Карл Витте, или История его воспитания и образования

Глубокоуважаемый друг, Вы сдержали слово! Ваш Карл стал – и даже более чем стал – тем, кем Вы обещали его сделать перед его рождением! Когда десять лет назад Вы в упоении заявили мне в присутствии нашего ушедшего в вечность друга Глобица, что питаете надежду стать отцом и что искренне желаете стать отцом здорового сына, а потом добавили незабываемые слова: «Если мой сын будет физически здоров, я намерен воспитать его так, чтобы он стал выдающимся человеком», тогда я возразил, что успех Вашего замечательного плана зависит не только от здоровья ожидаемого Вами мальчика, но гораздо больше от счастливого сочетания его природных задатков. На это Вы ответили фразой Гельвеция: chaque homme communement bien organise peut devenir grand homme, suppose qu’il soit eleve comme il faut. Я долго не верил в это, но как-то Глобиц сообщил мне, что за самое короткое время Вы уже превратили одного мальчика из Швейцарии, которого его прежние учителя считали едва ли не за тупицу, в человека значительно более чем среднего ума. Я обещал Вам, что отложу вынесение своего суждения до тех пор, пока когда-либо лично не познакомлюсь с Вашим сыном, что станет моим решением за или против Вашего метода. И вот он, Ваш мальчик, передо мною. Человеческая зрелость сочетается в нём с детской невинностью и божественным началом, являя собой редкий союз – очаровательная картина гуманизма! О, приведите меня в помещение, наполненное подобными людьми, и я решу, что перенесся с земли в компанию высших духов.

Да, мой друг! Вы не только исполнили обещание, Вы сделали больше обещанного. И я чувствую необходимость заявить об этом письменно, дабы воздать Вам должную справедливость! И все-таки блестящая в своём успехе Ваша метода не будет способна убедить педагогов в истине вашей теории. Со всех сторон послышится: «Как счастлив отец, у которого родился такой сын!» Успехи сына припишут природе и природным данным, а не искусству отца. И, признаюсь Вам, я сам из тех, кто говорит: «Если Карл не был бы так счастливо одарен природой, он никогда не стал бы тем, кем стал!» Я знаю, что Вы без сомнения много им занимались, знаю Вашу власть, терпение, твердую настойчивость, с которой добивались Вы исполнения задуманного. Знаю, что мальчик был тем, вокруг чего вертелась вся Ваша жизнь со всеми Вашими талантами, знаю, как умело Вы сочетали всё – беседы и молчание, приходы и уходы, работу и отдых – всё, что окружало мальчика, всё, что имело хотя бы отдаленное значение для него и для Вашей цели. Знаю, что Вы годами работали непрерывно, неутомимо, отдавая этому все Ваши способности и живость. Кроме того, я знаю ту власть, которую Вы имеете над собеседниками – и всё-таки, несмотря на всё это, я не могу согласиться с Вашей педагогической методой.

Не только очень трудно, но воистину практически невозможно гармонизировать части природы и искусства в воспитании человека, поскольку в процессе воспитания они находятся в глубоком противоречии друг с другом. Вы всегда будете искать доказательства тому, что Вы воспитали таким выдающимся человеком просто здорового, а не выдающихся способностей мальчика исключительно средствами искусства. Тем не менее, Ваш эксперимент во всех отношениях останется удивительным и важным для педагогики, а детальное описание Вашего метода станет ценным даром для общества. Разумеется, надо быть пастором Витте, чтобы воспользоваться этим методом воспитания, и потому должен предупредить Вас, что у Вас найдется мало последователей.

    Шрадер,
    Священник в Ланденведдингене неподалеку от Магдебурга.

Пожалуй, нельзя более отчетливо выразить то, что я к этому моменту уже достиг цели, к которой стремился изначально. [В то время как ничто не предвещало этого.]

‹…›

[Карл родился 1 июля в 3 часа по полудни в четверг 1800 года в Лохау, в двух часах езды от Галле. По свидетельству всех моих родственников, друзей и знакомых он представлял собой гораздо более беспомощное существо при рождении, чем наш умерший в младенчестве первенец. Жена, перед печальными очами которой всё ещё витал призрак того идеально сложённого малыша, лишь горько заметила мне, что ничего у меня не выйдет, ибо как бы я ни старался, из этого малыша со сморщенным личиком ничего кроме посредственности вырасти не может. Я же не терял надежды и молил Бога лишь о том, чтобы малыш не был умственно отсталым.

Всё это продолжалось едва ли не до четырёх лет. Рассудок Карла развивался медленно, т. е. совершенно незаметно для окружающих. Однако, как отмечали все вокруг, умственно отсталым он также не был.][12 - Здесь и далее в квадратных скобках даётся краткий пересказ существенных деталей из излишне растянутых кусков повествования оригинала.]

Глава 3. Почему надеялся я на столь многое, получив так мало

Дело действительно обстояло именно таким образом, но моя надежда на успех зиждилась на разумном основании. Я знал многочисленные примеры того, как портятся человеческие существа при неверном воспитании, а при правильном – делаются лучше. Приведённое далее рассмотрение является для ясного понимания моей книги чрезвычайно важным. Для этого мне необходимо сделать довольно большое отступление, в котором я обращусь к рассказу о моей прежней жизни, и очень прошу прочитать это.

Я сам был в свои двенадцать лет телом, духом и душой настолько испорчен, что мне теперь порой даже трудно понять, как после всего этого я смог стать тем, кем стал.

Подобных примеров я встречал немало среди друзей и знакомых, хотя, возможно, и не в такой степени.

Когда я сам начал преподавать, то не раз поражался тому, как вдруг порой расцветают спящие духовные силы.

Уже в четырнадцать лет в Зальцведеле я непроизвольно наблюдал за некоторыми моими однокашниками и изучал их. Наблюдал я и за учителями и отмечал, как их противоположности: способный – неспособный, учёный – неучёный, добросердечный – плохой, приносят совершенно разные результаты. И это прояснило мне очень многое.

После я прибыл в Берлин к Гедике. Казалось, что он преподаёт, прилагая намного меньше усилий, чем его ближайшие коллеги, работавшие бесконечно много. Какой-нибудь один ответ на заданный вопрос, одно его наставление, одна поучительная шутка часто воспламеняли спящую искру и раздували её в настоящее пламя. Остальных же нужно было только ежедневно слушать и – учить.

Через месяц Гедике направил меня вести занятия в школу, которой заведовала его сестра. Я при этом ходил с перепугу по струночке, поскольку мне пришлось преподавать историю одиннадцати-тринадцатилетним девочкам. Гедике стал подсмеиваться надо мной, и был совершенно прав. Но как только я обрёл на занятиях более свободные тон и речь, он тотчас выразил мне свое одобрение.

Девочки слушали меня вполне охотно, и мне выделили больше часов для занятий. В результате приходилось всё больше заниматься самому, так как мои ученицы учили всё очень легко и быстро. И я был счастлив этим. Также я был весьма рад, что мне довелось заниматься с дочерью Кауфманна Д. и сыном профессора Боитуса. Все три способа обучения были совершенно отличны друг от друга, а я хотел свести их все в одно собственное искусство преподавания. И прежде всего выяснилось, что даже тугодумов можно исправить, если только вовремя начать.

Через некоторое время мне довелось стать в Галле учителем и со-воспитателем дочерей умершего главы городского совета Гольдхагена. Здесь мне также пришлось несколько модифицировать своё преподавательское искусство. Таким образом, за три года я получил превосходный опыт.

Ещё будучи в Берлине, я улучал время для поездок по стране, чтобы пополнять свои знания в школьной и воспитательной работе. А в Галле я стал заниматься этим ещё более активно и близко познакомился с такими людьми как Зальцманн, Кампе, Трапп, Рохов, (Бекер) и т. д. Я обсуждал с ними их методы, высказывал свои соображения и знакомился с их теориями.

Наконец, меня пригласили в одно семейство в итальянской Швейцарии для воспитания старшего сына и наследника дома фон Салис по имени Геркулес. Я отправился через Росток, Гамбург, Дюссельдорф, пересек Рейн, посетил Пфеффеля и вскоре после этого познакомился с Песталоцци и очень полюбил его «Лингарда и Гертруду»[13 - «Лингард и Гертруда» – социально-педагогический роман Песталоцци, первая часть которого вышла в 1781, вторая – в 1783, третья – в 1785 и четвертая в 1787. Сам Песталоцци считал этот роман лучшим своим произведением.]. Все четыре части этой книги, несмотря на свой скромный подзаголовок «для (отцов и) матерей», имеют на самом деле гораздо более важное значение. Сам Песталоции не стал бы меня разуверять в этом.

Геркулес фон Салис оказался чрезвычайно развращённым мальчиком для своих семи лет. Его отец был ипохондриком настолько, что его вполне можно было бы назвать меланхоликом. Мать была довольно легкомысленной и имела весьма туманные представления о том, чем занят сын. Вообще о Геркулесе она заботилась мало, поскольку у неё было пятеро детей и ожидался шестой.

Его бабушка, женщина весьма сдержанная, сказала мне: «Я мало в этом понимаю, но чувствую, что если в ближайшее время у Геркулеса не появится воспитатель, мы потеряем мальчика!».

Дедушка и вообще не имел склонности к воспитанию, поскольку любил внука безмерно, баловал его, а главное – учил вещам, о которых мальчику вообще лучше было бы не знать, дабы сохранить сердце в чистоте.

В общем, достался мне маленький, болезненный, бледный, пузатый, лукавый пузырь, не имевший не только ума, но даже какого-либо понимания, ни желания учиться чему-либо, да ещё и полный страха передо мной, его учителем, ибо его дед весь последний месяц, если хотел чем-либо пригрозить, говорил ему:

– Вот, подожди, приедет господин Витте, он тебе задаст перцу!

Вдобавок ко всем этим прелестям малыш ни слова не понимал ни по-немецки, ни по-французски, по-итальянски же выражался весьма вульгарно. Он набрался всего этого от слуги, с которым общался постоянно и любил разговаривать на всякой тарабарщине.

Поэтому я поначалу почти совсем не понимал, о чём он говорит, а мальчик понимал меня и того меньше.

Однако наибольшим злом было то, что Геркулес верховодил над своими младшими сестрами и помыкал бедным чужим малышом, которого его дед привёл ему в товарищи для игр и который не имел никакой возможности ни ответить на обиду, ни даже, если бы и набрался храбрости, пожаловаться.

Найдя мальчика во всех отношениях испорченным, я сказал, что в первые три дня ничего не буду делать, но только – наблюдать.

Затем я добился у его родителей и бабушки с дедушкой согласия на беспрекословное послушание и на полное их позволение мне действовать с мальчиком таким образом, словно я его настоящий отец.

Едва только Геркулес просыпался, он должен был тотчас покинуть постель; и я караулил этот момент, читая какую-нибудь книгу. До этого мальчик обычно проснувшись оставался валяться в постели еще час. Он ел там, пил, скучал, тянул время, и всё это совершенно непонятно чего ради. – Ах, какой невыразимый вред приносит это валяние в постели.

Раньше слуга ни на чём не настаивал, иначе ему за это попадало. Мальчик почти никогда не умывался. Теперь я помогал ему одеваться, но – с каждым днём всё меньше, ибо вскоре ему следовало делать это самому. Я каждое утро мыл с мылом рядом с ним лицо, полностью руки и шею, и при этом объяснял ему большую пользу и необходимость этого. Он очень скоро начал следовать мне в этом и стал чувствовать себя значительно лучше.

Семейный завтрак представлял собой способ принятия пищи, при котором сидящий рядом с дедушкой Геркулес обыкновенно ел чересчур много. Теперь же он должен был сидеть рядом со мной и съедать только то, что необходимо. Через два три дня он и сам стал чувствовать, что вполне сыт.

Сразу после завтрака, если погода позволяла, мы выходили из дома и шли так далеко, насколько только он был в состоянии. В пути я развлекал его, стараясь, чтобы прогулка была нетяжелой и приятной. И таким образом я со временем достиг того, что мы стали совершать с ним очень продолжительные прогулки.

Ранее он не пил ничего, кроме вина и кофе, изредка чай. Теперь же он не пил почти ничего, кроме чистой воды.

В обед, на котором подавали до десяти блюд, он съедал не более двух и притом наиболее простых.

После обеда мы снова выходили из дома и опять шли так далеко, как только он мог. Если же было очень жарко, обычно дожидались вечера и возвращались домой только к ночи.

Мы с ним обсуждали всё, что встречалось нам на пути. Вскоре я стал увлекать с нами на прогулку его сестру Луизу, которая была моложе примерно на год, потом кузена Мара, и мы все вчетвером прекрасно развлекали друг друга. К нам всё чаще стал присоединяться отец, который таким образом избавившись от ипохондрии, оказался очень светлым человеком.

Когда мы вечером возвращались домой, я занимал их до еды или раскладыванием растений, или упаковкой минералов, или разглядыванием картин, или рассказыванием поучительных историй, или чтением забавных анекдотов. И за ужином Геркулес съедал из пяти подаваемых блюд лишь одно, поскольку был уже достаточно уставшим, и ему хотелось пойти спать.

Этот образ жизни быстро привязал ребёнка ко мне, поскольку он совсем избавился от скуки и чувствовал себя постоянно здоровым и веселым, а очень скоро и значительно более сильным. И поскольку я не уступал ему в упрямстве, он достаточно быстро вполне осознанно отказался от проявлений своеволия, что ещё более способствовало обретению им бодрости.

Через несколько месяцев стал он стройнее и немного подрос, глаза начали светиться, а на щеках появился румянец. Он ел с прекрасным аппетитом и спал как убитый. Кто-то даже заметил, что он стал умнее и понятливее, а особенно – послушнее.

Я начал приучать его к регулярным занятиям. Сначала понемногу и только перед обедом, особенно когда было очень жарко на улице. Поскольку его духовные и физические силы значительно окрепли, и прогресс был очевиден, у него у самого возникло желание учиться. Он даже требовал занятий и делал всё очень легко и быстро, чему его родители и родственники очень радовались. А его дедушка как-то заметил мне, что я смог настолько привязать к себе его внука, что легко побуждал его к строгому порядку, усердию и нравственному поведению.

Родители полюбили меня и относились ко мне как к родному брату, а родственники и друзья дома выказывали мне своё уважение и дружбу порой очень трогательным образом.

‹…›

Почти четыре года занимался я воспитанием мальчика, потому что когда я через восемнадцать месяцев хотел покинуть Швейцарию, меня самыми щедрыми предложениями удержали еще на два года.

Геркулес всё это время счастливо продвигался вперёд. Следующий его воспитатель совершенно следовал моей системе. Потом наш ученик выделялся своими способностями в военной школе, стал превосходным офицером и до самой смерти пользовался в полку высочайшим почётом и любовью.

Как счастлив я был, видя впоследствии прекрасного человека, выросшего из уже в семь лет совершенно испорченного мальчика. Эта история и мой прежний опыт воспитателя натолкнули меня на мысль о том, сколь многого можно достигнуть, если заниматься воспитанием и образованием ребёнка с колыбели.

Среди братьев и сестер Геркулеса, когда я пришёл к ним в дом, была ещё сестра примерно на год его старше. Она была хорошенькой, но тоже, естественно, испорченной. Она также впоследствии доставила мне много радости, так как я при всякой возможности урывал хотя бы четверть часа, чтобы позаниматься и с Перпетуей (так её звали).

Она со временем изменилась совершенно во всех отношениях, и успех в её воспитании был ещё более поразительным, чем с Геркулесом.