Мирное небо

Впервые в жизни я увидела проявления чувств со стороны папы. Наверно он и сам был удивлен этому. Надо же, он сказал, что любит меня, и его никто за это не убил. Стало быть, не такое уж это и преступление проявлять чувства к своему ребенку.

– Знаешь, к Ване твоя мать меня вообще не подпускала, говорила, что нечего сопли распускать, из сына надо мужчину делать, а не тряпку. Думаю, к девочке это не относится?

Папа посмотрел на меня выжидательно.

– Ты припозднился с этим на двадцать три года, – спокойно сказала я, – но лучше поздно, чем никогда.

На том балконе, в день моего двадцать третьего дня рождения мы наконец-то помирились с отцом, в тот день началась наша счастливая жизнь отца и дочери.

Спустя почти два года совместной жизни с Пашей наши чувства слегка ослабли. Мои уж точно. Я начала оглядываться вокруг, и что я увидела? Мы худо-бедно жили, зарабатывала в основном я, он говорил, что дела у института в котором он работает все хуже и хуже, государство его почти не финансирует. На мое предложение сменить работу он выкатил на меня глаза, как так? Как я вообще могла ему такое предложить? Ведь он же любит свою работу! Я подумала, что он, наверное, прав, и что я не должна давить на него, не приведи господи превратиться в маму! Я брала все больше часов в университете, потом еще одна преподаватель английского ушла в декрет и я взяла ее группы, полностью перекрыв ее. Дома я бывала редко. От Паши не было ни малейшего недовольства о том, что готовил теперь преимущественно он, да и убирал тоже.

Спустя два с половиной года совместной жизни мне стало скучно. В моей жизни была только работа, она мне нравилась, но я была молода, а в новом городе у меня не было друзей, мне хотелось ходить на выставки и в музеи, мы же в Питере! Я с удивлением понимала, что мои чувства к Паше проходят. Как не пыталась я их подогреть, они улетучивались как эфир в воздухе. Я помню момент, когда я поняла, что больше не люблю его. Горю моему не было предела. Я не понимала, как это может пройти?! Ведь была такая любовь! Даша говорила, что это и есть настоящая любовь, а в моем понимании настоящая, это вечная любовь. Спустя несколько дней дум я пришла к выводу, что всякая любовь проходит. Как бы сильна она ни была, как бы страстна ни была, самозабвенна, жертвенна, всепоглощающа, или же напротив легкая влюбленность или увлеченность, крайний интерес… все проходит. (Не зря Вишневский сказал в одной своей книге «из всего, что вечно, самый краткий срок у любви»). Этот вывод выбил меня из колеи. Так зачем же тогда искать любовь, если она проходит??? Какой в ней смысл? Просто любить пока чувствуешь? Стоп! А с этого момента поподробнее! Я не просто любила, я бросила свою жизнь ради этого человека, я переехала в другой город, в котором ни единой живой души не знаю, а это тяжело! Стоит ли оно того?

Я решила, что нужно, чтобы нас с Пашей связывало что-то еще, ведь если всякая любовь проходит, и люди после этого все еще живут вместе, их, вероятно, что-то связывает. Ребенок. Нам нужно завести ребенка. Я сказала об этом Паше. Он сделал очень серьезное лицо, нежно взял меня за руки и усадил на диван. Потом, стоя передо мной на коленях он сказал, что бесплоден, поэтому жена и ушла от него.

Спустя половину учебного года работы за двоих, за себя и ту девушку (преподавателя, что ушла в декрет) я поняла, что бесконечно устала. Взяли временного преподавателя. Его звали Игорь. Был февраль, Игорю нужна была временная работа. В Питере он доживал до июля, а потом уезжал в Москву, там у него была квартира, а в Питер он приехал в помощь к сестре. Он был красив, умен, весел, учтив, внимателен, воспитан, очень коммуникабелен, в расцвете сил, ему было тридцать лет, любил искусство. Короче мечта, а не парень.

Все произошло очень стремительно, я даже опомниться не успела, как оказалась в его постели. Точнее это произошло в университетской аудитории. С того момента как я поняла, что больше не люблю Пашу прошел примерно месяц. Весь этот месяц я задыхалась. Внутри меня образовалась пустота. Мне не хватало своей любви, мне как будто подрезали крылья. Все вдруг стало не так интересно, краски поблекли, мне больше не хотелось ничего делать для Паши. Внутри меня было какое-то стремление, но мне некуда было его направить. Мне хотелось любить, но любить было некого, а Пашу любить больше не получалось. И тут из ниоткуда возник Игорь.

Мне поручили ввести его в курс дела, чем мы и занимались три дня. Он везде ходил со мной, сидел на лекциях. Мы вместе ходили пить кофе в забегаловку через дорогу от университета и много общались. Общались не только на рабочие темы. С ним было очень интересно. Он был удивлен тому, что за два с половиной года я почти нигде не была, и сказал, что непременно поводит меня по музеям. Была суббота и четвертый день нашего знакомства с Игорем. Паша ушел в свой гараж, иногда он подолгу бывал там, говорил, что пытается воскресить отцовскую машину. За время нашего совместного проживания он так и не отремонтировал ее. В этом гараже я бывала пару раз, так как там хранились банки с закрутками на зиму, я делала их в большом количестве. Обычно Паша сам отвозил и привозил банки, так как гараж находился далеко от нашего дома. А еще там были мыши, которых я ужасно боюсь. Когда Паша сказал мне о том, что их там много я там больше не показывалась. Была суббота, Паша сказал, что весь день пробудет в гараже, делать дома мне было нечего, и мы с Игорем пустились в экскурсии по музеям. Это был лучший день за все время моего проживания в Питере. За один день я увидела столько всего, сколько не видела за два с половиной года. Игорь пришел с цветами, хотя знал, что я замужем, о том, что с Пашей мы официально не женаты я ему не говорила. Он открывал передо мной дверь, платил за меня в автобусе, музеях и кафе, грел мои замерзшие руки и слегка приобнимал за плечи. И я все это позволяла. О Пашином существовании я забыла напрочь. Теперь мне было куда направить свою любовь. В пустоте внутри меня распустился новый бутон.

Я смотрела на Игоря и не могла им налюбоваться. Не могла им надышаться, теперь я задыхалась не от пустоты, а от переполнявших меня чувств. Чувства мои были взаимны. Так я не любила уже много лет, так я любила своего первого мужчину, который лишил меня девственности. Тогда мне было пятнадцать лет (непозволительно для СССР!). Я думала, что вот так уже никогда не смогу полюбить, потому что, то была юношеская любовь, не взрослая, когда еще не знаешь жизни, не строишь планов, просто кидаешься в омут с головой и улетаешь куда-то в космос. С Игорем было так же.

Мы шатались с ним по музеям весь день до позднего вечера. Мы не могли расстаться друг с другом. Потом я вспомнила, что забыла вчера в одной университетской аудитории книгу, которую обещала принести Паше, а сегодня обещала ему сходить за ней, так как жили мы рядом с моим университетом. Игорь вызвался проводить меня домой, я и здесь ему не отказала. Вместе мы зашли в университет за книгой. Нас впустил пьяный сторож, о том, что мы приходили в университет в субботу поздним вечером он даже не вспомнил. Пока я шарила рукой по стене в поисках выключателя, чтобы включить свет в аудитории, Игорь прижался ко мне и начал расстегивать на мне пальто. Когда он начал целовать меня в губы я перестала искать выключатель. Позже, одевая колготки сидя на парте, у меня на мгновение включился мозг и я осознала, что наделала. Я вдруг застыла, я начала думать о том, насколько сильно это неправильно. Ведь Паша любит меня, я это точно знаю, он пылинки с меня сдувает, мы с ним за все время ни разу не поссорились. Что же я тогда делаю?

– Что с тобой? – вырвал меня из дум голос Игоря.

– Это все неправильно.

– Смотря, что брать за правило.

– Я замужем. Измена, это неправильно, с какой стороны не посмотри. К тому же мы работаем вместе.

Он сидел рядом и гладил меня по ноге, а меня внутри рвало на две части. Я вдруг поняла, что до безумия люблю Игоря, меня аж трясло от этого чувства, но он был запретным плодом. Мне до одури хотелось вкушать этот запретный плод. Я не могла даже представить, что могу вдруг прервать эту внезапно начавшуюся связь. Мне хотелось вцепиться в него всеми десятью пальцами и никогда не отпускать. Это была не любовь. Это была болезнь. Но это я поняла гораздо позже. Игорь спустился с парты и присел на корточки, он начал надевать на меня сапоги. Еще никто и никогда не обувал меня (детство не в счет). Меня это почему-то поразило. Я смотрела на него с каким-то отчаянием.

– Я не смогу отпустить тебя, – спокойно сказал он. – Мне все равно, что ты замужем, у меня внутри взорвался вулкан, и я не знаю, что с ним делать.

Он застегнул молнии на моих сапогах и встал. Он взял мое лицо в свои ладони и прикоснулся своим лбом к моему.

– Давай просто отдадимся этим чувствам, – все так же спокойно продолжил он, – ведь не знаешь, будут ли они когда-нибудь еще.

И мы отдались. Мы занимались сексом в университете, на даче его сестры, в квартире его сестры, когда та была на даче, у меня дома, когда Паша был в гараже, в дешевых гостиницах, туалетах ресторанов, короче везде, где только предоставлялась возможность. В университете мы почти не общались, вели себя крайне осторожно, никто ничего не заподозрил.

Через пару месяцев, когда первая волна схлынула, и я уже могла дышать, я задумалась о будущем. Неужели так и будет продолжаться? Я готова уйти от Паши, и я говорила об этом Игорю, но он отмалчивался. Несмотря на свою коммуникабельность и веселость Игорь был очень закрытым человеком. Я никогда не знала что у него внутри. Я спрашивала, но он не всегда отвечал, чаще отшучивался. У него были свои глубокие раны. Первая – это война в Афганистане, он попал туда в последний свой год в армии. Вторая – он женился, но жена его, родив дочь, спилась, а сама дочь умерла в шестилетнем возрасте, утонула в озере, в тот момент, когда Игорь отошел по малой нужде, и ребенок остался на пять минут без присмотра. В этом он винил себя. У него было больное сердце, серьезно больное, и он считал, что это ему в наказание за дочь. На самом деле он сам себя наказывал за все, за дочь, за войну, за меня. Много позже я поняла, что есть люди несчастливые, они сами себя такими делают, сами валят на себя вину и не верят в то, что может быть хорошо, что они в принципе могут быть счастливы, и что жизнь не гавно, полное разочарований. На него постепенно накатывала депрессия и кризис средних лет, все это он маскировал шутками и смешными историями, о чем-то серьезном он говорил все реже. Но я этого не видела. Я ничего вокруг не видела. Я не существовала когда его не было в поле моего зрения. До моих легких добирался только тот кислород, которым дышал он, остальной был как будто отравлен.

Неумолимо приближался июль, в конце которого Игорь должен был уезжать в Москву. Мое сердце разрывалось, я не могла представить свою жизнь без него. Он видел это, чувства его самого уже поугасли и он начал медленно, но верно от меня отдаляться. Он говорил, что ему надо на дачу, сажать огород. В эти дни я была одна дома и не находила себе места. Я занимала себя уборкой. Квартира просто сияла чистотой. Все стаканы были натерты до блеска, окна вымыты, ванна блестела, все настирано и наглажено. Без Игоря я чувствовала себя одной в городе, одной в мире. Всю свою жизнь я вложила в него. Я тогда еще не знала, что нельзя этого делать, потому что твоя жизнь исчезает с исчезновением этого человека. Он просто забирает ее с собой.

Однажды я придумала своим студентам задание перевести на английский язык свой любимый стих. Одна студентка перевела песню Новеллы Матвеевой «Девушка из харчевни». Я слушала эти строки, и внутри меня все переворачивалось, я видела себя в этой девушке.

Моей любви ты боялся зря —
не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
встречать улыбку твою.
И если ты уходил к другой
или просто был неизвестно где,
мне было довольно того,
что твой плащ висел на гвозде.
Когда же, наш мимолетный гость,
ты умчался, новой судьбы ища,
мне было довольно того,
что гвоздь остался после плаща.
Теченье дней, шелестенье лет, —
Туман, ветер и дождь…
А в доме событье – страшнее нет:
Из стенки вырвали гвоздь!
Туман, и ветер, и шум дождя…
Теченье дней, шелестенье лет…
Мне было довольно, что от гвоздя
Остался маленький след.
Когда же и след от гвоздя исчез
Под кистью старого маляра, —
Мне было довольно того,
что след гвоздя был виден вчера.

Дальше я уже не слушала, мне стало дурно, радоваться гвоздю, на котором висел его плащ… я понимала, что так же радовалась бы, буду радоваться, когда он уедет. Каждая строчка как удар камнем по голове. А в доме событье – страшнее нет: Из стенки вырвали гвоздь! Мне показалось, что меня сейчас вырвет. До меня наконец дошло, что я сошла с ума. Это не любовь, это болезнь. Это болезнь! Мне надо лечиться. Мне надо порвать с ним. Срочно. Сегодня же! Нет, я не могу. Это все равно как совершить самоубийство. Он – мое все. Лишиться его – значить лишиться жизни.

Я пришла домой, на тумбочке в прихожей записка от Паши, он в гараже, вернется поздно, не ждать его. Меня всю трясло, я не знала чем себя занять. Уборка. Да. Что здесь еще не тронуто? Вот этот столетний шкаф с телевизором, надо бы за ним паутину собрать, да и ковер из-за него не выбить, потому что он на нем стоит. Сколько раз я просила Пашу отодвинуть этот чертов гроб! Все некогда, все завтра. А завтра наступает новое завтра. Ну что ж, не немощная, сама отодвину. Я долго билась над шкафом заливаясь слезами. Я била и пинала шкаф, выплескивая на него все свое отчаяние. Я так и не смогла сдвинуть его с места. Посидела. Поревела. Пришла в себя. Что делать? Паша просил постирать его ветровку, хорошо, этим и займусь. Стоя в ванной, бездумно швыряя в стиральную машинку вещи, машинально выворачивая карманы и сваливая на пол в одну кучу их содержимое я запускаю руку в карман Пашиной ветровки. В кармане пусто, как и в моей голове, нет, что-то нащупала. Достаю. Не сразу понимаю, что это такое, верчу в руке. Перед глазами у меня какой-то кусочек пластика покрашенный сильно облупившейся краской. Переворачиваю, смотрю на тыльную сторону предмета, снизу что-то красно-коричневое, похожее на запекшуюся кровь. И тут до меня доходит. Это ноготь, накрашенный красным лаком, как будто его вырвали из пальца. Я почему-то вздрагиваю всем телом и роняю ноготь. Он закатывается под ванну. Нет, наверно я ошиблась. Да и как он мог оказаться у Паши в кармане? Я точно что-то перепутала, совсем уже голова ничего не соображает. Я запускаю стиральную машинку. Предмет из Пашиного кармана все не идет у меня из головы. Что же это такое? Лезу под ванну и через секунду вылетаю с визгом из ванной и закрываю дверь на щеколду, под ванной я встретилась лицом к лицу с мышью. О своей находке я забываю напрочь. Поздно вечером пришел Паша, и я послала его убивать мышь.

– Нету, смылась, – говорит Паша, обнимая меня. – Там щель в углу, наверно оттуда она и пришла, туда же и смылась. У меня шпаклевка в гараже была, я завтра привезу и замажу дырку, а пока я ее тряпкой заткнул. Не переживай, она больше тебя не напугает.

Я вытираю сопли, прижимаясь к Паше. Хоть я его больше и не люблю, а он убивает для меня драконов.

– А еще ты обещал отодвинуть шкаф, я уже месяц не могу выбить ковер.

– Завтра отодвину, хорошо? А то что-то спину прихватило.

– Хорошо, давай намажу мазью.

Утром я проснулась одна, Паша уже уехал в гараж. Днем позвонил Игорь, была суббота, и он ко мне приехал. Мы лежали в постели, я вжималась в него всем своим обнаженным телом.

– Ровно через неделю ты уедешь, – тихо сказала я.

У меня кровь в жилах останавливалась при мысли об этом. Игорь молчал.

– Я могу уехать с тобой в Москву.

Игорь продолжал молчать. Потом через какое-то время все же ответил.