Траектория полета совы

– А ты не хочешь уже в монахини, как раньше, вот и славно.

Афинаида смутилась:

– Да я еще и не знаю ничего, в общем-то…

– У тебя на лбу, душа моя, написано гораздо больше, чем ты сама знаешь, не обольщайся на этот счет. Ну, пока, ты не пропадай! – Ирина чмокнула подругу на прощание и махнула рукой.

***

Киннам не спеша брел по улочкам старого Кракова. Опустился вечер, и сумерки оставили для города только два цвета – серый и коричневый. Шершавые стены, булыжная мостовая, клочки зимнего неба – всё, казалось, изменило своим природным оттенкам, приспособившись к этой невеселой палитре. Правда, в окнах горело немало желтых огней, которые оживляли улицы, делая их необыкновенно уютными.

Великий ритор шел в гости. До назначенного времени оставалось еще сорок минут, и можно было неторопливо наслаждаться безмятежностью вечера. Странная у него сегодня намечалась встреча, неожиданная и непонятная. Практически незнакомая девушка пригласила его на семейное торжество, обещая осчастливить нужными фотокопиями… Вот уж такого поворота он не ожидал, отправляясь на встречу с ней в художественную школу!

Школу Феодор накануне нашел без труда. Она располагалась в массивном здании нелепого архитектурного стиля, который когда-то назывался в Восточной Европе «стекло и бетон». Правда, стекла здесь было не так уж много, зато бетонные пилоны, балки и апсиды громоздились внушительно, отчего школа чем-то напоминала старинный форт. Пани Гражину Киннам тоже нашел быстро, и она провела его длинными коридорами, слегка подсвеченными тусклыми светильниками, в крыло, где располагались юные фотографы. Здесь стоял шум, серые стены были сплошь завешены фотографиями, повсюду шныряло разновозрастное детство и юношество. Затем Феодор очутился в большой комнате, заставленной всевозможной техникой: старинные увеличители с кожаными мехами, мультстанки на массивных чугунных станинах, современные аппараты с дисплеями и хромированными рельсами… А также морально устаревшие серебристые приборы с перепутанными пропорциями и компьютеры, компьютеры. Пани Гражина, заметив удивленный взгляд Киннама, объяснила:

– Это все наши шефы. Они уже полвека сюда отправляют списанную аппаратуру, обычно еще вполне пригодную к работе. Но, конечно, половину всего этого хлама давно пора сдать в музей, руки вот не доходят!

За одним из мониторов сидела девочка – вернее, юная девушка, чью необыкновенную красоту отметил даже повидавший всякого Киннам. Светло-русые волосы, разбросанные по плечам в художественном беспорядке, обрамляли милое личико с острым подбородком и нежнейшим румянцем на щеках. На девушке был толстый белый свитер – не особенно новый, весь в катышках, что почему-то сразу бросалось в глаза. Звали ее Божена. Пока пани Гражина объясняла ей про Афинскую Академию, научные степени и мировое имя Киннама, девушка скромно улыбалась, изредка взглядывала на стоявшего перед ней гостя и снова опускала глаза.

– Будьте так добры, сударыня, попробуйте вспомнить, что за документ вы фотографировали. Мне чрезвычайно важно знать, кто его написал и… к кому, – попросил Киннам как можно любезней, когда пани Гражина простилась и оставила их вдвоем.

– Да, я помню, – кивнула Божена, – это были занятия в госархиве по теме «репродукция»… – Она на пару секунд наморщила прелестный лобик. – Одну минуточку, подождите, я не очень хорошо помню, где это у меня хранится… – Ее французский язык был на удивление безупречен. Девушка задвигала мышью, застучала по клавишам, и через несколько мгновений на экране возникли знакомые Киннаму рукописные буквы. Феодор даже затаил дыхание. – Вот оно, пан Киннам. – Божена быстро взглянув на него, и опять уткнулась в монитор. – Нам тогда на практике вынесли целую кипу документов, уверяли, что они не слишком ценные, россыпь из разных папок… Это, кажется, и есть та грамота, которую вы ищете? Вот оригинал…

Великий ритор впился глазами в документ и – положительно, ему сегодня везло! – обнаружил в углу архивный номер.

– Простите, пани, – сказал он, едва сдерживая волнение, – а нет ли здесь доступа к интернету? Я бы мог сразу посмотреть в архивной базе, что это такое и откуда.

– Нет, интернета здесь нет. Да и к чему лезть в базу? – Божена меланхолично пожала плечами. – У меня даже первая страница снята, там всё написано. – Она сидела, не шевелясь, и, казалось, вчитывалась в старинную рукопись. Потом усмехнулась, закрыла изображение рукописи и повернулась к Феодору. – А можно ли поинтересоваться, пан Киннам: полагается ли какое-то вознаграждение за мою работу, которая оказалась вам столь нужной?

Киннам удивлялся лишь доли секунды.

– Разумеется, пани, я вовсе не собирался пользоваться вашим трудом задаром! – заявил он как ни в чем не бывало и запустил руку в карман в поисках бумажника. – Итак, сколько я вам должен?

Девушка медленно подняла руку и откинула прядь волос за правое ухо, продолжая пристально смотреть на Киннама с загадочной улыбкой.

– Не кажется ли вам, что это опрометчиво и… не совсем пристойно вот так на людях разговаривать о деньгах? – промолвила она. – Тем более, на нас смотрит столько народу…

Великий ритор вынул руку из кармана и скосил глаз: в самом деле, молодежь за соседними столами практически вся оторвалась от своих занятий и рассматривала его, заморского гостя, с величайшим любопытством. «Я совсем потерял голову в погоне за этой рукописью!» – подумал он и выжидательно посмотрел на юную польку.

– Давайте так, – сказала она, понизив голос. – Я перепишу вам на диск все оригиналы в разных ракурсах, там три страницы. А вы… приходите завтра к нам домой. У папы юбилей, шестьдесят лет, он будет рад такому посещению. Между прочим, у него есть византийский орден – вы знаете, что ваш император в семьдесят втором году наградил участников обороны Брестской крепости? Представляете, как папа вам обрадуется? Вот тогда и поговорим о деле. Я пока подумаю о вознаграждении, которое хотела бы получить. Я вас не разорю, можете не беспокоиться. Считайте, что этим визитом вы уже наполовину меня отблагодарите. – Божена обворожительно улыбнулась, и на ее щеках показались ямочки. – К тому же не думаю, что в архиве вам быстро найдут эту грамоту. Вы в любом случае потеряете много времени, и…

– Ну что вы, пани, – осторожно прервал ее Киннам. – Разумеется, раз мы договорились с вами, я не пойду в архив. Признаюсь, мне несколько неловко являться в ваш дом незваным гостем, но…

– Почему же незваным? – в свою очередь перебила его Божена. – Ведь я вас зову. Забудьте о неловкости, у нас всё без церемоний, папа достаточно простой человек, вот увидите. Люди все хорошие соберутся – с работы, из министерства…

– Хорошо-хорошо, я обязательно приду, – заверил Киннам девушку. «Ну и штучка она, однако! – подумал он. – Похоже, ей нужны вовсе не деньги, а… что же?» Вслух он сказал: – Полагаю, вечер будет достаточно торжественным?

– Естественно! Кстати, есть ли у вас какой-нибудь парадный… мундир? Папа будет на седьмом небе, если вы будете похожи на посланца императора.

– Я попробую его не разочаровать.

Добравшись до места, Феодор, однако, усомнился в том, что попадет на аристократический ужин. Он прошел сквозь грязноватую подворотню, миновал тесный дворик, потом другой – оба вымощенные булыжником и освещенные только яркими окнами чьих-то кухонь – и, потянув тяжелую старинную дверь, вошел в подъезд. Лифта не было, мутноватая лампочка горела высоко под потолком, но всё же Киннам разглядел, что подъезд содержится в порядке, хотя в присутствии кошек нельзя было усомниться. Он поднялся по широкой каменной лестнице с литыми периллами на четвертый этаж, попутно изучая таблички. Многие были старинные, потемневшие – хоть сейчас Кустасу в коллекцию…

На двери квартиры, где жила Божена, красовалась надпись: «Кшиштов Рынский, поручик, кавалер наград». Нажав на кнопку звонка, Киннам едва смог расслышать его звук, хотя, казалось бы, в тишине должна была раздаться громкая трель. Вскоре послышался звон ключей, дверь открылась, и Киннам увидел Божену. Но его поразил вовсе не ее наряд – девушка была в элегантном белом платье, тщательно причесана и накрашена с большим вкусом, – а то, что из открытой двери сразу вырвался шум застолья и звуки музыки.

– Здравствуйте, господин Киннам! – Божена радостно улыбнулась. – И простите: тут уже давно всё началось, но это и лучше, будет меньше церемоний… – Она провела великого ритора по коридору, точнее, через целую анфиладу небольших помещений, разделенных арочными проемами, ввела в просторную ярко освещенную комнату и громко произнесла: – Знакомьтесь, дамы и господа, это господин Феодор Киннам, ректор Афинской Академии.

Великий ритор учтиво поклонился и стал отыскивать глазами виновника торжества. Но еще прежде, чем Феодор обнаружил того во главе стола, в старомодном кресле с высокой спинкой, он почувствовал первую неловкость: за столом расположились люди весьма просто одетые и в самых непринужденных позах. Раскрасневшиеся немолодые мужчины в рубашках и свитерах, женщины постбальзаковского возраста с пышными прическами и дешевой бижутерией… Словом, Киннам в своем палатии выглядел здесь редкостным павлином.

Хозяин, впрочем, был в военном мундире и при орденах. Он поднялся навстречу, широко улыбаясь. Гости, притихшие на мгновение, приветливо зашумели. Пока великий ритор любезничал с паном Кшиштофом – преподнес ему изящные настольные часы и поздравил с юбилеем, причем Божена переводила, – кто-то освободил почетное место на другом конце стола и придвинул туда большое кресло. В нем Киннам и расположился, девушка села рядом. Сегодня она уже не казалась Феодору такой холодной и деловой, как при первой встрече. Она часто улыбалась очень мило, почти беспомощно, то и дело заливалась краской.

Киннам оглядел комнату: высокий потолок с лепниной, давно нуждающийся в побелке, тяжелая темная мебель невесть какой эпохи, пузатый комод с чучелом печального фазана. На стене две картины: маршал Пилсудский с шашкой наголо, во главе эскадронов, поразительно похожий на того, что висел в кабинете Дембицкого, и «Оборона Брестской крепости». Батальное полотно было по-своему замечательно: польские солдаты – голубоглазые и белокурые, совершеннейшие ангелы с витражей костела – только прикидывались, что отбиваются от наседающих московитов, а на самом деле возводили глаза к небу, стараясь удержаться в назначенных художником красивых позах, пока автоматы и пулеметы сами собой изрыгали огонь и свинец. Над столом витали облака табачного дыма, поднимавшиеся к потемневшему раскрашенному рельефу над окном: Дева Мария, возведя очи и молитвенно сплетя пальцы, слушала бодрые рождественские песенки, негромко, но отчетливо доносившиеся из радиоприемника.

По-французски здесь говорили немногие, да и те весьма плохо, так что Божене приходилось переводить. По счастью, Киннам быстро обнаружил, что в общих чертах понимает польскую речь, особенно если говорят медленно и обращаются прямо к нему. А к нему обращались! Посыпались тосты за Афины, за Империю, за самого почетного гостя и за дружбу христианских народов… Перед Феодором появилась большая рюмка из толстого стекла, куда то и дело подливали «фирменной настойки пана Кшиштофа» – польской водки, настоянной на ароматных травах и кореньях, с очень необычным вкусом. Киннам поднял тост за юбиляра, восхвалил его воинскую доблесть и гостеприимство. Пан Кшиштов, слушая маленькую речь, таял от удовольствия. С его лица не сходила блаженная улыбка, он переводил взгляд с оратора на переводчицу и обратно, одобрительно кивая. Отец Божены оказался симпатичным господином без всяких претензий. Оставив армию, он работал в конструкторском бюро, сейчас собирается на пенсию, друзья пришли его поздравить и… отведать знаменитой настойки. Еще Киннам заметил, что гости порой бросают на них с Боженой многозначительные взгляды. Сначала это вызвало у него досаду, но скоро Феодор мысленно махнул на всё рукой – пускай. В конце концов, они неплохо смотрятся: красивая нарядная девушка рядом с… представительным мужчиной, разодетым как на придворный прием…

«Тьфу ты, дьявол, да что это я?! – мысленно обругал он себя. – Так ведь позабудешь, зачем пришел!» Его соседка между тем ничего не говорила о деле, зато по временам начала бросать на Киннама почти томные взгляды, быстро опуская глаза и отворачиваясь. Феодор мог бы принять это за неумелое кокетство, если бы сама мысль о подобном не казалась ему странной. Конечно, в Афинах он привык к воздыхающим по нему студенткам – к счастью, все они, отслушав его лекции, переключали внимание на кого-нибудь помоложе, – но здесь, в далеком зимнем Кракове, откуда он уедет, скорее всего, уже завтра, вспышка девичьей влюбленности представлялась столь же неуместной, как его палатий с золотыми нашивками среди свитеров и рубах…

– Господин Киннам! – обратился к великому ритору полный господин в полосатой жилетке, сидевший напротив. – А вы слышали последнюю новость? Ведь мсье Ходоровский поляк! Его дед из Вильны, почетный гражданин! И, говорят, он к нам очень благожелательно настроен.

– По-моему, он пока ко всем благожелательно настроен. – Киннам улыбнулся. – Особенно для главы государства, которому вечно мешали соседи. Про Вильну я не слышал, но охотно верю, почему нет?

Все восторженно зашумели:

– Точно-точно!

– В нем чувствуется настоящее шляхетское благородство!

– И шарм!

– Он скоро поведет газопроводы из Сибири в Европу через Польшу! Больше не будем мерзнуть зимой!

– Да еще и за транзит будет причитаться…

– Поверьте мне, друзья, – воскликнул пан Кшиштов, – отечество наше вступает в новую эпоху, открываются большие перспективы! Я уверен, что Мемельский коридор отдадут под наше полное управление, и Турция теперь…

– Да, господин Киннам, – всплеснул руками полосатый господин, – думается, на Турцию нужно обратить особое внимание! Это же вековая несправедливость! Киев, знаете ли… Как вообще Империя терпит у себя под боком такое государство?! Ведь там опять поднимают голову исламисты, так что…

– Так выпьем за крест над Святой Софией Киевской! – вскочил с места мужчина в очках и бакендардах, чем-то похожий на бобра.

Все поднялись и загалдели еще громче. Киннам тоже встал, хотел что-нибудь ответить, но передумал, чокнулся молча и вежливо. Божена кусала губы, досадливо глядя куда-то в угол. «Бедный ребенок, – подумал Феодор. – Эти очаровательные милитаристы наверняка постоянно пудрят детям мозги подобными идеями. Радует лишь то, что из своего уютного мирка они ни на какую войну с турками не пойдут, пороха не хватит. Больше разговоров, меньше войны… И хвала Создателю!»

– Скажите, сударыня, а где же ваша матушка? – обратился он к девушке. – Вы меня ей не представили.

– Мама давно умерла, еще когда мне было шесть лет, – медленно ответила Божена, опустив глаза и поигрывая вилкой.

– Простите…

– Да нет, ничего. Давайте о делах чуть позже, ладно? Когда на нас перестанут обращать внимание.