Марафон нежеланий

Что еще сказать? У меня никаких побед, никакого опыта.

– Хочешь? – Адам склонил голову набок и сердито нахмурился, так что у меня сердце затрепыхалось, как пойманная птица. – То есть сейчас ты не писательница?

– Я… меня не публиковали… еще… ни разу. – В жаркий 30-градусный вечер меня прошиб ледяной пот. Казалось, что кончиками пальцев я могу замораживать воду.

– То есть писатель – это тот, кто имеет корочку какого-нибудь Союза писателей и публикации в никем не читаемых журналах? – Адам встал, строго посмотрел на меня, а потом повернулся к ребятам. Непонятно было, кого он спрашивает – меня или остальных.

Я испуганно замотала головой.

– Так кто ты, Роза?

– Я – писательница. – Мой голос охрип, и я произнесла это шепотом.

– Роза, скажи нам, кто ты?

– Я – писательница. – Я прохрипела чуть громче и почувствовала, как на глазах выступили слезы.

Адам кивнул с довольной улыбкой и похлопал по моей подушке. Голова кружилась – выступления других ребят я слушала, окутанная сладкой туманной дымкой. В груди как будто распустился цветок, а за спиной выросли крылья. Было и душно, и холодно. В ушах звенело, а руки так ослабли, что я хлопала другим ребятам, не поднимая ладони со скрещенных ног. И кажется, глуповато улыбалась. Я – настоящая писательница.

После знакомства мы слушали напевы Забавы, говорили о какой-то ерунде, задавали друг другу вопросы про творчество. Скорее из вежливости – после стресса на сцене все мы были немного не здесь. Кто-то из местных, кажется, та женщина Венера, сказала, что она читала мой рассказ и ей нравится, как я работаю с прилагательными. Миша говорил что-то вроде: «Мы все писатели, художники, режиссеры…». Кто-то рыдал, кажется, это была Поэтесса. Было ощущение, что все мы образовали электрический шар, который лопнул после выступления, и сейчас через вспышки света ничего не видно. Ощущаются только щекочущие искры и магнитное, непреодолимое притяжение к Ним, к будущим нам.

Глава 9. Эжен Каррьер. «Женщина, вынимающая занозу из пальца»

Около шести утра мы проснулись от звуков гонга. Вчера нам ничего не рассказали про распорядок дня, про наше расписание. Миша коротко, почти незаметно бросил, что они не хотят в первый вечер перегружать нас информацией. Да и нам было не до этого. А сейчас мы растерянно толпились в очереди к душевой кабинке и сонно хмурились, не понимая, что же нас ждет дальше. Но это была приятно тающая в груди растерянность, а еще сладкое возбуждение, нарастающее по мере того, как я просыпалась и просыпались чувства.

Сначала детская радость от слепящего солнца, потом до легких мурашек пугающая мысль о том, что я не знаю, что будет дальше. Сосредоточившись на происходящем сейчас, я почувствовала влажную траву под босыми ступнями и подумала: «И так будет каждое утро». И стала жадно-жадно впитывать все новые ощущения: отдаленный запах кофе, уже жгучие поцелуи солнца, кружево теней, ленивые разговоры и приглушенный шелест волн, как на старой пленке.

После скромного завтрака (кофе со сгущенкой, блинчик и половинка маракуйи) в тишине (Миша сказал, что есть нужно, сосредоточившись только на еде) мы спустились на пляж, к сцене-камню. Там был только Миша, хотя было слышно, что наверху, на левой стороне, разгорается творческий костер: бренчание гитары, шлепанье ног по земле, отрывки разговоров, смешивающиеся с шумом моря. Безумно хотелось перемотать дальше – мне так не нравилось чувствовать себя новенькой, непосвященной. Я желала стать своей и перестать восторженно кивать на все обращенные ко мне фразы.

Мы сидели на подушках, под солнцезащитными зонтами, и чего-то (или кого-то) ждали. Спрашивать пока никто не решался – мы ведь не знали, может, это утренняя традиция. Быстро, как легкое облачко перед солнцем в зените, пролетела мысль, что ведь я не только не знаю, чего мы ждем сейчас, но и не знаю вообще, что будет в ближайшие три месяца. И мне не страшно, а интересно.

Наконец, не выдержала одна из девушек-подруг. Она робко спросила, но без вопросительной интонации в конце:

– Мы ждем кого-то.

Получилось неуверенное утверждение, а не вопрос.

– Еще одного ученика. – Миша поднял ребро ладони к глазам, как будто пытаясь рассмотреть его в плюшевых горах. – Он опаздывает.

От сна спасало только то, что легкий завтрак уже успел перевариться – аппетит по-настоящему проснулся, в отличие от всего организма. Минут через пятнадцать, а может, и через полчаса, наверху вдруг все затихли, а потом резко защебетали, как птицы весенним утром. К нам спускался Адам.

Похоже, он не спал всю ночь – на сероватом лице виднелась более густая, чем вчера, щетина, а под глазами залегли нездоровые тени. Серая растянутая футболка была в свежих мазках краски, босые ноги ступали не так уверенно, как вчера.

Он кивнул нам, медленно встречаясь взглядом с каждым. Потом вопросительно посмотрел на Мишу. Тот пожал плечами и развел руками. Они оба отвернулись к морю, скрывая за его шумом свой разговор. Вдруг у Миши зазвонил телефон, и он, коротко ответив: «Да. Да. Сейчас», широкими прыжками побежал наверх.

Через несколько минут Миша вернулся с Антоном, так звали последнего ученика. Он уверенно, даже как-то дерзко, с вызовом, пожал руки нам и Адаму.

Было заметно, что Антон не первый день в жарких тропиках, но прилетел недавно: загар еще не превратился в ровную золотистую корочку – нос был ярко-красным, руки с внешней стороны потемнели, а вот мертвенно белевшие ноги, видимо, были первый день одеты в шорты. Он был высокий, даже слишком высокий. Каштановые кудри пушились от влажности, придавая ему сходство с одуванчиком, а из его родинок можно было составить карту звездного неба. Правая щека Антона была исполосована красными линиями, как будто его отхлестали веткой по лицу. Позже я заметила синяки на коленках и разодранный локоть.

Антон быстро и сумбурно представился: работает журналистом, мечтает быть писателем. Затем рассказал, что опоздал из-за того, что вчера решил подняться на гору и заблудился в джунглях.

Адам со снисходительной улыбкой сказал:

– Ну что ж, теперь будем теряться в «Джунглях» вместе. – Затем сел на камень в позу лотоса (некоторые ученики на автомате повторили его позу) и стал рассказывать нам о правилах и распорядке дня.

Миша раздал нам листочки с кратким графиком дня:

6:00 – Подъем

7:00–8:00 – Медитация

8:00–12:00 – Лекции

12:00–14:00 – Свободное время

14:00–18:00 – Практические занятия

18:00–19:00 – Свободное время

19:00–21:00 – Вечерние беседы

21:00–22:00 – Медитация

22:00 – Отбой

– Подъем, как вы уже заметили, у нас в шесть утра. До семи у вас свободное время на завтрак, душ, на что хотите. Потом, – он, прищурившись, посмотрел на солнце и медленно-медленно улыбнулся, – то есть уже через пять минут, утренняя медитация – там наверху, в тени. Далее – лекции. Пусть вас не пугает это университетское слово, пахнущее мелом для доски и душными аудиториями с нафталиновыми профессорами, наши лекции – это рассказы о жизни, о творчестве, о нашем видении мира. Вы можете спорить, много спрашивать, рассказывать о своем видении. С двенадцати до двух у вас перерыв. Конечно, вы можете спать или загорать, но мы обычно посвящаем свободное время своим творческим проектам. Практические занятия – это рисование и написание текстов вместе с нами. Не для критики, нет. Вы почувствуете это. Когда много людей вместе творят – это такой взрыв энергии. Даже то, чем вы раньше не занимались, начинает приносить удовольствие с долгим… – он так протянул это слово, – послевкусием, до дрожи в руках и коленках. – Адам игриво улыбнулся и подмигнул нам. – Вечернее свободное время рекомендуем тратить на Дневник. Мы выдадим каждому из вас тетрадь, где для наиболее эффективного развития вам нужно записывать все свои мысли после важных разговоров и бесед. Кажется смешно, да? «Дорогой дневник…» Но свежие, внезапные мысли после каких-то новых открытий и напряженного мыслительного процесса – это как жидкость из спинного мозга, болезненно достигнутая глубина в вас. Потом мы вместе обсуждаем, что вас тревожит или радует, что сильнее всего болит и что вы хотите ампутировать.

– Можно было и не писать «свободное время». То есть мы даже не можем купаться и загорать? – спросила одна из двух подруг.

– А вы приехали, чтобы купаться и загорать?

Вторая пихнула локтем вбок свою подружку.

– Нет, но хотелось бы хоть иногда отдыхать.

– Тогда вам нужно было поехать в отпуск.

Никакой презрительной вежливости или сарказма. Адам сказал это очень строго и даже сурово.

– А теперь о правилах. – Он стал говорить быстро, холодно, без «ветвистых» описаний: – Никаких мобильных телефонов. Без исключений. Ноутбуки можете оставить, если вам нужно писать, но интернета для вас здесь нет. Все это отвлекает, и ваши «на пять минуточек проверить почту» превращаются в бессмысленный серфинг, затягивающий раскрывающееся сознание.

– Как нам связываться с родными? – опять спросила подруга.

– Подходите к Мише и объясняете ситуацию, если это срочно. – Адам даже не посмотрел на нее. – Раз в неделю каждый может позвонить.

– Но ведь у нас есть работа, за которой нужно следить, – подал голос Макс.

– Значит, вам не нужна арт-терапия. У вас есть работа, на которую вы готовы тратить свою энергию. И еще раз: важные звонки обсуждаются в индивидуальном порядке. Все можно уладить.