Горький аромат фиалок. Роман. Том первый

– В ходе исторического развития у многих народов выработалось табу на публичное проявление чувств и половых взаимоотношений. Причина этого, по-моему, в том, что человек, как только осознал себя разумным существом, старался как-то отгородиться, дистанцироваться от животных, совокупляющихся открыто.

Во второй половине двадцатого века в западных странах произошла сексуальная революция. Ну, и у нас в последние десятилетия. Секс стал темой дискуссий в обществе. Есть люди, ратующие за внедрение публичного секса. Я считаю, что делать этого нельзя.

– А почему? – спросила Катя, симпатичная, но немного тяжеловесная ученица – Раз получается, что секс то же, что и прием пищи.

– Катерина! – воскликнул Азамат, – Ты что, хочешь публичного секса? А с кем, если не секрет?

Класс опять оживился.

– Пошел ты! – огрызнулась Катя, – Уж точно не с тобой!

– Ребята, прекратите! – призвал к порядку Заманжол Ахметович, – Задали вопрос – слушайте. Я думаю, занятие сексом прилюдно не принесло бы вреда, если к нему отнестись спокойно, как, например, в столовой мы смотрим, как люди едят. Но, большинство к этому не готово, и если сейчас утвердить такую практику, то многие воспримут ее как сигнал к сексуальной вседозволенности и распущенности. Последствия могут быть непредсказуемыми. И потом, ведь нет необходимости, жизненной необходимости совершать открыто половой акт. Пока что человечество успешно размножается, не выставляя напоказ то, как оно это делает. Да и для нормального оплодотворения оптимальной является все же интимная обстановка, когда партнеры не чувствуют никакого напряжения. В идеале секс – проявление любви, неотъемлемая часть взаимоотношений любящих, их тайна. Так почему нужно посвящать в нее посторонних? И нельзя опошлять такие серьезные, святые вещи! Нельзя превращать в забаву, в развлечение. Секс – это таинство, и совершать это таинство публично – по меньшей мере глупо.

Люди всегда упрощают жизнь, стремятся все разложить по полочкам, расчленив нерасчленимое. Вот это любовь, чистая, возвышенная, воспетая поэтами, а это – плотская, греховная, грязная, иначе говоря, секс. Но, жизнь все же другая. И настоящая любовь – сложная взаимосвязь возвышенных чувств и плотских утех. Платоническая любовь без секса неполноценна. Ведь даже любовь между родителями и детьми сопровождается взаимными ласками. А уж между мужчиной и женщиной подавно!

У Джека Лондона есть рассказ, в котором приводится история о супругах, решивших не приземлять свою любовь сексом, чтобы сохранить чистоту и свежесть своих чувств. Они уговорились не прикасаться друг к другу и постоянно сгорали от желания, а ничего не подозревавшие друзья восхищались ими, видя в их ежеминутном взаимном стремлении Великую Любовь.

Но, закончилось все трагедией – в одно несчастное утро супруги взглянули друг на друга, и поняли, что стали чужими. Любовь их умерла, «перегорела» без «топлива» секса, без подпитки взаимными ласками. Муж умер спустя несколько дней, не вынеся мук безлюбовья. Вот так!

Ученики внимательно слушали своего учителя. Заманжол смотрел в ясные и светлые глаза, говорившие о том, что они все поняли и всему поверили. Вот приглушенные грустным рассказом, но готовые в любой момент взорваться озорством глаза Азамата; вот темные-темные вишенки зрачков Алтыншаш; вот вечно хмурый взгляд тезки – Заманжола Жандосова; вот неистребимым весельем затопляют класс лучистые глаза Сауле. Наташа, как обычно, глядит в окно, но Заманжол Ахметович знает – она не пропустила ни одного слова и все запомнила.

Шокан и Анара часто переглядываются. Заманжолу уже ясно, что они – влюбленные. Взгляд Анары словно говорит: «Нет, мы не допустим, чтобы такое с нами случилось. Правда, Шокан?» И глаза Шокана подтверждают: «Конечно! Я буду всегда любить тебя! Я буду любить тебя по-настоящему!»

11

Роман Павловский сидел в своей собственной частной темнице. Да-да, в подвале старинного дворца, купленного еще его отцом, Владимиром Михайловичем, имелась небольшая тюрьма с несколькими камерами и… с комнатой пыток. Бывали в прежние смутные времена враги у основателя компании «Надеждинский морской порт», и некоторые пытались совать ему палки в колеса, всякого рода саботажники и диверсанты, и ему приходилось самолично допрашивать этих деятелей, мешавших ему строить порт. Приходилось и ломать их, истязая в камере пыток, чтобы выбить нужное признание или для того, чтобы заставить выступить с публичными свидетельствами против своих нанимателей-хозяев, которые не могли спокойно смотреть на успехи бизнесмена-пришельца. Всякое бывало прежде, что ж теперь о том вспоминать…

Роман же Владимирович, как цивилизованный человек, воспитанный в демократическом духе, не пользовался этой темницей, хотя по его указу подвал и все его помещения всегда поддерживались в хорошем состоянии. Бывало, что и он велел доставить в камеру пыток какого-нибудь ретивого журналистишку, который, отрабатывая заказ конкурентов, не давал нормально жить и трудиться. Чтобы постращать, просто постращать. Пребывание в мрачных казематах, вид крючьев, цепей и щипцов для дробления костей действовал безотказно, и бедный работник пера сдавал своих нанимателей, и у него навсегда отбивалась охота писать грязные пасквили в адрес Романа Владимировича и его компании.

Зятя доставили прямо в комнату пыток, где его уже ждал грозный тесть. Том был бледен, как смерть. Его руки за спиной были в наручниках. Он с ужасом разглядывал ржавые крюки и цепи, нависавшие над ним, бросал быстрые взгляды на запыленные полки с рядами щипцов разной величины и булавок для подноготных пыток. Его лицо покрылось крупными каплями пота, и Роман Владимирович видел, как трясутся у него поджилки.

– Что ж ты, засранец, так трясешься? – сказал он насмешливо, подходя вплотную к зятю, – Или страшно стало?

– Р-роман В-владимирович, я… я ничего не понимаю… – залепетал Том, – Что это все значит? Что это за помещение?

У бедного Тома бегали глаза, он поминутно оглядывался на массивную железную дверь, за которым скрылся Алексей Борн со своими помощниками, доставившие его в это страшное подземелье. Он изо всех сил старался сохранить спокойствие, но самообладание покинуло его, как только он вошел сюда.

– Это камера пыток, – отвечал Павловский и, поддев крюком за наручники на запястьях зятя, взялся за рычаг лебедки, – Сейчас я буду тебя пытать.

– З-за что, Роман Владимирович? Или это шу-шутка… т-такая? – Том с ужасом смотрел на цепь, которая с ржавым хрустом пошла вверх, задирая руки за спиной.

– Ты когда-нибудь видел, чтобы я шутил? Нет, Том, я буду тебя пытать. Первым делом вздерну на дыбу, а потом примусь дробить кости вот этими щипцами.

И он взял в руки самые большие щипцы и подошел к зятю, который стоял теперь в нелепой позе, весь изогнувшись, навытяжку на цыпочках.

– Не скажешь, кто надоумил отравить меня – значит, придется дробить твои кости, одну за другой, одну за другой!

– Да вы что, Роман Владимирович! С чего вы взяли, что я мог вас отравить? Кто вам сказал такую чушь?

– Никто. Я сам знаю. И даже знаю, что ты мне подсыпал. Препарат икс. Слыхал о таком?

Том при этих словах покачнулся. Свет в его глазах померк, и если б он не был подвешен, то наверняка бы упал. Он-то знал все об этом препарате. «Как же старый хрыч узнал обо всем, – лихорадочно думал он, – Надя? Не может быть! Ведь это ее идея, это она решила избавиться от старика. Но что же теперь делать – он обо всем знает. Неужели Надя решила сдать меня? Да, да, по всему это так. Шлюха! Хочет сойтись с этим Крымовым. Тоже сволочь… та еще! Не иначе, что это он надоумил ее убить сразу двух зайцев – отца и мужа. Но нет, я выгораживать вас не стану!»

И он затараторил, захлебываясь и сбиваясь на каждом слове:

– Простите меня, Роман Владимирович, не губите зря. Я виноват перед вами, да, но главная вина не на мне. Меня заставили! Это все Надя, Надежда… она. Она и… этот Юрий Крымов. Я лишь передал им препарат, я даже толком и не знал, для чего он им, я думал… думал, что они хотят отравить… хотят отравить… кого-то другого, не вас, разве я бы посмел… если б знал… если б знал, кого они собираются… вот…

Павловский остановился перед зятем. Так вот оно что! Все же это дочь его отравила. В груди у старик похолодело и он произнес следующие слова не очень уверенно.

– Не оправдывайся! И не лги! Мне все ведомо – ты отлично знал, против кого замышляется подлое убийство. И ты лжешь – Крымов не пойдет на такое дело. С какой стати! Ты, верно, считаешь, что я уже выжил из ума? А вот насчет Нади… это возможно, в это я могу поверить. Но это ещё нужно проверить.

И он вызвал Алексея Борна нажатием специальной кнопки вызова охраны.

– Доставь сюда Надежду. Да поживей!

Алексей молча козырнул и, оставив одного мордоворота за порогом комнаты пыток, пошел добывать дочь своего хозяина. И пока его не было, Том униженно ползал у ног своего тестя, вымаливая прощение, валя все на свою жену, – тесть милостиво снял его с крюка.

«Эх, Надя, Надюха, Надежда! – сокрушался про себя Роман Владимирович, – Что ты наделала! Неужели жажда власти может заслонить все? Все, что я для тебя сделал. Или и ты оказалась орудием в чьих-то руках? Но в чьих? Нет, Крымов не пойдет на такое дело, и, во всяком случае, он не пойдет на сговор с тобой, уж я это знаю. Но кто же тогда? Или никого нет, и ты пошла на убийство собственного отца по своей инициативе? Зачем? Разве мало было богатства и власти у тебя? Понимаю, ты спешила утвердиться законно на престоле компании. Тебя не устраивало, что ты правила от моего имени. Но, рано или поздно я бы умер – не Кощей же я Бессмертный! Неужели нельзя было потерпеть! Да, я бывал несправедлив к тебе, иногда. Бывало всякое… но я никогда не забывал, что ты – моя дочь, моя кровиночка! Как ты-то могла забыть, забыть, что я тебя породил?»

То ли старость, то ли приближение смерти так подействовали на старика – взгляд его затуманился, и он почувствовал на щеках горячие дорожки от слез. Роман Владимирович спохватился, сконфуженно отер лицо и, вздохнув, выпрямился. Он вернулся на свое место во главе стола с орудиями пыток, бормоча:

– Но, ты сделала то, что сделала, и теперь не обессудь. Вы со своим муженьком очень пожалеете о совершенной глупости.

Том продолжал скулить, ползая по полу, а Павловский стал обдумывать дальнейшие действия. Первым делом переписать завещание. Сделать это нужно немедленно.

Он по мобильному телефону распорядился разыскать душеприказчика, в присутствии которого должен уничтожить старое и составить новое завещание. Роман Владимирович задумался над содержанием будущего документа.

«Кому завещать компанию, кому передать контрольный пакет акций?» – эта мысль занимала теперь старика. Он еще не придумал достойной кары для дочери и зятя, но ясно, что ей уже не быть наследницей. Пусть скажет спасибо, что останется в живых, зять – тот уже мысленно приговорен к «вышке». Ребята Алексея Борна без колебаний утопят в канализации дворца любого по его приказу. И спустят труп в океан. Да, это так, в этом старик не сомневается. Он еще имеет власть над ними, да и денег он на это дело не пожалеет. Никто и не узнает, куда делся бывший выпускник медицинского колледжа. А если и пронюхают что-то эти вездесущие журналисты, так ведь обреченному старику все равно – он скоро умрет. «Не бери на душу грех», – сказал Демидов. Разве мстить за себя грех?

Павловский вздохнул. Ладно, он еще подумает, что делать с зятем и дочерью. В конце концов, он имеет полное право сделать их нищими. И он так и поступит. Наверное, нельзя придумать кары жесточе – после всего, что они имели, что их ожидало в близком будущем, оставить без наследства. Но, кому же передать компанию? Да, он не забыл о внуках. Но они еще несмышленыши. И пока они вырастут, нужен будет кто-то, кто будет заботиться о процветании компании. Кто? Самая подходящая кандидатура – это Кантемир Шейхов.

Конечно, Шейхов достойный кандидат. Но где гарантия, что этот своенравный и умный человек не приберет к рукам все достояние после смерти Павловского? Кто сможет противостоять ему? Малые детки? У Нади теперь не будет никаких прав, самое большее, что ей светит – это мизерная пожизненная пенсия.

Роман Владимирович крякнул, брезгливо отпихнул ногой наседавшего Тома, и уселся поудобнее на грубой скамье. «Сейчас кстати был бы кто-нибудь из родственников», – подумал он, и ему вспомнились последние слова умирающего отца.

«Роман, разыщи свою мать, – сказал он тогда, – Она была беременной, когда мы с тобой покидали Россию. Ты обязательно должен отыскать брата или сестру, если уж матери нет в живых».

«Нет, может рано еще ставить крест на Павловских, – подумал старик, – Нужно связаться с Бестужевым». И он начал набирать нужный номер на мобильном телефоне.

– Я сейчас в Казахстане, – сообщил Бестужев, – Это одна из бывших колоний России. По моим данным, ваш брат приехал сюда по комсомольской путевке. Здесь он женился и у него родился сын. Правда, он в архивных документах значится под другой фамилией. Он тут Павлов. Видимо, ваша матушка поменяла фамилию после вашего отъезда по вполне понятным причинам. Но я уверен, что это ваш брат. Пока что известно только это. И я надеюсь не сегодня-завтра разыскать вашего брата или племянника.

– Молодец! – не удержался от похвалы Роман Владимирович, – Спасибо! Обрадовал старика. И знай, – я утраиваю награду. Только нужно, чтобы не далее, чем через две недели мой брат и племянник были доставлены сюда. У меня нет времени, так что поторопись. Понятно?

– Понятно! – ответил с готовностью Анатолий Васильевич. А сам подумал: «Ничего себе! Две недели! О чем он думает?»

– Это все, – сказал правитель и, отключив сотку, положил на стол перед собой. Он довольно потер руки. Значит, брат выжил. Более того, у него есть сын. Значит, династия Павловских продолжится. Теперь нужно так переписать завещание, чтобы все, чем он владеет, перешло брату и его сыну.

К тому времени, когда доложили о прибытии дочери, Роман Владимирович уже набросал в уме текст нового завещания.