Траектория полета совы

– Вы читаете Луриса?!

– А что ж, в библиотеке полно академических журналов, ночью делать всё равно нечего. Только я думаю, от него один вред! Он всё хочет по-своему обернуть, доказать что-то… А к чему доказывать, если всё давно понятно?

– Что же вам понятно?

– А ничего! – Фима постепенно входил в раж профессионального спорщика. – Вот у нас христианская, вроде, страна, да?

– Ну, конечно!

– А почему у нас власть такая странная? При императоре какой-то Народный Синклит… То ли он помазанник Божий, то ли конферансье на сезон!

Афинаида слегка зарделась, а Стасис снова хмыкнул:

– У нас вообще-то конституция такая.

– Вот, да! Конституция, слово-то какое придумали… Ну ладно, я же не против, если ее василевс подписал. Но его-то власть от кого, от Бога? Почему ж тогда этого не видно? Раньше ведь каждый указ начинался: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа такой-то, благочестивый император ромеев…», и так далее. Храмы строили, монастыри. А сейчас что? Только ученых вот и кормим…

– Это почему только ученых? – опять встрял Стасис. – Вон, у августы сколько всяких поэтов, писателей, музыкантов на попечении.

– Пустое это всё, – буркнул Фима, затягиваясь трубкой, – сплошная бездарность, еще бесполезней ученых! Нет сейчас никакой самодостаточной формы, везде только бесконечные слепки с древних образцов. А содержания и подавно нет… Я вообще не признаю за нашим падшим естеством права на создание какого-либо содержания.

– Ну, допустим, – сказала Афинаида, пряча улыбку: этот ригоризм показался ей забавным. – Но ведь те же ученые не создают формы и содержание, они пытаются осмыслить опыт минувшего и…

– И это то, что меня больше всего смущает! Потому что цивилизация гибнет именно из-за того, что у нас единственным критерием истины стал научный опыт!

– Вот вы как считаете… – задумчиво проговорила Афинаида. – Но тогда к чему все эти споры? Если вам не нужен научный опыт как критерий, так идите в монахи, занимайтесь молитвой, вот вам и будет откровение истины…

– А не получается! – воскликнул Фима и заметно сник: спор, как видно, дошел до его болевой точки и одновременно завел сторожа в тупик. – Это всё вообще-то возможно? Все эти откровения, энергии… Может, и нет никаких энергий, всё это ересь вообще…

– Однако! Чего же вам тогда нужно от жизни? – Афинаида засмеялась.

– А вы не взламывайте мой внутренний код! – Фима хитро подмигнул. – Это нечестно. И вообще, я как ящик Пандоры: распахнется – не закроешь.

– Поговорили! – хмыкнул Стасис.

– Как угодно… Но кое-что я могу сказать, пожалуйста. Я хочу, чтобы государство заботилось о православных. Их сейчас процентов двадцать, не больше, так что никаких особых сложностей. Вон, когда в Москве сидели красные, как они заботились о своих соратниках по всему миру…

– Так то по миру! – воскликнул Стасис. – А простые люди у них жили ой-ёй как…

– Но всё же у них были представления о том, что кто-то требует особой заботы? – строго спросил Фима.

– Безусловно, – кивнул шофер, – у них же был классовый подход.

– Ну вот, значит, мы вполне в состоянии придумать нечто лучшее. Религиозный подход, например, – ответил Фима. – А нам говорят, что это разрушение государства! И совершенно неправильно говорят, потому что православное государство на православных стоит, они в нем главные!

Тут Афинаида поймала себя на мысли, что вовсе не уверена, что он говорит серьезно.

– А правда, скажите, что у нас осталось от Империи? – продолжал сторож. – Раскопанные развалины на каждом шагу и молитвы за августейших? А где хлебные раздачи? Они ведь продолжались почти две тысячи лет! Зато уж библиотек понастроили, на каждой улице по три штуки…

– Вы еще гладиаторов потребуйте! – со смехом сказала Афинаида. Фима ее заинтересовал. Пожалуй, она еще никогда не слышала столько абсурдных вещей от одного человека, причем вроде неглупого. – Давайте лучше отвоюем Египет, тогда всем хлеба хватит!

– А вы тоже пойдете? – Фима оживился. – А представляете, каково бегать по пустыне в тяжеленном бронежилете и каске? Да еще воевать при этом?

– Ну, вы всё слишком серьезно воспринимаете…

– Серьезно, да! Потому что нуждающиеся люди…

– Да кто у нас так особенно нуждается-то?

– Тот, кто без работы сидит!

– А зачем сидеть, иди в Палату занятости, тебе всегда работу предложат. Хоть улицы мостить, а всё лучше, чем сидеть сиднем!

– Да, но сколько за такую работу заплатят?

– По разному, конечно. Но всё равно можно заработать на жизнь…

– Вот! – Фима поднял заскорузлый палец. – Крутись, работай, работай и только тогда живи… Это ведь… атеизм какой-то!

– Да почему? – воскликнули почти одновременно Стасис и Афинаида.

– Да потому, что на Бога не надеемся, а только на работу свою эту! – закричал Фима. – А мы ведь только чудом сохранились, Божиим промыслом! Значит, он у нас и должен быть самым главным, а не дипломатия эта, не науки бесконечные!

– Ну, подождите, успокойтесь, – проговорила Афинаида примирительно. – Промысел мы не отрицаем. Но то, как он о нас промыслит, зависит и от нас, разве нет? В конце концов, вы же сами говорите, что естество у нас падшее, а Бог сказал Адаму после падения, что он будет есть хлеб свой в поте лица, то есть работать! И апостол Павел говорил: «не работающий да не ест». Чем же тут возмущаться? Вы вот и сами тоже работаете… У вас есть образование?

– Было, строительное… Только я ушел оттуда. Там всё неправильно, всё с ног на голову, как в жизни не бывает!.. А у тебя – есть? – спросил он вдруг Афинаиду. – Ну, наверняка уж! Ну, так вот скажи: стоило столько лет учиться, чтобы потом всю жизнь разбирать кусочки кожи или что-то выискивать в засохших романах? Какие-то аллегории? От этого ты ближе к спасению души?

– Знаешь, что? – Афинаида осмелела и тоже стала фамильярной: догадка о том, что сторож знаком и с ее скромным творчеством, вдохновляла. – Да, ближе. Потому что я знаю, как это бывает… «Кто хочет спасти душу, тот погубит ее»… Так и случается, между прочим. А я вот сейчас свою душу нашла. И в моих «романах» души больше, чем… и даже христианства больше, чем у иного митрополита в проповеди!

– Серьезно? Ты так думаешь? – Сторож навострил уши. – Может быть, так и будем жить, как в «Исмине» написано?

– Нет, так, как Ираклийский владыка учит, – съязвила Афинаида.

– Ой, нет, так точно не будем… А ты тоже его не любишь, да? Я почему-то так и подумал. Но вот, смотри: ты человек светский, да? И он человек светский. Но подходы к жизни у вас разные. А если один…

– Ладно, академик, приехали мы! – оборвал Стасис зарождавшийся силлогизм. – В риторике ты силен, а вот каков в таскании ящиков?

Глянув в окно, Афинаида увидела огромные стеклянные башни порта. Машина свернула вправо, на пандус, спустилась на два этажа вниз и остановилась у служебных ворот таможенного терминала. Увидев эмблему Академии, охранник приветливо козырнул, и автоматические ворота распахнулись. Опытный Стасис сразу нашел среди леса колонн погрузочный модуль и, припарковав машину у ленты транспортера, скомандовал:

– Ну, пошли теперь. – Хлопнув дверью, он быстро очутился около Афинаиды и, тронув девушку за плечо, проговорил тихонько: – Ты не обижайся на него, он блажной, но, в общем, хороший…

– Да я догадываюсь. – Афинаида усмехнулась. – Ему, видно, приложить себя некуда… Хоть это и странно.

Бегущая дорожка пронесла их по длинной трубе, слегка пахнущей морем, прямо до поста пограничной стражи. Невдалеке, за стеклянной стеной, солнце играло на волнах у причальной стенки. Формальностей было немного: грузы для Академии всегда имели приоритет. Ввод кода, поворот ключа – и несколько массивных зеленых ящиков, выплыв из недр накопителя, оказались на ленте транспортера. Начальник смены подозвал Афинаиду и махнул рукой в сторону небольшой стеклянной будочки: распишитесь там.

Открыв дверь, девушка остановила взгляд на сидевшей перед сенсорным монитором сотруднице с нашивками декарха, и вдруг поняла, что глаза ее явно подводят. Вернее, верить им совершенно невозможно.

– Ирина, ты?..