Хочу танцевать с тобой

– Привет, старичок! Собрался уже? – ехидно поинтересовалась Лариса.

– Ага, чемодан напоминает бомбу, которая вот-вот взорвется. А ты?

– Осталось немного вещей, не влезли. Думала к тебе запихнуть, но видимо не получится. Как самочувствие?

– Ларис, давай хоть ты не будешь эту чушь спрашивать? Мама уже достала. Она со мной только о таблетках и самочувствии разговаривает, как будто мне семьдесят пять на днях исполнится.

– Ой все, не ворчи, старичок. Я просто так спросила, ты какой-то нервный.

– Да достали уже, они постоянно несут какой-то бред! Поскорей бы свалить уже отсюда.

Лариска сдавленно хихикнула:

– Не преувеличивай.

– У меня иногда ощущение, что они с другой планеты. Прикинь отвернусь, а у кого-то из них из груди вырвется “чужой” и сожрет меня! Хотя мама итак прекрасно высасывает мозги своими психами!

– Скажешь тоже, ладно, до завтра! В лагере оттопыримся на всю катушку. Ночь потерпеть и свобода! Йуху!

– Пока! – Рома сбросил вызов, задумчиво постоял в коридоре, прислушался к голосам родаков. Да, Ларка права, завтра все изменится. Завтра он сам будет принимать решения. Нога болела и распухла. Матери говорить нельзя. Где эта дурацкая мазь?

Утром Рома чувствовал себя бодрее. Что-то вчера непривычно расклеился, даже пожалел сам себя. Какие глупости. Но насчет трости решил точно: ее с собой не повезу. Мама конечно распсиховалась, потом начала уговаривать, потом льстить:

– Да ты с ней вылитый доктор Хаус!

Рома даже комментировать не стал. Она, не найдя поддержки, обратила свой тревожный взор на отца и начала пилить. Пилила его на остановке, потом в автобусе, от второй остановки до комитета по делам молодежи:

– Миша, я  волнуюсь!

– Это обычное твое состояние, я не удивлен.

– У меня ощущение, что мы хотим избавиться от своего больного ребенка.

– Да, блин! Больно… – возмутился Рома, но отец прервал его на полуслове.

– Лен, мы обсуждали это сто раз! Избавиться! Сама говорила, что он от безделья на стенку лезет, потому что мы весь день на работе, а кроме нас некому его развлекать, – папа говорил спокойно, Рома завидовал его терпению. Он решил пока не лезть со своим мнением и послушать, что на этот раз мама придумала, чтобы не отпустить в лагерь.

– Как он там будет? Один! – смахивая слезы говорила мама.

Они наконец-то дошли до места отъезда и остановились. Кругом суетились люди. Этот хаос заражал энергией. Роме уже не терпелось влиться в толпу, освободиться от бесконечной удушающей материнской заботы. Рома увидел растерянную Ларису у столика регистрации. Она мельком глянула на него, махнула рукой и все. Отвернулась. Повсюду сновали дети и вожатые, громоздились сумки и чемоданы. Все двигались, суетились, шумели, пели, хохотали. Взгляд сам зацепился за нее. Странная девчонка в солнечных очках. Этим дождливым днем они были “как нельзя кстати”. Угу. Но не только они привлекли внимание, все было в ней странным, неестественным: и розовые волосы, и прямая осанка, и какая-то внешняя отстраненность. Рома сразу подумал, что они чем-то похожи. Она казалась как и он, сломанной. Просто первое, что пришло ему в голову. Но в то же время, если Рома чувствовал себя здесь среди этой толпы своим, то она казалась чужой.

Должно быть Рома разглядывал ее слишком пристально. Рома скорее почувствовал, чем увидел, как острый взгляд за темными стеклами впился в него, и тогда он быстро отвернулся, будто его застали за чем-то стыдным. Отец снова принялся утешать маму.

Когда Рома решился снова посмотреть на ту девчонку в солнечных очках, то не смог отыскать в толпе. Думал, может быть увидит в автобусе или в лагере.

Вожатые объявили посадку и толпа подростков ринулась на абордаж. Рома с Ларисой, подхваченные течением, двинулись к припаркованным у дороги Икарусам. Несмотря на то, что Рома начал хромать больше обычного, им удалось занять места одними из первых. Рома и Лариса нашли два места рядом, он пропустил Ларису к окну и они дружно замахали родителям. Те разговаривали и улыбались, но Рома видел, что мама вытирала слезы. А Рома чувствовал себя прекрасно, так что хотелось петь. В основном из-за того, что в суматохе “забыл” трость около стола регистрации и никто этого не заметил.

Первой выехала полицейская машина, за ней вереницей тронулись автобусы. Симпатичная вожатая в голубой футболке с желтым логотипом лагеря на груди затеяла игру в “Снежный ком”.

Глава 4

Бабушка ушла на работу в ночную смену, но обещала утром разбудить пораньше, чтобы проводить меня. Она работала в ресторане посудомойщицей. Можно было уже и не работать, всё-таки на пенсии, но отец пил, и конечно после каждого запоя менял место работы.

Отец пришёл поздно, снова где-то набрался по дороге домой. Я не хотела с ним разговаривать и заперлась у себя в комнате. Отец долго ходил туда-сюда по квартире, шаркая ногами, словно старик, забыв уже, что видел меня. Потом внезапно начал барабанить в дверь и орать: “Я тебя убью тварь, ты мне всю жизнь испортила!” Потом долго рыдал под дверью, умоляя выйти: «Прости меня, прости, выходи». И так до бесконечности: «Прости меня, слышишь. Выходи! Прости! Ты слышишь меня, тварь?! Прости, я не знаю, что со мной… Ты не спасла ее! Это ты во всем виновата! Дура. Лучше бы ты сдохла! Боже, что я говорю? Прости…»

Я прислушалась. В соседней комнате все стихло, отец захрапел под размеренное бормотание выпуска новостей. А я… залезла под одеяло прямо в одежде, накрылась с головой и попала в волшебный мир воспоминаний.

Вот я совсем маленькая, лежу в кровати, над головой ночник с Микки Маусом, а мама с папой читают мне по ролям “Чипполино” перед сном, смеются, толкаются, изображая то Синьора Помидора, то Графиню Вишенку.

Тихо прожужжал будильник. Заглянула в комнату отца: бормочет телевизор, отец храпит, немного постанывая и пуская слюни на подушку. Тихонько, зажав ладонью нос и рот от тошнотворного запаха перегара и табака, проскочила в прихожую, сунула ноги в кроссовки и выбралась из квартиры.

Сквозь березовую листву пробивались первые робкие лучи солнца, ласкали кожу, хотелось зажмуриться по-кошачьи. Во дворе тихо. Шелестели деревья, роняя листья, оплакивали уходящее лето.

Я включила плеер, вставила наушники, закрыла глаза и, раскинув руки, представила, будто парю сейчас  в воздухе, поднимаясь все выше и выше: туда, где находится рай, туда, где нет печали и слабости, нет горя и разочарований, туда, где ласковое солнце играет с нежным пухом облаков.

У меня не было рук, только крылья и я летела навстречу неизвестности. Я бежала, поднимаясь на высокий зеленый холм и сбегая бесстрашно в мокрую от росы траву, щекочущую лодыжки. Кружилась голова и казалось, что небо все ниже и ниже, а я двигалась ему навстречу. Схватила тонкий ствол молодой березы и крутанулась вокруг нее, отпустила и, кружась, устремилась вглубь двора.

Прыгнула на качели, оттолкнулась от земли. Все выше и выше, резко прыгнула вверх и взлетела, приземлилась, едва удержав баланс. Ладони сжались в кулаки, резкое движение вверх, тело выстрелило, как пружина. Раз-два, стукнула невидимую боксерскую грушу. Хоп! Поймала мяч от пинг-понга и бросила обратно, вымышленному партнеру.

Ноги отяжелели, и я медленно согнула ногу в колене, поднимая все выше и выше, чтобы с силой опустить и раздавить все, что попадется мне под ногу. Такой удар может проломить в земле огромную дыру в ад. Привет, Аид!

Я великан. Под моими ногами взлетали капли росы с травинок. “Трепещите маленькие зеленые человечки! Вы мне ничего не сделали, вы ни в чем не виноваты…никто не виноват, кроме меня”.

Грудь мою пробила невидимая пуля, потом еще одна, еще и еще. Тело сотрясалось как от ударов электрическим током, и я упала в мокрую траву, чтобы разбиться на тысячи осколков. Дыхание сбилось, в висках шумело, голова кружилась от послевкусия музыки. Над головой вилась и жужжала муха. Возможно отец прав, лучше бы я умерла, чем дала умереть ей. Я во всем виновата.

Весной, я впервые увидела “крамп-батл”. Возле пожарной каланчи собралась огромная толпа, слышалась взрывная электронная музыка, крики. Сначала было не понятно, что происходит. Я думала драка и, видимо, не только я. Тетушки возмущенно шептались “Безобразие! Куда только смотрит полиция?”, “Да вон полиция стоит!”, Вон они, окаянные! Стоят, ничего не делают!”, мужики молча смотрели и не вмешивались, удовлетворенно хмыкая. А я стояла завороженная: казалось, что парни выплескивали всю свою “темную энергию” резкими движениями и сумасшедшими трюками. Это было одновременно и похоже, и не похоже на танец. Трое парней в одинаковых черных трико и белых футболках с какими-то надписями, крутились на руках, выделывая всякие фигуры ногами. Один из них надел черную шапку и закрутился на голове. Я была в полном восторге от их выступления и дома, незамедлительно нашла несколько видео этих парней. Мне понравились и другие направления уличных танцев: хип-хоп, поппинг, брейк, локинг. Они были не похожи на те, которые преподавала мама. Ребенка, то есть меня, ей девать было некуда, поэтому с ранних лет я посещала танцы: сначала народные, потом классическую хореографию, потом увлеклась и контемпом. Танцы были для мамы всей жизнью, и для меня тоже.

Мне было лет пять, я дрыгалась перед зеркалом, щеголяя новым купальником с прозрачной юбкой. Я долго выпрашивала у мамы именно такой, бледно-розовый как у балерины.

Мама засмеялась, а я повернулась и совершенно серьезно сказала:

– Ну что ты смеешься?

– Просто я хочу танцевать с тобой, – сказала она и схватила меня, закружила по комнате.

– Я тоже хочу! Всегда! И чтобы “всегда” никогда не кончалось! – кричала я у мамы на руках.

– Глупенькая, – сказала она, остановившись. – Так не бывает, чтобы было “всегда” всегда.

Теперь-то я это точно знаю.

“Я не живу, существую. Зачем? Совершаю эти бессмысленные ритуалы: ем, хожу в школу, стираю белье, мою посуду, зачем?” Размышляя, я мерзла в капроновых колготках и короткой черной плиссированной юбке, глядя на унылое  очарование августа, от которого хотелось спрятаться за черными стеклами солнцезащитных очков. Солнце еще не успело прогреть воздух и меня немного потряхивало, то ли от волнения, то ли от холода, то ли от того и другого вместе взятых.

Бабушка ворчала:

… и не имела даже малейших мыслей пререкаться со старшими.

Бабушка взялась за нравоучения с самого раннего утра, можно особенно не вникать в ее фразы. Ничего нового я не узнаю, осталось только кивать в знак согласия иногда или говорить: “ага, да поняла я уже”. Мы миновали «сковородку» и уже шли по проспекту Мира.