Траектория полета совы

Афинаида мысленно усмехнулась: «С чего это тебя вдруг заинтересовали мои научные занятия?» – однако ей стало приятно от подобного внимания. Еще ни один мужчина не приглашал ее провести с ним вечер, если не считать сокурсника Тараха, смешного юноши с вечно всклокоченными рыжими волосами, который был безответно в нее влюблен со второго курса по пятый и даже сделал предложение, получил решительный отказ и с горя уехал работать на Родос. Мария рассказала, что в итоге он весьма преуспел и стал директором пятизвездочного отеля, обладателем толстушки-жены и троих детей…

– Думаю, завтра у меня будет отходняк! – Афинаида рассмеялась. – Так что я вряд ли буду в состоянии куда-то идти.

– А в четверг? Давай тогда в четверг, а? Махнем в кино, а потом в кофейню!

«А почему бы и нет? – подумала девушка. – Мари всё твердит, что мне надо раскрепощаться… Вот и попробую, а что, подходящий случай!»

– Да, можно… В кино я давно не была. Только не раньше пяти, я до обеда работаю.

– Заметано! Я позвоню тебе в четверг после полудня, идет?

– Лучше свиток пришли, я в библиотеке не могу по телефону болтать.

– Окей, тогда жди послания!

***

Во вторник утром Киннам появился в резиденции Иоанна-Павла за пять минут до назначенных ему одиннадцати часов. Согласно протоколу папского двора, великий ритор облачился в церемониальный палатий – придворный мундир, по виду напоминавший длинный пиджак из драгоценного черного шелка, с золотой вышивкой на плечах и обшлагах рукавов, которая обозначала принадлежность владельца к пятому классу имперских чиновников. Чиновником в собственном смысле ректор Афинской Академии не являлся, но был к ним приравнен, как и остальные руководители главных учебных заведений ромейской державы. Палатий Киннаму приходилось надевать редко, лишь в самых торжественных случаях, но он по опыту знал, что это придворное облачение действует на собеседников завораживающе, даже если они сами не последние люди. А уж в Польше, которая так держится архаичных обычаев, да еще в резиденции старокатолического папы-традиционалиста палатий был вполне уместен и без всяких протоколов. Но чувствовал себя Феодор в нем не вполне удобно: жесткие шитые планки делали одежду негнущейся. Зато часовые роты шляхетской гвардии оценили его наряд и, по команде капрала, отсалютовали Киннаму алебардами с заметным воодушевлением.

Войдя внутрь, великий ритор очутился в просторном холле с колоннами, где его встретил учтивый монашек в серой рясе. Они прошли по длинному коридору, украшенному изумительной деревянной резьбой, с расписными плафонами на потолке, и очутились в приемной. Тяжелая дверь распахнулась, и Киннам, войдя, сразу увидел того, на кого с восторгом смотрели добрые католики всего мира: папа сидел у стены большой комнаты, на троне, к которому вели три высокие ступени. Он был одет, как обычно, в белую сутану, а поверх нее – в красную подбитую горностаем моцетту с капюшоном, архаичного вида, застегнутую на груди. Иоанн-Павел выглядел глубоким стариком, в соответствии с возрастом – великий ритор знал, что понтифику далеко за восемьдесят, – но глаза его светились умом и были полны жизни. В целом же в фигуре папы не было ничего особо величественного: сутулый маленький человек с мясистым крючковатым носом и бледными губами. Но улыбался он ласково. По сторонам трона стояли два кардинала в красном, глядевшие на гостя совершенно безразлично, хотя Феодор почувствовал, что в глубине души клирики чрезвычайно заинтересованы появлением здесь столь диковинного посетителя.

После дежурного, но вовсе не краткого обмена приветствиями папа, смотревший на Киннама не отрываясь, заметил легкую заминку в его речи. Великий ритор уже сказал почти всё, что полагалось, и секунду замешкался, обдумывая, как продолжить разговор, но не придумал ничего и разразился новой пышной тирадой, под конец даже пожелав Иоанну-Павлу вернуть себе трон святого Петра. Киннаму, впрочем, нисколько не пришлось в данном случае кривить душой, ибо нынешний Ватикан и настоящего Римского папу он не любил: слишком мало было у них вкуса и слишком много желания подстроиться под политическую конъюнктуру.

– Престол Святого Петра? – переспросил папа, осклабившись. – Так ведь я на нем сижу! – Он слегка хлопнул ладонями по ручкам своего кресла и развел руки в стороны, изображая растерянность.

Киннам смешался: о троне, на котором, согласно неким преданиям, восседал апостол Петр, когда был римским папой – о, эти благочестивые легенды! – он слышал, но чтобы вот так сидеть на подобном раритете…

– Да-да, блаженной памяти наш предшественник Иоанн-Иосиф, покидая со своими сторонниками Рим, умудрился вывезти оттуда некоторые реликвии. Разве вы удивлены? – Папа хитро прищурился. Ответить Киннам не успел. Понтифик сделал знак кардиналам и они, слегка поклонившись, покинули приемную залу. – Господин Киннам, вы ведь просили о личной аудиенции? Теперь, когда с официальной частью мы покончили, не угодно ли проследовать в мой кабинет?

– Разумеется, если вы сочтете такой разговор возможным, это будет прекрасно…

– В таком случае я прошу вас пройти вот в эту дверь, – папа указал рукой налево, – ровно через десять минут. Вы уж простите мои старческие немощи… Но вы не будете скучать, оглядитесь вокруг, эта зала того стоит.

Произнеся эту фразу, папа вдруг дернулся и поплыл куда-то в сторону. Киннам с удивлением смотрел, как часть стены вместе с троном, на котором сидел краковский понтифик, стала поворачиваться вокруг своей оси. Мелькнули очертания соседней комнаты – и вот, на том месте, где сидел папа, остался лишь пустой трон. Трон святого Петра…

Несколько секунд Киннам размышлял над этой метаморфозой и, решив, что так, видимо, здесь принято, обратился к висевшим на стенах картинам. Да, тут было на что посмотреть! Полотна Джотто висели в простенках между витражными окнами – неудачное размещение, но картины деликатно подсвечивались невидимыми светильниками, так что старинная живопись была хорошо видна. С удивлением Киннам обнаружил здесь и выполненный, по-видимому, большим мастером портрет маршала Пилсудского на белом коне, в конфедератке. Маршал грозно смотрел вдаль, за его спиной двигалась бесконечная лента конницы… Из созерцания Киннама вывел тихий мелодичный звон. Дверь слева от папского трона открылась, и Феодор поспешил пройти в кабинет. Иоанн-Павел сидел за длинным столом, на котором стояли две чашечки кофе, два приземистых бокала с красным вином и большой включенный ноутбук. Папа был уже в простой белой сутане, с камауро на голове. Киннам быстро огляделся: везде висели картины, стояли книжные шкафы и стеклянные стеллажи. По левую руку, возле подвижной стены, Киннам заметил папский трон – только с этой стороны к нему вместо ступеней вел пологий пандус. Взглянув в окно, великий ритор невольно вздрогнул: за ним виднелась залитая солнцем римская площадь Святого Петра…

– Не удивляйтесь, сын мой, – папа тихонько засмеялся, – это всего лишь голограмма. Там, за окном, внутренний дворик… не очень красивый. Что поделаешь, места у нас мало. А в Вавеле его еще меньше, даже для резиденции недостаточно. Но что есть, то есть, спасибо маршалу, пусть упокоится со святыми…

– Я уж было подумал, что случайно перенесся в Италию! – заметил со сдержанным смехом великий ритор.

– Да, здесь всё напоминает об Италии! Мне иногда и самому чудится, что я там… Если бы не здешнее серое небо… Я стараюсь на него поменьше смотреть. Я родился и вырос в Польше, но мне порой кажется, что это я бежал из Рима от этих новых догматов… и здесь в изгнании, да… Присаживайтесь, господин Киннам. Надеюсь, вы не откажетесь от чашечки кофе и бокала кьянти? Вино настоящее, итальянское, тут уж без всяких иллюзий.

Вино оказалось неплохим, но всё же далеко не высшего качества, особенно по сравнению с кипрским… Зато кофе был отменный, однако папа к нему почти не притронулся.

– Признаться, я себе вас именно таким и представлял, – медленно проговорил понтифик, испытующе глядя на Киннама. – Не удивляйтесь, я ведь знаком со многими вашими работами, они очень хороши. История и литература это прекрасно, хотя я больше занимаюсь философией.

– Простите, таким – это каким? – поинтересовался Феодор.

– Молодым, красивым, достаточно самоуверенным, хотя… У вас, наверное, тоже бывают периоды нерешительности, нелегких раздумий… Вы не обижайтесь – на такой должности, знаете ли, привыкаешь судить о людях быстро, по первому впечатлению.

– Оно часто бывает самым верным. А можно полюбопытствовать: неужели этот трон, – Киннам указал рукой вправо, – действительно тот, на котором сидел апостол Петр?

– Ну, конечно, он из Рима. – Папа кивнул и слегка задумался. – Хотя по поводу апостола… Вы же ученый, всё понимаете. Главное – символическое значение этого седалища. Вы читали ли последнюю монографию Папахристодуло о символе?

– Да, и был поражен! – Киннам воодушевился. – Как прекрасно она написана, сколько там верных наблюдений!

– Да-да. Вот именно. Наблюдений. Вот, посмотрите, на вас мундир, который символизирует иерархичность государства, которое давно уже не так иерархично, как при Константине Порфирородном. На мне тоже белые одежды, которые должны символизировать духовную власть, единственную в своем роде и утвержденную в единственном городе… Но что теперь? И понтифик формально не один, и город совсем другой, и даже вот этот престол – их два, если вы заметили. И я уже не помню, где подлинный. – Тут папа мудро улыбнулся, от чего его нос почти коснулся верхней губы.

– Может быть, подлинный все-таки в музее? – осторожно предположил Киннам.

– Может быть, – охотно согласился Иоанн-Павел. – В наше время ни в чем нельзя быть уверенным. Вернее, всё неоднозначно. Но именно эта неоднозначность и говорит о развитии, не так ли?

– Но всё же есть вещи единственные, неповторимые в своем роде…

– Это вы не на константинопольские ли святыни намекаете? – вдруг спросил папа.

– Честно сказать, нет, но… тем не менее, я осмелюсь поинтересоваться: правда ли, что в ваших покоях находится знаменитая икона «Госпожа Дома»?

– Да. Я ждал вас. Собственно, не вас, а кого-нибудь с этим вопросом. Я слежу за новостями. Я всё обдумал и готов расстаться с ней, хотя это мой любимый образ. В конце концов, не унесу же я ее на тот свет…

– Я могу заверить вас, что, в случае принятия вами такого решения Империя, безусловно, не останется в долгу, – заявил Киннам, смешавшись. Всё разворачивалось как-то слишком быстро, и дело уже явно выходило за рамки его компетенции.

Иоанн-Павел между тем отъехал прямо в кресле – оно оказалось самодвижущимся – к стене и с превеликим трудом встал на ноги. Киннам вскочил с места и сделал было движение чтобы помочь старику, но тот остановил его взмахом руки. Резная панель перед папой отъехала в сторону и Феодор увидел, что за ней скрывается небольшая молельня, наполненная иконами и горящими лампадами.

– Пожалуйте сюда! – позвал папа.

Великий ритор приблизился. На дальней стене молельни висела большая византийская икона в драгоценном киоте. Богоматерь смотрела прямо на него, скорбно и одновременно необычайно проникновенно. Киннам невольно перекрестился.

– Подойдите, подойдите поближе, посмотрите, – пригласил папа. Киннам подошел. – Видите, в правом нижнем углу, похоже на трещинку?

Да, трещинку он заметил – черную, змеящуюся, слегка напоминавшую кляксу. Она была явно нарисована… Да это и не трещинка вовсе, а подпись!

– Болоньезе? – воскликнул Киннам.

– Да, великий копиист.

– То есть икона не подлинная.

– Во-первых, икона подлинная – как может быть иначе? Во-вторых, я же не сказал вам, что это непременно будет та самая икона, которую вывезли из Константинополя! Та находится в соборе святых Станислава и Вацлава, разве это не известно императору?

– То есть вы хотите сказать, что…

– Да, разумеется, мой личный образ придется отдать в собор. Но ничего не поделаешь, ничего не поделаешь… И, вы понимаете, факт замены нельзя будет скрыть от верующих, так что… Помогите мне, пожалуйста, сесть.

Киннам быстро вернулся к Иоанну-Павлу и поддержал его за локоть. Понтифик и сам ухватился за руку великого ритора и тот с удивлением отметил, что эта рука совсем не слаба – такой железной хватке мог бы позавидовать и молодой человек. Но вот ноги его… Пока папа опускался в кресло, Киннам успел удивиться еще раз: пурпурное покрывало немного сползло со спинки и стало заметно, что это – тоже «трон апостола Петра», только на колесах и с мотором.

– Так что, – продолжал папа, выруливая на середину комнаты, – извольте видеть, вон там лежит альбом, откройте, пожалуйста, заложенные страницы.