Траектория полета совы

– О, давай, заходи! У меня даже есть, что отметить! – Афинаида обрадовалась: она вдруг почувствовала, что со старой знакомой приятно увидеться именно сейчас, когда жизнь преподнесла такой очаровательный подарок.

Ирина явилась через четверть часа.

– Хорошо выглядишь! – сказала Афинаида при виде подруги.

Ирина, пожалуй, не смотрелась моложе своих сорока лет, но выглядела и правда очень неплохо: стройная фигурка, темные брюки, вьющиеся короткие волосы. Улыбка вроде бы прежняя, хотя уже усталая у краешков губ. Трудно было сейчас представить эту женщину в мешковатой юбке и сбившейся косынке, которые она так любила десять лет назад. Да и дети больше не висели за ее спиной, не вились вокруг с бесконечными «мам!»

– Садись, садись! – Афинаида хлопотала на кухне, усаживая подругу в покойный уголок, прямо под иконой Богоматери. – У меня, правда, как всегда, нет особых вкусностей, но вот ликер, и… Сейчас, подожди… У меня ведь сегодня был первый в жизни доклад, представляешь? И прошел на ура! Так что…

– Здорово! А я-то, глядя на тебя, уж подумала: ты влюбилась!

Афинаида застыла на секунду перед холодильником и быстро принялась вынимать оттуда яблоки, виноград, корзиночку с остатками клубники. Гостья тем временем расположилась поудобнее и достала сигареты:

– Можно дымить?

Наверное, говорить «угу» не следовало – сигаретный дым хозяйка не переносила, – но ей не хотелось казаться старомодной. Афинаида открыла пошире форточку, разлила по рюмкам ликер и, усевшись напротив гостьи, тряхнула головой:

– Ну, давай за науку!

– Давай-давай. Вижу, у тебя с ней роман!

– Да, что-то в этом роде! Ну, а как ты? Как ты теперь живешь? Расскажи! Я ведь думала, вы так и подвизаетесь в своей «пустыне»!

– Ой, нет, что ты! – Ирина как-то криво усмехнулась и махнула рукой, разгоняя дым.

Задолго до ареста Лежнева она с мужем и детьми перебралась на крохотный и почти необитаемый островок. Отец Андрей не был от этого решения в восторге и пытался отговорить благочестивое семейство – не в последнюю очередь из-за нежелания лишиться верной и бесплатной помощницы. Но Василий остался непреклонен: в городе им с семьей спастись нельзя, детские души необходимо удалить от пламени порока… Он приобрел за бесценок старую хижину в отдаленном углу Кикладского архипелага и поспешил переехать туда. Этот поступок считали безумием многие, но не Афинаида. Она лишь говорила Василию, что жить вдали от цивилизации прекрасно, но все-таки нужны хоть какие-то средства для существования. Лодка с рыболовной сетью, ветрогенератор… может быть, даже маленький культиватор с плугом, если почва пригодна под огород. Василий вроде бы и соглашался, а всё равно отбыл из Афин только с мешком крупы и чемоданом книг, среди которых самым легкомысленным чтением были жития святых. Потом звонил несколько раз, хвастался, что живут они хорошо, «Господь помогает». «Господа» в данном случае зовут тетя Фаина – Иринина мама: она ухитрялась выкраивать драхмы из вдовьей пенсии и посылать «отшельникам» муку, мыло, и еще всякое, без чего нельзя обойтись. Зять не терпел тещу за «безбожие» и посылок предпочитал не замечать. Не замечал он и того, что дети, несмотря на жизнь у моря, растут невеселыми и хилыми…

– Мы на острове продержались ровно три года, – рассказывала Ирина. – Ах, какая там красота была, ты и не вообразишь! Закаты, восходы, море светилось, прозрачное-прозрачное, каждый камушек виден! Правда, зимой было холодно. – Тут она сразу помрачнела и даже поежилась. – Василь печку сложил, но топлива на острове мало. Сидели зимой при огарках, в сырости, и слушали, как море ревет. Брр… С местными особо не сходились, они все сквернословы. То есть так муж говорил. Работы там, конечно, не было, а рыбачить он не хотел – «душа не лежала». Осенью оливки запасали, мидии пытались собирать… Молились, конечно, много. Акафисты эти читали. Но это поначалу, а потом всё меньше и меньше, стало не до того. И Василь стал задумываться, уж о чем – не знаю, я уже перестала понимать. Мы ему как будто мешали… Ему всё мешало – и все. А когда он вдруг собаку удавил, потому что много ест и мешает, я поняла, что любой из нас, наверное, не ценнее… – Ирина опрокинула еще одну рюмку ликера и жадно затянулась новой сигаретой. – Но я бы сама никогда его не бросила, ты же знаешь…

– Так ты его бросила? – почти вскричала Афинаида.

– Да. Можно так сказать. Хотя он хороший, ласковый… когда не сходит с ума от идеи. Вот… А потом он сам ушел. То есть сначала мы сбежали с острова. Он сказал, что ему страшно и больше он там жить не может. Поселились возле одного монастыря, там хоть чем-то можно было подкормиться… Боже, какая же я дура была! Я даже крестики вырезала для монастырской лавки по две драхмы за десяток! Все руки бывали в крови. Кто спрашивал – говорила, что мужу трудно, не успевает всего. А он… То что-то делал, то вдруг бросал всё надолго. Или сидит книжку читает и всё что-то подчеркивает карандашом, жирно так. Или просто сидит, смотрит на море часами. Молчит и молчит, прямо страсть! Как-то сказал, что хочет поехать в Московию, пострадать за Христа. Насилу отговорила! Письма к нему какие-то приходили…

– Я знаю, это наши ему писали о православии, о ересях…

– Ну да, ну вот… – Ирина потерла веснушчатый носик. – На ересях-то он и съехал! А как отца Андрея арестовали, сказал, что всё, никакого православия больше нет и не будет, и церкви пришел конец.

Афинаида удивленно вскинула брови.

– Да-да! И он тогда сразу нашел себе в деревне какую-то бабу. Вернее, это она его нашла, чтобы помог крышу покрыть. Ну, и покрывал бы там всё, что хотел, так ведь ему мало было – приходил оттуда через день, и рассказывал, какая она хорошая, и умная, и красивая, не то, что я в своих юбках…

– Ой-ой! – Афинаида не выдержала и, вскочив, подошла к окну, выглянула на темный двор и снова повернулась к подруге. – И что же, получается, это – итог? Нужно было столько подвизаться, мучиться, чтобы потом просто отпустить себя… «на волю»? Я знаю, некоторые из наших тоже… Вот, помнишь Романа?

– А, «идеальный послушник»? – Ирина издала смешок.

– Да. Я про него случайно узнала, он тоже… всё бросил, стал пить, курить, с женщинами… А ведь он правда был почти идеальным! С точки зрения отца Андрея, по крайней мере… Нет, я могу понять: после того, что случилось, можно разочароваться во многом, даже в отчаяние впасть, но… Ведь была же у нас вера? Разве мы не ради Бога подвизались? И вот так, одним махом, бросить вообще всё, уйти в полную противоположность? Я не понимаю!

– Ты и не поймешь, наверное. – Ирина посмотрела на подругу с неожиданной грустью. – Василь потом вернулся, просил всё забыть, предъявлял права. Но мне уже так хорошо было без него! Дети всё спрашивали с надеждой: «Он не приедет больше, правда?» Запомнили, как папа их благочестию обучал… через мягкое место! А мне так обидно стало и, в общем-то, уже всё равно. Собрала своих и уехала к маме. Но у нее домик маленький, пришлось комнату снимать. Потом квартиру.

– А как же… Тебе что, удалось найти хорошую работу?

– Да, я сразу в порт и устроилась. Вернее, меня устроили. – Ирина загадочно улыбнулась. – Сваришь кофе, а?.. Нет, он, в сущности, бескорыстно! – объясняла она спине подруги, суетившийся у плиты. – Так вышло, сосватали мне мужичка одного неприкаянного, лет сорока пяти. И дело не в том, конечно, что мне нужно было с кем-то спать, просто…

Афинаида обернулась и уставилась на подругу. Ей вдруг показалось, что она до сих пор знала не Ирину, а только ее половинку. Или даже четверть – краешек бледной щеки, серый глаз без тени косметики, что выглядывал из-под потертого платка. А сейчас на нее смотрело другое лицо: милое, улыбающееся, но совсем чужое – или это впечатление пройдет? – и она не могла понять, нравится ли ей это лицо. Но выражение лица было вполне человеческое, временами по нему пробегала тень страдания.

– Просто иногда бывает настолько одиноко, что хочется прислониться хоть к фонарному столбу! – продолжала Ирина. – И пусть у столба свои желания, а до твоего одиночества ему и дела нет, это не так важно… Говорят, у северян даже такая присказка есть: «Хоть грязненький, хоть пьяненький, но лишь бы кто по дому в штанах ходил».

– Никогда этого не понимала и не пойму! – Афинаида помотала головой. – Штаны и самой можно надеть, если очень хочется! Но хвататься за первого попавшегося мужика, это… это… – Она не нашла слов и со стуком поставила на стол кофеварку, ароматная пена едва не выплеснулась через край.

– Послушай, да перестань ты кипятиться и не смотри на меня с таким ужасом! – Ирина нахмурилась. – Лучше кофе налей. – Она помолчала и вдруг хитровато улыбнулась. – Просто ты никогда не могла понять некоторых вещей и, видно, до сих пор не понимаешь! Ну, ты правда не была в таком положении, и хорошо. А может, и плохо, что ты так и осталась ребенком… что живешь тут, вижу, одна и стол у тебя скоро развалится. Ладно, хоть не монашка, по крайней мере, и то хлеб! Оно, знаешь ли, хорошо быть монахом, но только те, кто по-настоящему хотели, уже стали. А остальным, вот, приходится крутиться как-то там… бороться с обстоятельствами… А хуже всего, знаешь, это православное лицемерие. Дескать, поживем в браке, вырастим детей, а потом по монастырям разойдемся… И что это за жизнь начинается? Знай себе, постись да поросись, спасайся чадородием! Я ведь там, на острове, четвертого родила, хотя и подумывала уже, как бы от этого дела отвертеться… Нет, я их всех люблю, конечно, – спохватилась Ирина, – только жалко их очень! Большие стали, в церковь не затащишь. Так и хожу одна…

– Ой, а куда ты ходишь? – Афинаида оживилась.

– К отцу Диодору, в церковь Одигитрии, на Диоскуровской. Младший мой пока с нами живет, вот его и вожу…

– С «вами»?.. Ах, да, мужичок?

– Нет, дитя мое! Мужичка того надолго не хватило. Женская ласка, знаешь ли, расслабляет, герою хочется новых подвигов… Ну, не важно!

– Так ты… замужем? – Афинаида мысленно отругала себя за запоздалый вопрос: сейчас он уже, пожалуй, звучал бестактно. Но разобраться самостоятельно было так же сложно, как в языке дешевых колец, унизывающих Иринины пальцы.

– Скорее, он за мной… прячется от жены, когда совсем невмоготу! Ну, это часто… – Тут подруга тряхнула короткими кудрями и засобиралась. – Прости, я ведь по делу шла вообще-то, думала только на минутку забежать…

– Да ладно, подождут твои дела! Посиди еще! Мне ведь всё так интересно и… неожиданно. Я знаю отца Диодора… раньше знала. Он всегда был такой строгий!

– Строгий, да, но и умный тоже. Или ты думаешь, он меня и на порог не должен пускать? Еще как пускает! Часто не причащает, конечно, но я и не стремлюсь. Как есть, так и есть, чего уж тут?.. Я вообще поняла, что вера – это сильный яд, в больших дозах отравляет жизнь и всё убивает. Кто-то может, наверное… Я – не могу.

– Но почему – ты можешь объяснить? Почему так выходит? Я вот… Я ведь тоже теперь далеко не так живу, как тогда… Но мы же могли раньше? Знаешь, отец Андрей тебя в пример мне приводил, как надо жить по-христиански, как вести себя, когда я только еще начинала…

Афинаида почувствовала, что крепкий ликер наконец-то добрался до сердца, и ей вдруг стали как будто даже симпатичны эти тени прошлого и люди, которые сначала наполнили ее жизнь, а потом опустошили… Ирина потупилась и на несколько секунд прижала пальцы к вискам.

– Ида, я до сих пор не знаю, кто такой отец Андрей! – сказала она. – Может быть, великий аскет, а может, великий грешник. Я не понимаю до конца, что происходило с ним и с нами. Но кое-что известно и мне. Рассказать? Слушай! Я ведь до Василия еще умудрилась побыть… иеромонахиней! Молодой был такой батюшка, задорный… «Ты, – говорил, – должна понять, никто от греха не свободен, и мы, попы, тоже слабые человеки! Только плотский грех апостол в сторонке поставил, но ведь как сказал? „Соединяющийся с блудницей“! Вот не хочу я с блудницей-то! Это уже совсем нехорошо, неправильно будет!» И что ты думаешь? Наутро каждый раз разрешительную молитву прочитывал: «Чиста ты, дщерь»!

Афинаида слушала с замирающим сердцем, совершенно потрясенная. На подругу же напал нехороший задор, она говорила быстро, сбиваясь:

– Со старцем нашим тоже непорядок. По-моему, Лежнев что-то знал про него… Очень уж любил Всебедушка, когда мальчишки вокруг него крутились, ноги, пальцы ему растирали… Не знаю, было ли что еще… А может и знаю, не спрашивай, противно! В общем, Лежнев к нему вечерами, после исповеди приходил и спрашивал, кто, да чем, да о чем… А потом с нами – помнишь ведь: «Мне Господь открыл про тебя, Афинаида…»

– Но ведь это же… – прошептала ошеломленная девушка.

– «Это же»! Там похлеще шутки были, но опять не спрашивай, откуда знаю! Да я ведь еще и Фролушку блаженного застала, как к нему девок посылали для смирения гордыни! Они натирают ему грязную спину мазями, морщатся, а он хохочет да плюется… Нет, Ида, нечему им нас учить! Ни обыкновенным, ни самым-распресамым православным. Все они на одно лицо! Ну, да Господь им судья, а меня не трогайте…

Афинаиде стало грустно. Потрясение понемногу проходило, и она почему-то подумала, что подруга, несмотря на годы, проведенные в Афинах, осталась провинциалкой. Слишком много эмоций, чересчур яркая помада… Но в то же время – здоровая воля к жизни, свойственная жителям пелопонесских ущелий, которые лишь вздохнут после камнепада и снова начнут пристраивать к утесу немудреный домишко…

– Это всё очень печально, что ты рассказываешь, – промолвила Афинаида. – Мне даже и ответить, наверное, нечего… Ничего, что я только слушаю?

– Да слушай, слушай! Я же к тебе за этим и пришла, не думай. – Ирина засмеялась, но как-то деланно. – Всё равно ты о себе почти ничего не говоришь… Ну, в следующий раз, хорошо? Я страшно рада тебя видеть!

Уже переступая порог, гостья вдруг обернулась и потрепала Афинаиду по макушке: