когда мы вырастем. Всё же это один из лучших периодов моей жизни.

– Но у тебя нет ничего. Что тут хорошего?

– Научись радоваться мелочам, идиот.

Она дала мне подзатыльник и я, вскочив с места, побежал за ней.

Через час мы шли к неглубокому пруду, ещё через полчаса мы прыгали по узким, скользким кочкам, дабы перебраться на другой берег. Мы любили лес. Была в нём своя таинственность, свои секреты. Бродя по тропинкам, мы бросались друг в друга липким, ещё не везде растаявшим снегом, я заметил проглядывающие цветы и так пожалел, что не взял с собой камеру. Вдыхая свежий, слегка колючий воздух мы становились с ним единым целым. Такие моменты окрашивали округ Гемпшира разными цветами. Мне сразу вспомнилась история про одного отшельника, что 27 лет прожил в лесу и совсем не хотел возвращаться. Всё же его можно было понять.

Порой солнце уходило за тучи, тогда я тёр свои плечи руками. В одной футболке холодно, я слишком переоценил весеннее тепло. Верхушки деревьев качались, стволы скрипели. Скоро в нашей серой школе должны были закончиться уроки. Наверняка, когда я поеду домой, то встречу наш жёлтый, пошарпанный автобус. А когда переступлю порог гостиной, мама спросит меня, не замёрз ли я в одной футболке и выпил ли я с утра свои таблетки? Потом, скорее всего я пообедаю, конечно же, дождавшись из школы Бек. А затем они уйдут по магазинам, оставив меня одного за ярким экраном компьютера. Ну и пусть, у меня были дела поважнее. Нужно было разгрести завал в своей папке «школьный проект». Там хранилось слишком много мусора.

***

Всё случилось именно так, как я предполагал. Бек, довольная тем, как легко ей получилось выклянчить новое платье, собрала свои волосы в хвостики и метнула в меня такой хитрый взгляд. Такой взгляд победителя, что нечестно одержал победу.

– Наверное, мы вернёмся поздно, – предупредила мама, пересчитывая деньги в кошельке.

– Отлично, – сказал я, уткнувшись носом в тарелку. Я сидел так несколько минут, не шевелясь, плавно лаская взглядом своё запястье, на котором переплетались две большие буквы.

– Может быть, тебе прихватить что-нибудь? Хочешь куриные крылышки? Или может, зефир? Могу взять шкварки.

– Шкварки, – повторил я, не поднимая головы.

– Если нам хватит денег, мамочка, – злорадно пробубнила Бек.

– Скажешь отцу, что обед в холодильнике.

– Отлично.

Дома я всегда был немногословен и все, кроме меня и Бек, считали это проблемой. Но я думаю, что это вполне нормально. Разные поколения, недопонимание и прочая- прочая чепуха. Когда дверь за ними закрылась, по моей щеке пробежала слеза. Не то, чтобы мне было грустно, просто мне всегда тяжело давались минуты одиночества. Внутри начинало что-то сжиматься, может быть, это было моё сердце? Я знал, что вскоре кто-то вернётся, но в глубине души я боялся, что этого не случится. Они не придут ко мне, не вернутся домой. А я так и останусь сидеть в этой тесной клетке, из которой не было выхода.