Марафон нежеланий

Творчество – это интимный разговор между создателем и читателем, я и сейчас так считаю. Обсасывание мотивов и поиск смыслов – это удел тех, кто потребляет и ищет оправдания потраченному времени: «Я вынес из этой книги это и то, а значит, не зря заплатил триста рублей и потратил неделю на чтение».

Я же с детства воспринимала творчество, особенно чтение, как погружение в другой мир – не в поисках морали и смысла, а за образами. Когда от картины захватывает дыхание, а от книги невозможно оторваться – какая разница, что хотел сказать автор? Он позволил мне погрузиться в мир его образов, его уникальную Вселенную. Он говорил со мной, мы были близки.

Хотя Сашка говорил, что я не люблю обсуждать произведения из-за того, что всегда додумываю смысл под себя и неверно трактую его.

Так, два наших самых горячих спора случились, когда мы обсуждали «Лолиту» и «Paroles, Paroles» Далиды.

– О чем мы вообще спорим, если я все уже решила. Не получится – я просто восстановлюсь. Это несложно, – сказала я с мыслями, что больше никогда не вернусь в университет.

– А вдруг на бюджет не восстановят?

– Мама, я узнавала, все нормально. Мне сказали, что восстановят.

– Ну, конечно, ты же у меня умная девочка. Они тебя ценят.

Глава 8. Иероним Босх. «Райский сад»

Люблю неожиданные странные мысли. Вот сейчас я смотрю на холодный оранжевый рассвет над сахарно-ватными облаками и думаю, какие бы красивые стихи мог бы написать про это Лермонтов и другие. Он бы сидел, прислонившись виском к иллюминатору, и легкой рукой выводил свои простые, но такие точные рифмы. Как бы прекрасно звучали эти Эльбрусы облаков у него в стихах? Может, и у него было такое состояние, когда в голове миллиард красивых мыслей, а краник не открывается. И они клокочут внутри, бьются, как светлячки в банке, но выйти не могут. Или, попадая на бумагу, превращаются в истлевшие останки себя. Как будто кислород попал в герметично упакованную древность. Так что же? Открывать гробницу и довольствоваться пеплом или греть себя осознанием, что внутри так красиво? Или все-таки найти способ аккуратно приоткрыть двери?

После приземления веселое возбуждение вдруг сменилось страхом. Почему я все-таки летела на этот остров? Это было по-детски упрямое ХОЧУ, подпитанное страстью к окутанным тайной группам художников, или желание не быть наедине со своим творчеством?

Я не спеша проходила все процедуры, рассматривая пассажиров с моего и еще одного московского рейса. Кто же, кто же они?

Мне казалось, что я с первого взгляда угадаю. Вот тот парень с подернутыми марихуановой дымкой глазами, в цветастых штанах и с самодельными фенечками на шее – точно наш. Но нет, в аэропорту его встретила компания, кажется австралийцев, и они ушли на автобусную остановку. Кареглазая красавица с огромным чехлом, в котором, как я думала, был мольберт, оказалась испанкой.

Я посмотрела на себя в зеркало туалета – я же сама выгляжу «обычно», ничего хипповского или богемно-художественного во мне нет. Наверное, и мои (коллеги? одноклассники? как их называть?) выглядят буднично-прозаично. Но моя фантазия все равно рисовала мне эксцентричных персонажей.

До трансфера оставалось полтора часа (нас собирали с нескольких рейсов), когда ко мне подошла бледная девушка с уютными щечками в веснушках и вежливой, очень доброй улыбкой.

– Вы тоже в арт-резиденцию?

– Да… – растерянно ответила я, не зная, как продолжить разговор.

– Рита, – она протянула мне свою мягкую ладошку и улыбнулась еще светлее.

Я коротко представилась и, отвечая на вежливые вопросы («Как долетела?», «На каком рейсе?», «А ты видела рассвет в облаках?!»), стала рассматривать ее.

Округлые покатые плечи, по-детски припухлые ножки, широкая теплая улыбка. Улыбка по-настоящему искренняя, а не приторная, от которой сводит скулы, как от килограмма шоколадного мороженого, политого шоколадом с шоколадной крошкой. После него, как и человека-рафинада, хочется одного – хорошенько проблеваться. А ей хотелось улыбаться в ответ. Легкая полнота в нужных местах ее только украшала.

Я всегда завидовала таким людям, легко несущим нелегких себя по жизни. С такой уверенной и счастливой улыбкой. Мне же мое телосложение с выпирающими костями было неуютно до сутулости.

Рита была из тех людей – солнечных полян или летних сцен без закулисья. Плоская, светлая, открытая. Никаких темных закоулков, загадочных теней, да даже сорняков в ней не было. Про себя я прозвала ее Солнечная.

С ней было очень легко разговаривать – Рита быстро находила темы, вежливо слушала и заинтересованно задавала вопросы:

– Пишешь? Что-то уже публиковала? Ну, ничего, это не главное… Почему ты думаешь, что пишешь плохо? Никто плохо не пишет, просто у каждого свой читатель, ты еще не нашла своего. Хочешь, я буду им?

Солнечная рисовала. После отнекиваний («Ну, я не считаю свои работы чем-то необыкновенным…» и «Я еще ищу свой стиль») она показала на экране смартфона фото нескольких работ – сюрреалистично-мечтательных, как если бы Фрида Кало была по характеру и образу жизни ближе к Белоснежке: девушка с длинными темными волосами рисует автопортрет, а на нем она же дрейфует в море, лежа на ките; стайка бабочек выпархивает из сердца маленькой кудрявой девочки, стоящей в темных джунглях: если приглядеться, то можно увидеть колибри и темные силуэты огромных цветов; смуглая красавица с бирюзовой чалмой на голове, в которой, как в гнезде, сидят цветные птички с длинными хвостами.

– Тебе нужно рисовать для Диснея!

– Мой папа тоже говорит, что мои рисунки только для мультиков годятся.

– Нет, я серьезно. Хочется узнать историю каждой героини подробнее.

– Я буду рисовать, а ты писать сценарии! – Мы рассмеялись.

И хотя я подумала, что от моих историй дети бы впали в депрессию, даже не зная такого слова, рассмеялась по-доброму и искренне.

Через полчаса к нам подсел парень, услышавший русскую речь. Тоже в «Джунгли».

Лев оказался писателем, почти таким же плодовитым, как и его знаменитый тезка. Только тезка был граф, а Лев – графоман. Он написал 12 фэнтези-романов, и, по его словам, это была только половина цикла.

Рита с уважением сказала: «Ого!», на что он смущенно опустил глаза и попытался улыбнуться. Потом начал быстро-быстро, чуть ли не захлебываясь слюной, рассказывать сюжет. Когда мы уже потеряли суть истории и запутались в персонажах, он выдохнул «ну вот так вот» и опять попытался улыбнуться. Зубам в его рту было тесно, они так и норовили высунуться наружу, а он постоянно натягивал на них верхнюю губу, что делало выражение его лица сконфуженно-смущенным. Когда он улыбался с закрытым ртом, казалось, что он съел пол-лимона вместе с кожурой.

Остальных мы увидели только в микроавтобусе. Люди как люди – ничего особенного. В дороге мы перебрасывались обычными туристическими фразочками, состоявшими преимущественно из наблюдений видов за окном: «Пальмы! Такие мощные! Вот в Сочи…», «Даже здесь дороги лучше, чем у нас!», «Как они едут впятером на одном байке?!» и так далее.

Задать вопросы было некому – нас вез вьетнамец, почтительно улыбающийся и кивающий на все вопросы на русском и английском. Одна девушка попыталась спросить на французском, сколько нам еще ехать («Они же были французской колонией!»), но водитель только пожал плечами и, улыбаясь щербоватой улыбкой, быстро закивал головой.

Через три часа мы прибыли на паромную переправу. Наверное, дорога была бы красивой в солнечный день. Но было тускло и облачно – серовато-мутная вода в заливе тоскливо плескалась о бока парома. Казалось, что низкие дождевые облака опустились так близко, что обволакивают и нас. Одежда быстро стала влажной и тяжелой. Все вяло разбрелись по палубе – рядом со мной стояла солнечная Рита, изредка восклицая «Ух ты!» на зеленые кочки островов. Кто-то курил, кто-то снимал на телефон преддождливую серость. Две девушки, явно знакомые до утренней встречи, хрустели острыми чипсами, жалуясь друг другу на их остроту, но не переставали их грызть. Утреннее любопытство и возбуждение сменились на «Поскорей бы уже доехать» и «Надеюсь, нас сразу покормят».

Через полчаса мы причалили к огромной зеленой горе. С воды остров выглядел как спящий дракон с хребтом из буро-зеленых скал. После вопроса «Долго еще ехать?» на языке жестов водитель постучал пальцем по воображаемому циферблату часов и показал на пальцах четыре.

– Часа? – воскликнула девушка в винтажном красном сарафанчике в белый горошек.

– Может, минут? – спросил Лев.

Водитель заулыбался и быстро-быстро закивал. В итоге оказалось, что сорок минут.

Мы проехали устричную ферму, пару эколоджей, задумчивых хиппи, бредущих вдоль обочины дороги, роскошный колониальный дом среди заросшего высокой травой поля.

Через 25 минут прибыли в единственный (как узнали позже) населенный пункт на острове – городок Парадайз-таун. Он вытянулся вдоль рыбацкой бухты в форме полумесяца. Все дома (а на первой линии находились только отели) были ненатурально вытянуты – как будто кто-то неумелый попробовал, не соблюдая пропорции, растянуть картинку в фотошопе. От бухты улицы уходили на три квартала вглубь, а дальше высились скалы, поросшие непроходимыми лесами, – издалека казалось, будто бы камни обтянуты поеденным молью плюшем. Обогнув мыс с левой оконечности бухты, мы стали подниматься по крутой дороге, зажатой между скалами. Казалось, еще чуть-чуть, и наш микроавтобус начнет царапать свои серебристые бока о неровные камни. В самой узкой части дороги мы все притянули плечи поближе к голове, уменьшились и затихли.

Дорога стала казаться еще у`же из-за растущих вдоль нее деревьев с шапками нежно-розовых цветов. Мы остановились, не доезжая десяти метров до кованого забора высотой в два человеческих роста, установленного между скалами. Сквозь чугунные прутья виднелось море нежного зеленовато-голубого оттенка. Утопающий в цветах и увитый плющом забор выглядел как ворота в рай. Действительно – Райский остров.

Дальше автобус не мог протиснуться – максимум байк. Мы неуверенно вышли из машины, щурясь от жгучих лучей – неожиданно вышло солнце и теперь нещадно жалило нашу бледную кожу. Водитель вытащил первый чемодан с заднего сиденья и жестом показал нам, чтобы мы вытаскивали остальные. Пока парни, возмущаясь тяжести женского багажа, вытаскивали вещи, дверь открылась.

Нам приветливо улыбался загорелый веснушчатый парень в выцветшей синей майке. Добрый и немного озорной взгляд, выгоревшие на солнце волосы (как будто головой обмакнули в сметану) – все это делало его совсем молоденьким, похожим на мальчишек из моего детства, которые все лето проводили на улице.

Я вспомнила, что видела его фото на сайте «Джунглей»: «Миша, писатель».

Миша прищурил левый глаз от солнца, потом медленно вышел за ограду и обнял каждого из нас, в восьми разных вариациях говоря, как он рад нас видеть.

Мы, робко оглядываясь, прошли между скалами и оказались на небольшой площадке, окруженной деревьями с крупными белыми и розовыми цветами. Вниз уходила тропка с бамбуковыми перилами и каменными ступенями. Тропка спускалась к широкой природной террасе над морем – справа и слева, над обрывом, стояли скромненькие хижины, покрытые пальмовыми листьями. К пляжу вниз вела такая же тропка от террасы.

Пляж! Море! До этого момента я как-то не заостряла внимание на том, что буду жить три месяца с морскими волнами у порога. Бежево-белый песок, широкий и абсолютно пустой пляж. Тонкие прозрачные волны лизали его песчинки, полоса прибоя была похожа на корочку крем-брюле с молочной пеной. Бухта с двух сторон была окружена протяженными мысами, других берегов извилистого острова видно не было – только множество бархатных горок-островков в море нежнейшего бирюзового цвета. Самый настоящий спрятанный рай.

– Вам сюда, – Миша показал направо, туда, где стояло четыре хижины.