Карл Витте, или История его воспитания и образования

‹…›

Примерно через год после этого в Германии меня попросили заняться воспитанием одного шестнадцатилетнего юноши, и его приемные родители впоследствии были чрезвычайно мне благодарны. Приёмный отец с большим трудом смирился с моим категорическим требованием сменить условия и обстоятельства жизни ребёнка, для чего следовало отправить его в отдалённую школу.

Я вынужден был сказать отцу, что разделяю его чувство по отношению к сыну, однако ошибки воспитания пустили в его сердце такие глубокие корни, что удалить их теперь чрезвычайно трудно, поэтому он нуждается в радикальной перемене всех условий жизни. При этом мой тезис, основанный на всём моём прежнем опыте, был по-прежнему ясен и отчётлив: «Хочешь достигнуть в воспитании чего-то по-настоящему хорошего, начинай воспитывать с колыбели ещё на руках матери. И еще более это справедливо в том случае, если – с Божьей помощью – хочешь достичь чего-то выдающегося, я бы даже сказал, каких-то немыслимых высот, создать того, кого у нас называется глупым словом – вундеркинд».

Итак, вся эта история, и весь мой опыт воспитателя являются ответом на вопрос: почему я при таких незначительных данных моего сына надеялся добиться столь многого.

Глава 4. Счастливо ли протекала моя воспитательная работа

Для успеха воспитания Карла необходимо было не только хорошее начало, но и успешное продолжение, в то время как всё окружающее было в основном недоброжелательным; даже власти все эти 10 лет и даже более на меня ополчались.

Кода моему сынишке исполнилось 8 лет, о нём начали говорить, хотя мы жили в деревне Лохау неподалеку от Галле в окружении, которое отнюдь не склонно обращать внимание на какого-то ребёнка. Такие вещи гораздо проще проходят в городах, особенно в крупных.

Кроме того, необычное воспитание Карла пало на тот период, когда Европа была потрясена до основания, а наша родина Пруссия практически уничтожена. Я говорю о периоде 1807-08 годов. У людей были совершенно иные интересы. Ужасные обстоятельства, беспокойства, надежды, необходимость помощи, разочарование – тогда думали только об этом. Времена были такие, что это можно было бы простить.

И достижения ребёнка, соответственно, должны были быть очень значительными, даже, возможно, весьма неординарными, чтобы несмотря на все эти эпохальные события обратить внимание на себя. И на него обратили внимание.

Те времена были неблагоприятными ещё и потому, что в обществе царило сильное предубеждение против раннего развития. Такие люди, как Зальцман, Кампе, Трапп много лет выступали против него с энтузиазмом и указывали на бесполезность и вред подобной поспешности, заклеймив его отдельные примеры «парниковым образованием».

Надо признать, что я, будучи их учеником, разделял их точку зрения в этом вопросе и чувствовал себя виноватым, когда видел, что происходит, когда люди как бы следуют моим взглядам – и что из этого получается.

Первые новости о Карле в публичных газетах (письмо неизвестного в «Гамбургский корреспондент», открывшего публике подробный отчет о частном и публичном экзаменах Карла в Мерзебурге[14 - Город в Земле Саксония-Анхальт.]) были восприняты как ложь и бессмыслица. Один учёный из Дании вообще отрицал сам факт существования такого ребёнка. Но то, во что казалось невозможно поверить, вскоре подтвердилось, когда очередные публичные экзамены вызвали свидетельства, подписанные такими светилами, как Бек, Мальман, Шутц и другими выдающимися людьми, с которыми вскоре согласились учёные сообщества и университеты. Со всех сторон стали раздаваться голоса поддержки, и вскоре сам факт был принят как данное.

Этот период был весьма неблагополучен и потому, что война и её последствия потрясли все основы. Пруссия казалась погибшей навеки. Её жители нищали день ото дня, и мы присутствовали при последних днях монархии, поскольку Лохау был со всех сторон окружен саксонцами. Никакой поддержки ниоткуда быть не могло, и я был вынужден покинуть деревню, дабы Карл не останавливался в своем развитии или того хуже не скатился бы вспять.

На Пруссию рассчитывать было нечего, Франция только тянула, а не давала денег, а Саксония вообще ничего не предпринимала, и я мог оказаться просто в физической нищете, несмотря на то, что у меня был приход и сбережения, и я с семьей жил в относительном благополучии. И всё же воспитание моего сына всё ещё находилось под угрозой. Огромное количество людей опасалось печальных последствий в его отношении. «В свои десять-двенадцать лет бедное дитя умрёт или зачахнет!» – частенько слышал я, и люди говорили это искренне.

Мы переехали в Лейпциг, где сам город и Университет предложили нам приличное жильё, а сыну – отличную стипендию, после чего я смог оставить приход. Разумеется, каждый нормальный человек понимает, что это достижение стоило Карлу многочисленных труднейших экзаменов и коварных проверок.

Так же поступало и правительство Французской Вестфалии. Оно без конца экзаменовало моего сына, причем, с большими подозрениями. Правда, дело кончилось тем, что мне предложили крупную денежную поддержку, регулярно выплачиваемую, даже несмотря на то, что русские сожгли Кассель.

Когда Вестфалия пала, мои покровители и друзья позаботились обо мне и сыне, поскольку Пруссия, моя родина, в течение семи лет методически обкрадываемая и нищавшая, находилась в самом эпицентре сомнительной войны, а Ганновер, Брунсвик и Гессе поспешили заявить, что никакой иностранец не имеет права требовать у них убежища, несмотря на просьбы Вестфалии. И все-таки все три государства заплатили мне необходимые суммы, в которых нуждались и сами, поскольку уверились, что они пойдут на благое дело.

Многие пруссаки из высших классов предлагали мне обратиться к самому монарху. Но времена были столь неблагоприятные, что я долго не решался на этот шаг. Наконец, понуждаемый со всех сторон, я тщательно изучил ситуацию, рискнул – и получил ободряющий и милостивый ответ. Воистину, после тщательной проверки со стороны двора я получил даже больше того, на что рассчитывал. И последние два года мы с сыном провели в Берлине при явных доказательствах благосклонности короля и осыпаемые его милостями.

Таким образом воспитание Карла поддерживалось без перерыва в течение десяти лет с помощью учёных, государственных деятелей, даже монархов, и просто обычных добрых людей. Я получал множество поздравлений даже от незнакомых людей из многих стран Европы, все они выражали мне поддержку, признательность, наилучшие пожелания, уважение и глубокую симпатию, подтверждавшие, что моё предприятие увенчивается успехом. Благородство людей увенчалось победой – однако глаза, уши, чувства и сознание должны были грубо обмануться.

Глава 5. Окончено ли воспитание моего сына

В том смысле, в каком я предполагал – да. Я долгое время не соглашался с теми, кто утверждал, что оно закончено, но теперь вынужден с ними согласиться. Когда Карлу было 11, некоторые профессора из Геттингена считали, что мне больше нет необходимости сопровождать его на лекции, что он ведет себя идеально, внимателен, записывает всё, что нужно, и поэтому я зря волнуюсь и трачу время. Тем не менее, я все-таки продолжал сопровождать его, сам приготовляя всё к лекциям и затем обсуждая их с ним. Позже, сначала в Геттингене, а затем в Гейдельберге, я прекратил это, но подготовка к полной самостоятельности моего сына была очень медленной и неустанной.

Лишь после того как он заявил себя совершенно самостоятельным в нескольких очень серьезных делах, вызвав тем самым уважение и одобрение, после того как он заслужил уважение, которое обычно оказывают настоящим учёным, после того как король и его министры сочли его достойным совершить двухлетнее научное путешествие за счет государства, и только когда ему исполнилось 16 и он смог полностью сам позаботиться о себе – лишь тогда я посчитал свое воспитание законченным и смог заняться собственным здоровьем.

Тем не менее, никогда не надо ни в чем торопиться, и я написал письмо королю, что по приводимым в письме причинам хотел бы, чтобы мой сын ещё один год оставался со мной, дабы у него была возможность подготовиться самым тщательным образом к той миссии, которая ему уготована, и начать подлинно интеллектуальную жизнь. И монарх дал такое разрешение, что говорит о его уме и благородном сердце. И только после этого с одобрения своих друзей я оставил дом и даже город, в котором продолжал жить мой сын.

Я был вдалеке от сына в течение семнадцати месяцев, и видел только раз в Вене после его путешествия по швейцарской Италии.

Не желая ввергать его в суетность мира, пока он ещё слишком юн, и не желая сделать его переход от жизни с родными к полной независимости жизни среди чужих людей слишком резким, я поначалу оставил его с матерью и в кругу благородных друзей и подруг разных возрастов и, по счастью, разных социальных положений. Также посоветовал сыну в благоприятную пору совершить за мой счет путешествие в Лейпциг, Дрезднен с его очаровательными окрестностями, Фрайберг, Хемниц, Наумбург, Йена, Веймар, Эрфурт, Гота, Либенштайн, Айзенах, Кассель, Гёттинген, Брауншвейг, Магдебург, Зальцведель[15 - Здесь любопытный сбой; если все предыдущие города прекрасно и в нужной последовательности укладываются в окружность, завершающуюся в Берлине, то последние два вносят путаницу; между Брауншвейгом и Зальцведелем находится не Магдебург, а Вольфсбург; в любом случае последовательность движения предполагает после Зальцведеля, а не перед ним.] и т. д. Во время этих поездок он должен был ознакомиться со всеми выдающимися произведениями природы и искусства, широко пользоваться библиотеками, а также свести знакомства с выдающимися учёными – короче, подготовиться как следует к своему большому путешествию, а потом через месяцев пять вернуться к материв в Берлин, чтобы вновь приступить к теоретическим занятиям. Он так и сделал, и сделал с большой пользой для себя, и в мае этого года уже готов был к своему большому странствию. Пробыв с ним в Вене два месяца, я попрощался с ним навсегда, и теперь он живет по ту сторону Альп. Ясно, что больше я не могу его поддерживать и охранять. Он живет теперь один под присмотром лишь Господа и собственного разумения. И потому я вынужден признать, что его воспитание закончено, во всяком случае, с моей стороны.

Разумеется, то воспитание, которое мы все получаем до самой смерти, те знания, которые мы получаем благодаря обстоятельствам жизни, через наши жертвы, наши знакомства, наше противостояние и жизни, и смерти – это воспитание не заканчивается да и не может закончиться никогда.

Когда я через 17 месяцев навестил его, Карл был физически и духовно здоров, радостен и весел. Работал он всегда легко и с удовольствием, редко болел и счастливо миновал все болезни детского возраста, кроме оспы, поскольку, несмотря на то, что мы неоднократно водили его на прививку (она была очень доброкачественная), нам по разным причинам так и не удалось её сделать.

Глава 6. Каждый нормальный ребёнок может стать выдающимся человеком, если его воспитывать должным образом

Это и есть то самое положение, которое я отстаивал в большой магдебургской компании перед рождением сына, многократно повторял потом и продолжаю отстаивать до сих пор. Оно презирается доктором Меркелем и его так называемыми последователями; они полагают, что я утаиваю начало этой фразы, которое должно звучать следующим образом: «совершенно здоровый и талантливо одаренный ребёнок».

Но по счастью это легко опровергается, поскольку, начиная с восьмилетнего возраста моего сына, огромное число людей постоянно требовало от меня признания, что Карл родился с совершенно экстраординарными душевными и телесными задатками, и я это всегда отвергал.

И я отношусь к требованию Меркеля и его приспешников как достойный Понтано: Exellentium virorum est, improbum negligere contumeliam, a quibus etiam laudari turpe est.[16 - Джованни Понтано (1429-1503) – итальянский гуманист, глава Неаполитанской Академии, был также премьер-министром и воспитателем королевских детей. В 1492 г. основал в Неаполе капеллу Святого Иоанна Евангелиста, на фасаде которой вывешены доски с 12-ю латинскими изречениями. Здесь приводится одно из них: «Excellentium virorum est improborum negligere contumeliam a quibus etiam laudari turpe» – «Благородный муж оставляет без внимания оскорбление нечестивого, ведь от него и похвала дурна».] Достойным мужам свойственно презирать поношения бесчестных людей, поскольку те и похвалой злоупотребляют.

Это просто смешно, обвинять меня в гордости или тщеславии на том основании, будто я злонамеренно скрыл то, что мой сын обладал врожденными экстраординарными телесными и душевными задатками и затем (согласно их природе) был воспитан; ведь многие мои противники зло язвят, что я – со всеми своими друзьями и знакомыми, когда Карлу было от двух до шести лет – уверял, что он явился на свет с очень посредственными задатками (во всех отношениях). Я это могу понять только так, что я оклеветан всё хорошо понимающими людьми. Я говорю: чёрное, они из злобы доказывают: белое! А скажу я: белое! Так они уверяют: чёрное! «О, простодушные и любезные софисты». –

А потому беззаботно скажу о них и их ядовитых словах лишь то, что я вот уже двадцать пять лет ежегодно повторяю и что стало моим внутренним убеждением:

Каждый нормальный ребёнок, о чем и говорил Гельвеций, может стать выдающимся человеком, если его воспитывать должным образом.

Я прекрасно понимаю, что настроечные ключи к роялю, у которого нет струн, подобрать невозможно, вне зависимости от таланта настройщика. Знаю я и то, что специалист может запросто убрать все диссонансы и извлечь вполне приличную мелодию из инструмента, который до того звучал ужасно. Обычный инструмент может и не обладать идеальным звучанием, отличающим выдающиеся, но если первый правильно настроен, а второй не будет находиться под постоянным наблюдением мастера, то играть на первом будет значительно приятнее.

Поговорим без шуток. Если у ребёнка есть пороки тела или сознания, то даже для самого великого воспитателя на земле будет невозможным развить то, чего нет. Но если у ребёнка всё в порядке, хотя что-то развито хуже или что-то не в идеальном состоянии, или работает не в полную меру, неважно, касается это тела или души – ясно видящий воспитатель – правда, только именно такой! – способен постепенно преодолеть эти сложности или, наконец, просто добиться результатов.

Такой воспитатель будет способен посредством очень тщательных занятий поднять ребёнка средних способностей до уровня, которым обладают одаренные дети, воспитываемые беспечно и неправильным образом, а часто и выше его. Тут я должен сказать правду – дети средних способностей, воспитываемые с любовью, разумностью, вниманием и ревностью опытным и предусмотрительным воспитателем, могут занять в человеческом сообществе гораздо более высокие позиции, чем одаренное дитя, попавшее в руки беспечного, дурно образованного и неопытного воспитателя. С другой стороны, должно быть очевидно, что последние могут и должны подняться выше, если воспитываемы столь же мудро и тщательно, как первые. Также ясно и то, что последнего очень часто не происходит в нашем несовершенном мире да и не может произойти при существующих обстоятельствах. Таким образом ясно, что масса одаренных детей пропадает, отходит на задний план в то время как средне одаренные дети при благоприятных обстоятельствах поднимаются к вершинам, доступным редкому смертному.

Чем может стать одаренный ребёнок при совершенном образовании и воспитании и при самых благоприятных обстоятельствах, я полагаю, мы себе и вовсе не можем представить, ибо известные нам гении, как Александр Македонский, Цезарь, Карл Великий, Генрих, Фридрих и пр. обладали в детстве не только плохими физическим данными, но и дурными наклонностями. Но даже и они сумели приблизиться к идеалу, возможному в нашем несовершенном мире. Я убежден, что исключительно хорошо воспитанный человек станет сильнее, здоровей, красивей, изящней, отважней, щедрей, благородней, храбрей, мудрей, способней, серьезней, чувствительней, современней, чем человек без воспитания – короче, он будет тем человеком, который окажется гораздо ближе к высшей сущности, чем все мы.

Быть может, если бы мы в нашем искусстве воспитания были отброшены лет на сто назад, моё утверждение оказалось бы ложным. Но оно, скорее всего, истинно, ибо пока вопрос о том, как пробудить спящие в каждом ребёнке способности, остается открытым, как и то, что не так много ещё родителей и воспитателей, которые готовы использовать любую возможность развития ребёнка от колыбели до завершения воспитания. Только тогда, когда это станет общим местом, можно будет утверждать, что отец ребёнка средних способностей не смог дать своему чаду того, что дали отцы одаренных детей.

Но это вопрос не сегодняшнего дня. А сейчас совершенно очевидно, что наш обычный метод воспитания всё ещё далек от понимания того, что каждый человек может дать своему ребёнку, если все свои силы и возможности направит на получение результатов – и совершенно ясно, что пока мы добиваемся немногого.

Но поскольку моё утверждение, в котором я уверен, как в собственном существовании, подвергается нападкам со всех сторон, и только совсем немного людей верно ухватили и поняли его суть, я вынужден думать, что большинство просто неправильно понимает его, в процессе понимания, как это часто бывает, выдвигая массу противоречащих друг другу доводов, которые при ближайшем рассмотрении рассыпаются в прах.

Поэтому я попытаюсь объяснить это подробнее. С этой целью я представлю как можно более буквально один из множества разговоров, которые имел за последние четверть века по этому предмету.

ОН. Ну, друг мой, вы меня не убедили. Из чего это следует, что все люди рождаются с равными способностями? Кто может это подтвердить? Разница между человеческими способностями очевидна!

Я. Очевидна она и для меня. Но вы ошибаетесь в утверждении того, что ваш вывод вытекает из моего утверждения.

ОН. Что? Вы хотите сказать, что мой вывод неверен? Неужели не ясно, что все дети должны иметь равные способности, если каждого из них я могу воспитать выдающимся человеком?

Я. Во-первых, я не говорил, что так сделать можно с каждым ребёнком, поскольку среди них есть и кретины, тоже относящиеся к человеческим существам. И я прекрасно знаю ту разницу, которая существует между ними и теми, кто явился в мир с прекрасными врожденными данными – она колоссальна. И градации между этими двумя полюсами мы сосчитать практически не в силах.

ОН. Вы хотите сказать, что это не ваша идея? Тогда я совершенно вас не понимаю.

Я. Именно так, ибо я говорил о «любом здоровом ребёнке», а это большая разница.

ОН. Я так не считаю – или я вас не понимаю.

Я. В последнем-то всё и дело. Но я попытаюсь говорить как можно более ясно. Я утверждаю, что способности у людей разные, а если мы возьмем их телесное, душевное и умственное состояние по отдельности и в сочетаниях, то варианты будут вообще неисчислимы. Но для нашей цели мы должны полагать их все-таки исчисляемыми. Таким образом, позвольте предложить градацию, скажем, от одного до ста. Способности выше упоминавшихся кретинов возьмем за единицу, в то время как прекрасно одаренный человек будет означить сотню. В таком случае ребёнок со средними способностями будет находиться где-то на уровне…