Марафон нежеланий

Глава 4. Марк Куинн. «Я сам»

Всю ночь я читала про Адама и его арт-резиденцию. Он основал школу на острове Paradise у побережья Северного Вьетнама почти пять лет назад. На странице его сайта с отзывами фотографии загорелых, с уверенно-расслабленными взглядами людей говорили красноречивее их коротких словесных впечатлений. «Мы свободны! Мы творим! Мы создаем свои собственные миры!» – радостно кричали их живые лица. Они одновременно казались и родственными душами, и кем-то возвышенно недостижимым.

Но попасть в школу не просто, даже за деньги: нужно пройти отборочный тур («отправить свою лучшую работу»), а затем из всех прошедших будет выбран один человек, который получит стипендию на трехмесячное обучение. И это единственный вариант для меня – для остальных обучение («творческая терапия», как называлось это на сайте) стоило более сотни тысяч за три месяца. Среди участников не было каких-то громких имен, поэтому я начала сомневаться. Очень легко находить предлоги отказаться, когда боишься проиграть.

Я уже навела курсор мышки на крестик, чтобы закрыть страницу сайта и больше не возвращаться к нему, как мой взгляд задержался на фотографии Адама в окружении его учеников. В его темных глазах отражалось все знание боли и примирение с ней. Даже дыхание замирало, встречаясь с его тысячелетним, по-звериному мудрым взглядом.

Если в подлинности отзывов на сайте я сомневалась, то в рассказе Димы сомнений не было. То, что известен он только в нашем регионе, да и то в узком кругу лиц, меня не смущало – Адам и не обещал славы. Но то, что Дима нашел себя и теперь беззастенчиво может выражать свои эмоции и мысли в творчестве – это вдохновляло. Даже несмотря на то, что его картины мне не нравились.

Я решила отстраниться от отзывов на сайте и поискать информацию в интернете. Среди объявлений о наборе в его арт-резиденцию на сторонних ресурсах я нашла парочку интервью бывших учеников – успешного художника из Нижнего Новгорода, который рассказывал почти то же самое, что и Дима: «засыпали раны солью – катарсис – освобождение творческой энергии», и писателя, выигравшего местечковую литературную премию:

«Я поверил в себя только тогда, когда оказался в окружении таких же неуверенных, но талантливых ребят (прим. редактора статьи: «В некой арт-резиденции “Джунгли” на острове, во Вьетнаме, под руководством известного художника Адама»). Здесь, в городе, я не знал, как начать творить, не боясь чужого мнения; как найти внутренний баланс, при котором мои демоны будут не убивать меня, а питать творчество».

Также была заметка про пропавшую из арт-резиденции девушку – ее мать называла Адама сектантом и обвиняла в убийстве дочери. Но, копая глубже, я нашла информацию о том, что девушка сбежала из школы с каким-то австралийцем – украла у ребят ценности и отправилась в вечную кругосветку. Она же была виновата в еще одном странном происшествии – самоубийстве одного из участников «Джунглей».

Форум писателей Петербурга посвятил этому событию целую тему: Матвей, покончивший с собой парень, был подающим надежды поэтом. Писатели с форума нашли в его стихах послания к этой девушке и сделали вывод, что из-за нее он и решил броситься со скалы на камни. А арт-резиденцию они не слишком остроумно окрестили адским местечком на райском острове, приписав ей несколько леденящих кровь легенд. Но ни одна из них не подтверждалась реальными фактами.

Даже больше самой резиденции меня интересовал Адам. Это его короткое и емкое имя без фамилии, как будто бы этим он говорил: «Все остальное обо мне скажут мои картины».

Я нашла совсем немного информации о его выставках, хотя повсеместно встречалось: «Его выставки были самыми громкими событиями культурной жизни Санкт-Петербурга».

За ту ночь изучения биографии Адама я узнала в подробностях только об одной выставке – «Мои бывшие». Она действительно потрясла всех. Не столько исполнением (хотя мне оно показалось прекрасным), сколько идеей.

Каждая картина называлась женским именем. «Катя. Март – апрель 2012»: на холсте кроваво-красный силуэт то ли гитары, то ли девушки, абстрактно-экспрессивный, написанный крупными мазками. «Света. Июнь 2011»: темно-красный, почти коричневый, отпечаток правой ладони с подтеками краски и каплями, похожими на кровь. «Анжела (она так назвалась). 1 января 2012»: отпечаток губ алого цвета, неприятно раздутых, как будто бы лицо человека прижали к стеклу. И так далее. Выставка открылась в августе 2013 года и почти сразу же закрылась. Где-то писали, что после первого дня, где-то – после двух-трех дней. Большинство возмутилось «воспеванием насилия», видимо, поэтому упоминания о выставке встречались в основном в негативном ключе.

Но я нашла (теперь я гуглила не по псевдониму «Адам», который появился позже, а по настоящему имени: «Владимир Адамов») несколько коротких интересных интервью, которые у него взяли альтернативные газеты, часть из них уже не существующие сегодня. Особенно мне понравилось интервью интернет-порталу, посвященному современной граффити-культуре:

– Правы ли люди, называющие тебя женоненавистником и садистом?

– Я просто рисую, а идею люди проецируют со своих мыслей. Может быть, меня просто восхищает красный цвет? Его ярость и страстность. Если кто-то видит в картинах упоение насилием и издевательство над женщиной, то он берет это только из своей головы. Если они не слышат музыку красоты красного цвета, то уроды – они, а не я.

– То есть ты не подразумевал никакого садистского наслаждения?

– Для меня красный – равно красивый. У каждой девушки в моей жизни есть свой оттенок красного цвета. Своя индивидуальная красота.

– Но ты ведь понимал, что название очень провокационное?

– Да.

– Это способ привлечь внимание.

– Если бы я не желал внимания, то не пытался бы с пятнадцати лет организовать собственную выставку.

– Вау! С пятнадцати! Расскажи, как это было.

– Ничего интересного. Коридор в художке, пара рисунков на стенке в районной библиотеке…

– Ты ведь не из Петербурга?

– Нет.

– Я нашел информацию, что ты из Краснодарского края.

– Да.

– Так какой была твоя первая выставка?

– У нас в городе отмечали юбилей Александра Аскарова. Это наш местный художник. Ты о нем вряд ли слышал, и ничего не потерял. Биография у него схожа со многими провинциальными художниками того времени: сначала он запоздало рисовал в импрессионистской манере русскую деревню, в то время как Россию сотрясал авангард, а потом, со сменой власти, переобулся в соцреалиста. Ну, знаешь, когда в городе нет выдающихся личностей, то каждый более или менее талантливый человек преподносится как звезда. Нам в художественном училище надо было нарисовать что-нибудь к его юбилейной выставке в городском музее. У всех вышли подражательные Аскарову работы, а я нарисовал серию «Если бы…». Там было три картины-пародии на деревенские этюды Аскарова: одна в кубистическом стиле, вторая – в супрематическом (сени деревенской избы, разобранные на прямоугольники и круги) и третья – в абстрактном, под Поллока. Я писал их как насмешку и даже не думал, что их возьмут на выставку. Но на фоне остальных неудачных копий мои картины для организаторов смотрелись свежо. Там меня заметил владелец одной частной галереи и спросил, есть ли у меня еще что-нибудь «такое», ткнув в картину с абстрактными мазками. И в рамках одного ярмарочного салона, на котором продают китчевые картинки с кошечками и переливающимися водопадами, организовал небольшую выставку, всего на семь картин. В наш закуток на той ярмарке заходили все три дня, в основном чтобы пофоткаться на фоне. Но в итоге две картины купили. В общей сложности на пятнадцать тысяч. Хозяин галереи взял эти деньги себе, чтобы заплатить за аренду места на ярмарке, а я бросил училище и уехал в Петербург.

До или после «Моих бывших» упоминаний о выставках я не нашла. Как будто бы все упоминания о них намеренно стерли. Несколько раз я встречала информацию о том, что после «Моих бывших» он устраивал «кровавые перформансы»: собирал группу людей (где-то писали, что билеты стоили каких-то баснословных денег; другие, наоборот, говорили, что это были бесплатные подпольные шоу) и перед ними резал себя, а потом рисовал этой кровью. Говорили даже, что за отдельную плату он мог порезать вас и написать ваш портрет.

Зато о поздних проектах с ребятами из «Джунглей», до отъезда во Вьетнам, было достаточно информации: казалось, что они пытались обратить на себя внимание любой ценой, а разочаровавшись, сбежали из России.

Самым сумасшедшим их проектом был перформанс, в котором они прошлись, разукрашенные под кровоподтеки, по карнизу отеля у Невского проспекта: я нашла трясущееся видео, снятое кем-то из очевидцев, на котором они довольно спокойно, даже как-то медитативно, идут по карнизу, одна из девушек чуть не оступается, в этот момент рука снимавшего видео дергается, но даже с плохим качеством заметно, как изящно она возвращается в исходное положение и продолжает идти.

Я решила, что хуже уже не будет – даже если вдруг я пройду отбор, и меня потом сожгут на ритуальном костре или вынут трепещущее сердце. Зато будет небанальный конец моей биографии. В конце концов Дима вернулся живой и ни о чем подобном не рассказывал, мне показалось, что его воспоминания похожи на детскую ностальгию о летнем лагере. Когда тебе вроде бы было тяжело знакомиться с новыми ребятами, принужденно открываться им, участвовать в мероприятиях, но теперь так сладко-грустно вспоминаешь о вечернем костре, дискотеках и тайных купаниях, первых сигаретах и поцелуях. И у меня наконец-то появится повод бросить эту учебу!

Глава 5. Эдвард Хоппер. «Полуночники»

Я отправила ссылки Саше – не для того, чтобы узнать его мнение, а чтобы получить одобрение. Уж он-то оценит эту пугающую атмосферу острова и гипнотическую привлекательность картин Адама.

– Роз, я вчера имел в виду другое. Все эти платные школы… Там только выкачивают деньги из бесталанных мечтателей. Ты ведь не такая! Участвуй в литературных семинарах, конкурсах. Учись у их победителей, а не у духовных наставников с сомнительной репутацией. Я понимаю, как тебя очаровывает мысль о тропическом острове, полном единомышленников, но…

– Я все равно не смогу заплатить, хочу попробовать выиграть стипендию. Чем это хуже литературных конкурсов?

– Ну, если так… Я подумал, что тебе оплатит твой…

– Нет. Я не прошу у него денег, ты же знаешь.

– Да-да, прости. Я подумал, что он мог сам предложить. Какую работу хочешь отправить?

– Я думала про цветы и имена.

«Про цветы и имена» – моя последняя и, как мне кажется, лучшая работа. Это сборник рассказов о людях с цветочными именами. Мне очень нравилось, как символика цветов, старинные легенды и исторические факты, связанные с цветами, воплощались в жизни героев. Это одно из немногих моих произведений, которое я дала почитать Саше. Он раскритиковал его за чрезмерный символизм и излишнюю прямоту некоторых мыслей. За то, что я до сих пор считаю, что красивыми прилагательными можно решить проблему слабого текста, но сказал, что работа не провальная.

– Отправь главу про войну Роз. Хочешь, вместе поработаем над ней?

– Хочу, только не сегодня. Я сегодня… Давай завтра? С меня брауни с вишней!

История про соперничество двух писательниц была доработана за полночи. Саша сказал, что в будущем можно сделать из этого сюжета полноценный роман. И я согласилась, потому что вдохновленной мне сюжет казался бомбой:

«Милая блондиночка Розочка пишет роман о девушке, которая отправляется в глухую деревню на скале над Белым морем, чтобы увидеть место, где выросла ее бабушка. На пути оживают сказки ее бабушки и с каждой новой встречей, с каждым новым населенным пунктом она все больше верит в чудо. Розочка публикует роман по главам в ежемесячном литературном журнале. Вместе с ней, также по главам, публикуется роман другой Розы – рыжей любительницы мрачных сказок. В ее романе героиня тоже отправляется в долгое путешествие, полное откровений. Только ее эти откровения не окрыляют и не вдохновляют, а толкают во тьму – читатели напряженно ждут, когда она достигнет финальной точки своего путешествия. На скале над Черным морем она должна развеять прах своей бабушки, но кажется, что она и сама готова закончить свою жизнь там. В конце рассказа писательницы обнаруживают, что они – это один человек. Роза мучительно пытается придумать последние главы историй, мечется от света к тьме. Финал у обоих ее романов один – героини с новым опытом и багажом откровений решают двигаться дальше и написать роман о своих приключениях, но в последнем предложении поскальзываются на мокрой скале и тонут. Вроде бы она склонилась к свету, но в то же время признала, что тьма в творчестве привлекательнее, и она в итоге является финалом любой истории».

Оставшуюся часть ночи мы хотели провести за пересмотром любимых фильмов, но это была та ночь, когда очень хотелось говорить.

– Саш, а как тебе картины Адама?

– Они взрываются только вместе с его мифами. Без его бэкграунда картины просто хороши, я бы назвал их эстетически приятными. Пульсировать энергией они начинают только тогда, когда начитаешься всех этих историй про кровь в краске и пропавших девушек. Это плюс Адаму-шоумену, а не Адаму-художнику.