Ворожея

– Ай-ай! Только вот память, как я погляжу, у тебя короткая!

– В толк не возьму, об чем это ты?

– Так, короткая! А то бы живенько нарисовала тебе, как ночью к купальскому костру черная кошка прибегала, а ей каменюкой лапу перебили. Не догадываешься, кто ж ею оборачивался? – с победоносным видом подвела разговор в нужное русло Доморадовна.

– Шла б ты по своим делам, а не ерундой маялась! – прикрикнул староста.

– Я-то пойду. Мне чего там, старой. Я жизнь прожила. Это тебе придется разгребать то, что она тут еще наворотит, – обиделась соседка. – Раньше с одной сдюжить не могли, теперича их две стало. Помяни мое слово, Череда, с этой девкой к нам само лихо пришло!

Доморадовна, напустив на лик побольше обиды, зашагала прочь. Череда провожал ее взглядом, думая, что иногда только так и надобно с этими бабами, дабы злые языки прикусили. Вот только почему-то напоминание о черной кошке с перебитой лапой и намек, что ею оборачивалась Милава, цеплючим репейником засели в голове.

* * *

Милава как могла спешила к реке, то и дело поглядывая на дворы. По главной улице она идти не решилась. В таком виде лучше держаться подальше от пытливых очей да скорых на суд разумов. Ну да ничего. Осталось чуток потерпеть. Ворожея твердо решила после того, как выкупается, вернется к Кукобе и по материнскому наказу переймет страшный дар. Авось и правда хватит сил удержать черную мощь в себе. Так и бабка поскорее обручится с Паляндрой да селяне очутятся в безопасности. Ну а оставаться тут Милава с самого начала не помышляла. И как только проводит Кукобу в Навье, так сразу и направится к себе, в маленькую хатку у топи, где еще совсем недавно была так счастлива. А там, вдалеке от люда, станет потихоньку обучаться использовать черные силы во благо.

Вдруг пред очами замаячили воспоминания, в коих рыжий мужик бьется в конвульсиях, преображаясь в огромного волколака. «С ним-то как быть?» – точно лучина, зажегся в голове вопрос.

А чего тут думать? Сходит она к кузнецу, прояснит все да поможет ему больше в зверя лютого не оборачиваться. Хотя с чего он лютый? По деревне ни одного слушка не пробежало, что скот иль люди пропадают. Видать, сам страдает. Какой-то ведьмарь иль ведьмарка наложили на беднягу заклятье в ответ на обиду. Небось кузнец отказался ступу чинить иль посмеялся не к месту. Ничего, Милава сдюжит – этому мамка учила.

От таких мыслей в голове прояснилось, а на сердце стало легко. Милава огляделась. Эх, а какой день-то выдался! Небо бирюзовое! Солнце будто чистой охрой раскрасили! Деревья изумрудной листвой в ярких бликах красуются. А трава-то! Ах!..

А это еще что такое? Милава сдвинула брови и пригляделась к странным следам на песочной тропе, что тянулась вдоль боковых хат, но поодаль, словно к лесу теснилась. Тропу недаром Ласкавной кликали: именно ею пользовались молодые, дабы в лес сбежать да там миловаться. Толстая полоса, точно от колеса, уходила зигзагом то влево, то вправо. Но разве бывают колеса такой ширины? Конечно, девица почти всю свою жизнь прожила далече от людей и о всяких хитроумных новшествах не ведала. Но по этой дороге караваны да обозы точно не ходили. И даже распряженные лошади. Хотя тут от копыт следов-то и нет. Словно кто-то напился до нечистиков в глазах да катил толстенное колесо сам. Но следов от ног также не видать… Да и колесо будто местами прыгало-скакало…

И все ж такие следы что-то напоминали.

Точно! Змеи так ползают. Но это ж какого размера змей тут прошел? Никак сам цмок[9 - Цмок – дракон.] на Ласкавне девицу караулил. Милава улыбнулась своим домыслам. Никак тяжкая ночь подействовала. Глупости какие-то в голову лезут.

Видать, все ж от колеса след…

Ласкавна свернула влево и вывела ворожею к лесу. Нога снова заныла. Милава глянула на лодыжку, но значительной припухлости не углядела. Надобно еще мази заготовить. Как раз мешок полон трав целебных, тем паче на Купалье собранных.

Ворожея углубилась в лес. Она прикинула, что как раз должна выйти к реке, но подальше от деревни. И там навряд ли кто-то ее заприметит. Купальская ночь закончилась, девицы да молодцы, истомленные игрищами да весельем, по хатам разбрелись. Видать, даже самые охочие до ласк, такие как Алесь, уже на лавке почивают. При воспоминании о насильнике Милава ощутила растущее внутри негодование. И за какие только грехи боги старосте, доброму человеку, такой послед послали? Все ж с Востой поговорить надобно. Хоть дядька Череда и обещал, но мало ль.

* * *

– Эй, сын, подымайся! Пора за дело браться, коль скоро тебе мой пост наследовать! – прогремел на всю хату голос усмехнувшегося в усы старосты. Мужик, конечно, ведал, что сын вовсе не стремится перенять место старосты. Но разумных и дальновидных людей на селе по пальцам перечесть, а преемника подобрать надобно. Наверняка Алесь, толком не успеет разлепить очи, как уста попытаются охладить пыл батьки: мол, ты же ведаешь, нет у меня охоты люд направлять. Но и Череда уже ответ заготовил.

– Что-то молчит наш соколик, – откликнулась Услада, души не чаявшая в брате. Она только-только вошла со двора, торопливо опустила на деревянный пол тяжелые ведра с водой. – Поди устал от прыжков высоких да забав.

Но ответа от Алеся родичи так и не дождались.

– Поди еще до лавки не дополз. Видать, не нагулялся с девицами за ночь, – засмеялся Череда.

– Сейчас гляну, – пообещала Услада и отдернула занавес, что отгораживал закуток у печи. Именно там любил почивать Алесь, когда поздно с гулянок возвращался.

– Эй, братец! – позвала сестрица, но огромный бугор под покрывалом и не думал шевелиться. – Алесь, вставай! – скомандовала Услада и стала трясти внушительное тело что есть мочи. Однако богатырь даже не заворочался.

– Дай-ка я попробую! – Череда сдернул покрывало с сына и сам не услышал, как ахнул разом с дочкой.

– Что это с ним? – обеспокоенно спросила Услада, но староста только плечами пожал.

Весь лик и остальные участки голого тела Алеся покрывали язвы и гнойные нарывы.

– Он живой? – насторожился староста.

Услада кинулась к брату и хотела его затрясти. Но отец предугадал ее порыв и поспел ухватить за руку.

– Погодь, а вдруг это заразно? – затем пригляделся и с облегчением выдохнул: – Дышит!

– Но он же… его… кто… Да это та мерзкая ведьмарка сотворила! – уверенно заявила Услада.

– Кто? – переспросил староста.

– Кто-кто. Девка эта, внучка Черной Кукобы!

– Что? – не понял староста. Голос Услады доносился до него словно издалече, прорываясь сквозь страшные предположения о том, что за зараза напала на сына. На деревне никого больного такой хворобой отродясь не водилось. Да и все торговцы на памяти мужика кожными хворями не мучились. К тому ж располагались они на ночлег у постояличихи. Коли чего, так она первой бы заразилась. Сторонние слова дочки путались в жутких догадках точно в паутине, не доходя до сознания старосты.

– Я ж толкую тебе: внучка Кукобы! – стала злиться Услада.

– Погодь, с чего это ты взяла? Чего попусту наговариваешь?

– А вот и не попусту, – обиделась Услада. – Она вчерась, как стемнело, ошивалась подле нашего двора. Шептала что-то да дрянью какой-то брызгать собиралась. Да я ее остановила. Но, видать, она все ж таки вернулась да черный свой заговор до ума довела.

Староста молчал. Вот уже второй раз люди свидетельствуют, что без Милавы тут не обошлось. Да, все ниточки к ней тянутся. Бабка – ведьмарка, кошка эта с лапой перебитой, теперича вот Алесь. Но рано, рано делать выводы. Его оттого старостой избрали, что умел Череда во всем разобраться да пелену горячности вовремя с очей скинуть.

– Услада, беги-ка ты к Рафалу. Авось он сумеет изгнать эту хворь да приведет Алеся в чувство.

Повторять не потребовалось – тучная Услада мигом скрылась из виду и понеслась к старому врачевателю. Человек он хоть был и пришлый, но в болезнях многое смыслил. В тех землях, где он родился, мудрецов не одна сотня жила. Почти на каждом крыльце можно было найти сведущего. А Рафала караванщики лучшим из лучших называли.

– Что ж за лихо на тебя напало, сынок? – спросил староста вслух, лишь только дверь захлопнулась за Усладой. Но ответом ему стала недвижимость единственного наследника.

– Эй, Череда! – послышался чей-то отчаянный крик со двора.

– Погодь, я скоро, – Череда бережно накрыл Алеся покрывалом и вышел на крыльцо. Там стоял кузнец. Его рыжая борода да такие ж огненные волосы топорщились в разные стороны, мятая и местами грязная рубаха была кое-как подпоясана, глаза полнились тревогой.

– Чего тебе, Щекарь?

– Сын мой пропал!

– Как пропал?

– А вот так – с вечера его никто не видел. Как ушел коней у каравана подковывать, так до сих пор не возвращался!

Глава 4. Русалка

В этом месте русло реки забирало вправо, но плавно, оттого берег подступал к воде потихоньку, без обрывов. Подле раскинулся пышный куст лещины. Его широкие листья топорщились в разные стороны, обещая надежно оградить от чужого ока. Ворожея прислушалась, повертела головой, но кроме рыжеватых спинок белок, снующих туда-сюда по веткам деревьев, да сорок, делившихся промеж собой последними сплетнями, никого не приметила. Стало быть, одна. Милава стянула с себя одежу и, оставшись в нижней рубахе, ступила в реку. Течение мягко тыкалось в ноги, прохладная вода, еще не растерявшая купальской волшбы, зазывно искрилась на солнце. Ворожея поплыла, не переча направлению реки.

Там-сям к берегам пристали венки. Видать, многие из них принесло издалече. Девица наслаждалась нежным колыханием воды, мягкими прикосновениями намокшей сорочки, пузырившейся вокруг стана. Вне нужды нести тяжесть тела лодыжка почти не ощущала боли, а прохлада совсем успокоила боль. Вода баюкала и ласкала, вытесняя из головы ненужные мысли, прогоняла тревоги. Милава почти полностью погрузилась в ее мерное покачивание, когда резкий оклик заставил вздрогнуть: