Наблюдатель

Пока я проверял путь, Мэдс шла по моим следам, подняв взгляд ввысь, пытаясь разглядеть верхушку той самой мельницы, что стала обителем сотней душ. Лишь однажды ветка хлестнула меня по ране на щеке, я зажмурился, пусть и не почувствовал боль. Вообще любая боль в этот момент казалась бы незначительной.

Лишь пара кустов отдаляла нас от кирпичного, пошарпанного входа. Я, как мог, отдалял этот момент, но она толкала меня в спину, и приходилось ускоряться.

Спустя пару минут мы стояли напротив высоких дверей. Огромные крылья неподвижно застыли над нашими головами. Мэдисон смотрела на всё с восхищением, ведь впервые она побывала здесь, а я смотрел на это с нахлынувшим страхом, ведь в мою голову тут же ворвались тёмные, слегка размытые воспоминания. Ночь, вой полицейских машин, выстрелы. Прямо у этого входа я запрыгнул на руки отца, вцепился в его шею, не отпускал, даже когда он задыхался в своих слезах. Единственное, что я помню так отчётливо, словно происходило это вчера… у меня не было надежды.

– Ты взял с собой камеру? – спросила Мэдс.

– Конечно, – я был рад, что она оторвала меня от размышлений. Снял с плеч портфель, достал то, что она просила.

Нас ждали 10000 фотографий. Возле входа, сбоку, снизу, я чуть ли не лёг на землю, дабы запечатлеть одновременно её голову, небо и крылья мельницы. Я всегда ловил хорошие кадры, чувствовал правильные ракурсы. Фотографии получались прекрасные, даже не смотря на трещину на стекле, которую она не заметила. Но что-то оставалось неправильным. Мне не пришлось долго думать, это были её эмоции. Не те, наигранные, ненастоящие, лживые. Их можно было описывать долго. И, казалось бы, стояла она так, как нужно, и смотрела в сторону, как я просил, и расслабляла лицо, бывало, хмурилась, бывало, улыбалась, дурачилась. Но ничто не заменит настоящие чувства, настоящий взгляд, настоящие нотки настроения, которые присущи человеку, в момент снимка.

Я не хотел, не специально это сделал, но я вновь перенёсся в прошлое. В то, что я должен был забыть, в то, что я так и не рассказал отцу и не говорил полиции, психологу, никому.

***

Клетка была пуста, мальчик держался за прутья, давил на них, словно пытался сломать, выбраться. Несколько минут назад он слышал глухой стон, а затем хлопок. В месте, в котором он сидел, существовала лишь ночь и его ночной кошмар. Где-то заскрипела дверь, он не разобрал, с какой стороны доносится шум. Затем шаги, тяжёлые, неспешные и темноту разрезала яркая вспышка. Настолько яркая, что мальчик отпрыгнул в другой конец клетки, зажмурил глаза, видя под веками только белый, светящийся коридор, что сильно обжигал и не позволял тьме вновь вернуться на прежнее место.

Стоило мальчику убрать руки от лица, стоило приоткрыть глаза, как вторая вспышка ударила ещё сильнее. Он попросил остановиться, молил прекратить, непроизвольно пустил слёзы. И лишь тогда, высокий человек заговорил.

– Здесь нечего бояться, малыш, – тихий голос, что тут же смог успокоить мальчика.– Это всего лишь камера. Посмотри.

– Я не вижу, – пролепетал тот.

– Через несколько секунд это пройдёт, и я покажу тебе, какой ты фотогеничный.

Высокий человек был прав. Вскоре, боль в глазах прошла, как и белые пятна перед ними. Человек открыл клетку, протянул руку с камерой, показывая получившийся снимок.

– Видишь? – мальчик кивнул.– Знаешь в чём различие обычного снимка от внезапного?

– Нет, – его слишком редко фотографировала мама. И то, она всегда выбирала, как ему встать и как улыбнуться.

– Во внезапных снимках ты запечатлеваешь жизнь. Настоящий момент, настоящего человека. Не фальшивку, не подделку. Вставая в позу, человек надевает на своё лицо маску, это не он. Понимаешь? – мальчик опять кивнул, он, молча, слушал, боясь пошевелиться, ведь большая рука была так близко. Он не был защищён.– Но если изворотиться, можно поймать ту неуловимую секунду. Человека без маски. Часто это бывает тяжело, но это того стоит. Я могу научить тебя. Хочешь? – спросил высокий человек, просовывая голову в клетку. Несмотря на тьму, мальчику казалось, что он отчётливо видел эти два больших светящихся глаза. Поэтому, он вновь кивнул.

После клетка закрылась, камера осталась в руках мальчика, а тяжёлые шаги быстро скрылись за дверью. Затем мычание глухое, что-то тащилось по полу. Мальчик слушал это, хоть и не хотел. В такие частые моменты тишина была самой желанной, но она никогда не приходила, как бы он не просил.

Высокий Человек вволок в комнату нечто тяжёлое. Это что-то хрипело, шмыгало носом, пыталось крикнуть, но не могло.

– Наведи камеру на звук, малыш, и не смей её ронять, – попросил тихий голос, мальчик подчинился. Трясущимися руками держал это тяжёлое приспособление.– А теперь, нажни ту кнопку, о которой я тебе говорил, – снова послушав, он сделал свой первый снимок.

И среди темноты, лучом света показалась отчётливая женская фигура, с заклеенным ртом и без правой кисти. Она лежала на полу, еле дыша, слегка приоткрыв глаза, в которых тоже не было надежды. Руки мальчика дрогнули, он крепко сжал камеру, помнил, что Высокий Человек приказал ему не ронять её.

– Живые снимки можно получить лишь двумя способами, – сказал Высокий Человек, вновь открыв клетку, забрав камеру из чужих рук.– Первый – это внезапность, неожиданность, моменты, когда объект считает, что он один. А второй – это страх. Страх нельзя подделать, малыш. Ни в глазах, ни в эмоциях. Этим он и хорош. Именно это придаёт фотографии свой неподдельный шарм.

***

– Получается? – спросила Мэдс, подбежав ко мне. Я отдал ей камеру, провёл пальцами по двери, слегка её приоткрывая. Та недовольно заскрипела, но поддалась.– Ты прирождённый фотограф, Уолт. Серьёзно.

Недолго думая, она распахнула дверь. Пыль поднялась столбом, я закашлялся, а Мэдс перешагнула порог и округлила и без того выпуклые глаза.

Я знал, что именно так впечатлило её. Сделай она шагов десять вперёд и покатилась бы прямиком в эту гигантскую, уже пустую яму.

– Что такое? – спросил я.

– Знаешь, оказывается это – правда.

Я вошёл вслед за ней. Чёрные, гнилые стены. Узкий коридор света, что исходил от дверного проёма, освещал лишь наши ноги и рыхлый подступ к обрыву.

– Это невероятно, – она осторожно ступила вперёд, всматриваясь в пугающую глубину.– Представляешь, какой здесь стоял запах, – я кивнул, мне и представлять не нужно было.

– Как думаешь, они всё ещё здесь?

– Кто?

– Их души, – по коже пробежали мурашки, я услышал, как тяжело она сглотнула.

– Не знаю. Думаешь, могут?

– Надеюсь, что нет. Это отвратительно существовать в этом месте, без шанса выбраться.

– Да, надеюсь, они упокоились.

Несколько минут мы походили вокруг ямы. Я сделал всего один снимок, в тот момент, когда она земли коснулась. Мэдс подпрыгнула, закрыла глаза, вспышка её напугала.

– Чёрт! – воскликнула она.– Не делай так.

– Какова вероятность того, что мы сможем найти здесь чью-нибудь кость?

– Я не на математике, Уолт. Не напоминай.

– Ты опять тест завалила? – наше эхо раздавалось под самым потолком. Там, где доски обваливались.

– Возможно, – я улыбнулся.– А какова вероятность того, что ты наконец-то придёшь на урок?

– Зачем?

– Чтобы тебя не исключили. Иначе, у меня окончательно пропадёт повод туда ходить.

Чуть больше получаса мы бродили по залу, разговаривали, даже здесь она находила повод посмеяться, но включить музыку побоялась. Разговоры о духах слегка выбили её из колеи. Не знаю, чего она ожидала, придя сюда. Спустя столько лет это место преступления стало очередной заброшкой, даже со слишком бурным воображением ей было бы сложно представить, как всё происходило на самом деле и какие эмоции витали в воздухе, когда яма была полна.

Наверное, она собралась уходить. В последний раз обвела стены взглядом, обратила внимание на дыры в высоком потолке.

– Ты уже всё? – спросил я.

– Здесь ведь нет больше ничего.

– А как же соседняя комната, – дверь слева, если не знать, что она там, её и не заметно. С учётом того, что её разрисовали граффити местные подростки, всё кажется сплошной, гнилой стеной.

Ручки не было, лишь маленькая дырочка в двери, за неё высокий человек из моего детства держался и входил внутрь, туда, где сидел я.