Оценить:
 Рейтинг: 0

Соло на два голоса

<< 1 ... 13 14 15 16 17 18 19 >>
На страницу:
17 из 19
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Через мгновение я видела то же самое лицо артиста в той же сценке, но уже опять в своей комнате в Нетании, и показывал кино вовсе не «Рубин», а вполне себе Самсунг. Замыкание кончилось. На жутком папином вопросе, к которому я, дура, готова не была.

Мне нужен, очень нужен разговор с папой про то, как и почему близкие люди любят друг друга. Без этого я не умею жить дальше, не понимаю, как. По крайней мере, среди людей, рядом с ними.

Мне нужно знать про то, как вовсе неблизкие и неродные умеют любить – как он любил, к примеру, маму. Такую чужую и совсем неродную ему по крови. Или он не считал её чужой? Какой он считал маму? Вот сколько у меня вопросов. Но как я могу их задавать папе, если сама не в состоянии ответить на его такой простой один-единственный вопрос, ответ на который мне прекрасно известен?

Или… может, сказать? Что изменится, если я скажу? Папа не умрёт, примет какие-то меры? О, а это мысль! Папа останется жив! И всё изменится? И для меня тоже всё изменится?

В голове с бешеной скоростью закрутились воспоминания обо всех прочитанных фантастиках и просмотренных фильмах на эту же тему. Что-то там про пространственно-временной континуум, в который ни в коем случае нельзя вмешиваться, ну, и, разумеется, пресловутый эффект бабочки…

Бред. Это всё горячечный бред. Происходящее творится лишь в моей голове. Я могу делать, что угодно, говорить всё, что угодно, творить любые вещи – это всё только в моей голове и ни на что не влияет. Так что дождаться следующего раза и… И где логика? Если всё происходит лишь в моём сознании, то каких сторонних ответов на свои вопросы я жду? Возможно, я просто больна шизофренией (папа правильно ухватил диагноз), разговариваю в своих глюках сама с собой и по-прежнему продолжаю надеяться на новое знание.

Так, хорошо. Приму, как данность, что я – шизофреничка. Исхожу из этого. Угу, больна и лечению не поддаюсь. Что это меняет? В том-то и дело, что ровным счётом ничего. Я хочу снова видеть папу. И разговаривать с ним. Хочу опять взять его за руки. Хочу его поцеловать, обнять.

Я опять хочу к папе. Столько раз, сколько это возможно. И пусть я шизофреничка. Ну, и ладно.

Все последние дни стоит особенно приятная погода: середина наября. Вода около 24 градусов, солнце уже не убийственное, дышать – сплошное наслаждение и не только вечером, но и днём. Кондиционером уже никто не пользуется, нет никакой необходимости. Солнце, как главный похититель кислорода, выведено из игры. Если вспомнить, какая гадость месяц ноябрь в Москве, то становится совсем весело.

Утром я выглядываю в окно: иссиня-голубое небо с редкими золотыми облачками, лёгкий ветер с моря, живительный бриз, приносящий ощущение здоровья и силы; яркие цветущие клумбы, зелёные деревья – неужели мы в пустыне?

Не торопясь бреду к пляжу: уже не нужно непременно прятать голову под панаму, можно не мазаться солнцезащитным кремом – светило совсем ленивое и, по сравнению с летом, работает в четверть силы.

Водичка в море уже освежает, она вовсе не парное молоко, не суп, какой была месяца полтора назад. Но всё ещё приятная, нежная, прозрачная. Сезон закрыт, спасателей на пляже нет, я спокойно заплываю чёрт знает куда, не рискуя получить в спину через мегафон: «Гверет, маспик, ляхзор лемигдаль, бевакаша!» Я ж послушная, приходилось всегда возвращаться. А теперь – свобода! «Пацаны, училка заболела!»

Потом с приятной усталостью, даже негой во всём теле, расслабленная, я прихожу домой. Принимаю душ и сажусь пить кофе. Затем – компьютер, кино и дневная дрёма, самая сладкая дрёма на свете.

И всё это время, каждую его секундочку, я жду, жду, жду… Всё же я поговорю с папой, о чём хочу! Не могу никак от этого отказаться, мне нужно понять.

Мне нужно ему рассказать про всё и спросить, как он считает, умею ли я сама любить? И любили ли меня те люди, которые были в моей жизни? Ну, кроме него, разумеется, в нём я не сомневаюсь. А вот Лёшка – ну, хоть капельку? А Лариска? А… Илюша?

Спросить ли про маму? Ну, он же начнёт, как всякий родитель, кудахтать, что «мама тебя так любила, так любила, просто, понимаешь…» – и дальше миллионы удивительно странных и неубедительных причин, почему я этого не замечала и почему мама её не проявляла. Или сейчас со мной, взрослой, папа будет другим? Как с взрослой, то есть, честным? Я очень постараюсь вывести его на настоящий, очень откровенный разговор, я приложу все силы!

Да-да, я помню и знаю – шизофрения.

Я дремлю на кровати после полудня, я расслаблена и мне хорошо. У окна поют свои заливистые песни горлицы, солнечные зайцы скачут, как безумные по комнате, играя, очевидно, в догонялки. Где-то слышна противная газонокосилка, хорошо, что далеко, ведь они совершенно невыносимые заразы, когда рядом. Мои глаза закрыты, ветерок из приоткрытого окна нежно щекочет шею – боже, как приятно!

– Аня! Анюточка! – вдруг явственно я услышала чей-то шёпот. Резко подняла голову и озираюсь вокруг себя, очень хорошо соображая, что признак-то совсем дурной: слышу голос?

– Анечка! Ты ведь опять где-то здесь, да? Я тебя чувствую! – боже, это же папин голос. Я вскочила и заметалась по комнате.

– Папа? Ты где? Я сейчас не… не у тебя! Что происходит?

– Аня… господи, зато я, кажется, у тебя.

Я резко обернулась и вскрикнула: в кресле под окном сидел мой папа. В тёплом лыжном костюме, в шерстяных носках и с газетой в руках. Мне сразу бросилась в глаза дата: 25 ноября 1978 года.

– Вот это уже галлюцинации зрительные, да? С полным погружением? – с улыбкой спросил мой самый лучший, самый любимый папочка. – Впрочем, я не возражаю, мне нравится. Знаешь, сидел, читал газету, а всё время думал про тебя, про тот твой… приход ко мне. И вдруг вспомнил! Знаешь, меня аж подбросило! Ты ж сказала, что тебе очень-очень нужно со мной поговорить! А я, болван, не отреагировал. Ты, прости меня, а? Что-то я так разволновался, пришлось лишнюю таблетку принять… Анюта, что случилось? Тебе нужна моя помощь? Давай немедленно рассказывай, что стряслось? Это из-за Израиля? Может, тебе необходима помощь советского консула? Тебе угрожают? Давай быстро говори, будем думать, как нам…

– Па-а-апочка! – я рухнула на пол прямо перед его ногами, уткнулась в родные колени и зарыдала так, как не рыдала, наверное, никогда в жизни. Мои рыдания заглушали даже голос папы, который судорожно обнимал меня за плечи и что-то говорил, говорил бесконечно, что-то утешительное, ласковое, ободряющее. И мне уже неважны были сами слова. Мне и так было хорошо и спокойно, как никогда. Почему-то подумалось о птенце, греющемся под крылом у своей матери: ему там надёжно, комфортно и совершенно наплевать на весь прочий страшный мир, который где-то там, потому что у него есть самая надёжная в мире защита, самоё тёплое и родное местечко…

Произошло что-то странное. Мы с папой уже часа два сидели за столом и разговаривали, но никто никуда не исчезал. Мы пили чай и ели израильский шоколад. Я успокоила папу насчёт опасности этой страны для моей жизни, он с трудом, но принял новые для него реалии будущего. Бедному отцу пришлось «переварить» рассказ о распаде СССР и обо всём том, «что творилось и творится на твоей земле». Хотя, с другой стороны, папе было безумно интересно. Так два часа и пролетели.

Но мы ещё не подобрались к тому, с чего, собственно, всё началось. То есть, к моим вопросам, которые мне до зарезу надо ему задать.

Я уже было открыла рот, как вдруг папа просительно произнёс:

– Анька, мы с тобой будем говорить долго и обо всём. Но сначала, знаешь, мне ужасно интересно и прям не могу, как хочется… Покажи мне этот твой Израиль, а? Прям не верится, что я сейчас могу увидеть сию «обитель зла».

– Да уж, обитель зла, именно она! – расхохоталась я. – Пошли на экскурсию. Кстати! У меня тут под боком Средиземное море! Пять минут пешком. Ты же не видел никогда, правда? Хочешь посмотреть?

– Ого! Море… Средиземное… – папин взгляд сделался каким-то совсем детским – по выражению. Глаза человека, ожидающего настоящего чуда из сказки, из телевизора, с МХАТовской сцены, где дают «Синюю птицу». Эх, папа, папа! Ты же младше меня сейчас. А я с тобой, как с мудрецом, хочу разговаривать. Какая забавная творится штука!

– Идём прямо сейчас, а? Я должен видеть Средиземное море.

– Ой, пап, ты много чего должен видеть! Знаешь, тут есть такое место, название которого в переводе звучит «Как связаться с Моисеем», представляешь?

– Ну-у-у? – засмеялся папа. – Туда тоже непременно зайдём. Они ведь там точно должны знать, как! – мы смеялись уже вместе.

Я лишь успела подумать, что в лыжном костюме и шерстяных носках ему, наверное, будет очень жарко на улице, но… Но потом эта мысль куда-то потерялась, растворилась, исчезла. Помню только, как взяла папу за руку и мы двинулись к выходу.

В квартире удивительно тихо и не скажешь, что здесь одновременно находится сразу трое вовсе не глухонемых человека. Но тишина такая, будто нет вообще никого. Впрочем, один звук раздаётся периодически и на одной ноте: тоненький всхлип. Всхлип с перерывами в секунд двадцать. Так бывает, когда человек уже нарыдался, у него больше нет сил, и он может лишь изредка икать рыданием.

Это Сашка. Она сидит за обеденным столом, положив голову на сложенные вместе руки. Иногда её спина конвульсивно дёргается, тогда и раздаётся этот единственный в доме звук.

На диване, сгорбившись, сидит и курит одну за одной сигареты Илья. Воздух в гостиной уже ни к чёрту, потому что пепельница, довольно массивная и глубокая, полна до краёв. Даже открытый балкон и дующий с воли морской воздух не спасают положения.

Лариска медленно, будто в полусне, передвигается по квартире. Ходит, вернее будет сказать, таскается туда-сюда, но так тихо, что не слышно ни единого шага, ни единого шороха. На ней балетки, вот оно в чём дело. Впрочем, она очень старается быть тихой и незаметной.

Все трое погружены куда-то глубоко в себя. Каждый думает об Ане, но и о себе – в связи с Аней. А всё творящееся здесь настолько невероятно, для полиции – криминально, а для этих троих – фатально.

Сашка готова убить себя вот прямо сейчас за то, что так и не нашла времени приехать к матери. И тут же мысленно орёт на себя же, что ничего бы это не изменило и вообще – можно ли знать какой кирпич и в какой момент на кого-то рухнет! «Но ты ж её больше года не видела», – не унимается укоризненный голос совести Сашки, ненавидящей сейчас себя до ужаса. «А теперь больше вообще не увидишь!» – злорадно добивает её эта чёртова совесть.

Впрочем… кто может знать? Разве кто-то в курсе, где сейчас мама? Кто сказал, что её больше нет? Никто не сказал. Вот пусть и не говорят, пока нет… пока нет… тела.

Если бы не Сашка, то вообще неизвестно, когда хватились бы пропажи. Ну для кого она здесь пропажа? Ни для кого.

После недели маминого молчания в интернете, дочка забеспокоилась всерьёз. Такого ещё никогда не было, никогда! Чтобы мама пропустила хотя бы пару дней и не узнавала, всё ли у дочери в порядке? Ну, это ещё ладно: бывали у мамы чёрные дни депрессии, когда сама Саша должна была дёргать мать, чтобы та не закукливалась полностью в себе, выпадая из времени и пространства. Но тут ведь ничто не предвещало! Всё было очень хорошо. Буквально накануне они поболтали по скайпу, мама была весёлая, красивая, смеялась. А потом – тишина. И ни одного ответа ни на один Сашкин запрос: ни в скайпе, ни в фейсбуке, ни по электронной почте! А вот такого быть не могло. Тогда Сашка и поняла, что случилось нечто ужасное.

Она позвонила в Москву тёте Ларисе, а также квартирным маминым хозяевам. Как хорошо, что мама, как обычно, на «всякий случай, мало ли что?» заставила Сашку записать их телефон. У тех был запасной ключ, но они не помчались сразу проверять и вскрывать квартиру, они сначала обратились в полицию и пришли в дом только вместе с полицейскими. Тут-то всё и выяснилось. То есть окончательно запуталось. А ведь с момента, как Сашка запсиховала, уже прошла неделя.

Конечно, пришедшие к двери квартиры люди были почти уверены, что там, за дверью увидят нечто ужасное. Поэтому заранее приготовили влажные салфетки – затыкать носы. Всё это Сашке потом в подробностях рассказала хозяйка.

Разумеется, на звонки никто не открывал. Разумеется, дверь была заперта изнутри на щеколду. Градус ожидания жуткой трагедии повышался с каждой минутой.

Квартиру вскрыли, щеколду взломали…

В квартире царил идеальный порядок, всё было чисто, аккуратно, даже идеально (как всегда у мамы, думала Саша, слушая рассказ соседки). Правда, на столе две чашки со следами чая и несколько обёрток от шоколадок. «Две чашки?» – мысленно удивилась Саша. Никаких следов ничего криминального – ни драки, ни поиска чего-нибудь, ни крови (Сашка вздрогнула и побелела), ни разбросанных вещей. Да, вот вещи. Вроде всё на месте – сумки, чемоданы, ни малейших признаков того, что кто-то куда-то уезжал, паковался. Мыло, мочалка, зубная щётка, паста. Халатик. Тапочки – две пары, одна – специальная для ванной комнаты.

Да, холодильник! Там еда, свидетельствующая опять же о том, что никто никуда не собирался. Начатый кусок сыра, куриный бульон, половина пакета яблочного сока, творог.
<< 1 ... 13 14 15 16 17 18 19 >>
На страницу:
17 из 19

Другие электронные книги автора Катерина Александровна Шпиллер