Горький аромат фиалок. Роман. Том первый

– Значит, у моих одноклассников было больше знаний, чем у меня? – произнесла она, едва не плача, – Да они все тупые! «Грант» Сание купил ее отец. Да, она сама так сказала! И я ей верю, ведь она постоянно списывала у меня. А другие? Все, кто со мной поступал, учатся, а ведь они набрали баллов меньше, чем я. Просто их родители могут оплатить учебу, а вы нет! Сейчас неважно, как учишься, лишь бы платил. Всем это известно, и только ты, как инопланетянин, ничего не знаешь.

В запальчивости Зайра не заметила, как сказала отцу «ты».

– Да все он знает! – Майра махнула рукой, – Просто не хочет признать, что всё вокруг живет не по его правилам, и что он не может изменить людей, а только упрямится впустую. А кому от этого плохо? Ему самому! Ну и нам вместе с ним.

– При чем тут это? – Бекхан поморщился, – Я отстаиваю свое человеческое достоинство. Я – человек, свободный человек, черт побери!

– К чему такие громкие слова? – язвительно заметила Майра, – Нет свободных людей, есть свободные деньги, которые и позволяют человеку стать независимым. А раз нет денег, то и нечего рыпаться, вспоминать о своем человеческом достоинстве. Ты не умеешь жить, не умеешь ладить с людьми, с нужными людьми, только умеешь горло драть. А ведь только с их помощью можно обрести прочное положение и обеспечить семью. Если бы в свое время ты не конфликтовал с начальством, не вылетел бы из партии и может быть, не сидел сейчас в этой луже!

– Вспомнила тоже! Партия! Где она сейчас? Между прочим, и партия сохранилась бы, и Союз не развалился, если б тогда прислушались к таким, как я, а не гнали в шею. Да что теперь вспоминать об этом!

– Партии нет, а номенклатура осталась, и теперь благоденствует во всех банках и акиматах. А такие, как ты, как были дураками – неудачниками, так и остались!

Бекхан изменился в лице.

– Та-ак. Значит, я – неудачник?

– А то кто же? – презрительно поджав губы, ответила Майра вопросом, – Только и умеешь бить себя в грудь, а неумение жить прикрываешь своими сраными принципами, которые никому не нужны и по которым уже никто не живет. Кроме тебя и твоих неудачников-друзей.

– Не трожь моих друзей! – Бекхан сверкнул глазами, – Они ничего плохого тебе не сделали.

– Нет, сделали! Они внушают тебе мысли, которые вредят нам – мне, вот им. Может быть, ты бы и взялся за ум, если бы не они. Все хорохоритесь и выпендриваетесь друг перед другом, пыжась доказать, что вы не такие, как все, не замечая, что люди просто смеются над вами.

Слова жены задели за живое.

– Смеются? А зря! – Бекхан принялся защищать себя и друзей, – Потому что без таких, как Владимир и Заманжол, мир давно потонул бы в дерьме. Будь хотя бы половина людей такими, как они, давно жили бы при коммунизме, а не барахтались в этой трясине. А ведь оказались в нем по милости твоих «удачников». И в чем их удачливость? В том, что они не стесняются урвать побольше; в том, что они просто хапуги и воры! И им наплевать на вонь, что стоит кругом – они не замечают ничего, потому что сами давно провоняли насквозь! Я лучше сдохну с голода, чем соглашусь стать одним из них!

– Ну и подыхай! А мы хотим жить. И мы сможем прожить без тебя, – бросила Майра в разгоряченное лицо мужа. Бекхан словно наткнулся на невидимую преграду на всем лету. Он замолчал.

– Та-ак, – протянул он затем, – Ты гонишь меня, да? Значит, я больше не нужен? Попользовалась и выбросила?

– Да! Именно так! Попользовалась и выбросила! Потому что ты, вместо того, чтобы обеспечивать семью, занимаешься пустыми разговорами. Настоящие мужчины молча делают деньги, не ломая голову над тем, чем они пахнут. Их семьи живут в достатке, если не в роскоши, их жены путешествуют по всему миру, а дети учатся в престижных вузах. А тут не знаешь, из чего приготовить обед… – голос Майры дрогнул. Глаза ее наполнились слезами; две слезинки выкатились одна за другой и пробороздили щеки.

Бекхана вдруг пронзила острая жалость. Всегда так – у Майры внезапные приступы слабости. Он забыл, что минуту назад почти ненавидел ее за безжалостные слова. Он попытался утешить, проведя рукой по ее начавшим седеть волосам.

– Ну, перестань, что ты, в самом деле, – сказал он, – Все еще наладится, потерпи…

Майра резко отмахнулась.

– Нет, хватит! – выкрикнула она, – Лопнуло мое терпение! Все! Хочешь валять дурака – валяй! Но без нас – мы сыты по горло твоими обещаниями. Либо ты возьмешься за какое-нибудь дело, либо я подам на развод. Уж буду знать, что не на кого надеяться, кроме себя самой. И нервы будут на месте…

– Значит, без меня будет лучше? – упавшим голосом произнес Бекхан и обратился к детям, – А вы что думаете? Или тоже считаете, что я вам мешаю?

– Никому ты не мешаешь! Но мама права – хватит разговоров! – напряженный голос Зайры выдавал ее волнение, – Пора приниматься за дело. Оглянись вокруг – все мало-мальски способные люди что-то делают, как-то крутятся. Ты же умный; ты намного умней всех этих коммерсантов и бизнесменов. Так почему не используешь свой ум, свои способности? Все боишься замараться, все носишься со своими принципами и убеждениями, как с писаной торбой.

Зайра уже вовсю «тыкала», возможно, посчитала, что серьезность момента оправдывает такое обращение к отцу. Но Бекхан в пылу разговора не заметил этого.

– Эх, дочка! – сокрушался он, – И ты туда же? Как ты могла забыть все, чему я тебя учил? Где книги, что я давал тебе читать? Где все наши беседы о жизни, о душе?

– Жизнь оказалась не такой, как в книгах тех написано, папа! Даже мне это понятно, как же ты не поймешь никак?

– Все ему понятно, – вставила Майра, – Просто упрямство не позволяет признать, что он оказался дураком со своими дурацкими принципами.

Бекхан пропустил ее слова мимо ушей и повернулся к Алихану.

– А ты чего молчишь? Ты тоже так считаешь?

– Разбирайтесь без меня! – недовольно бросил сын и, встав из-за стола, ушел в соседнюю комнату. И включил там телевизор. Все замолчали. Майра уставилась в окно, в котором, конечно, уже ничего не увидела, – сумерки незаметно перешли в полную темноту, так как в этой части города все фонари были перебиты хулиганами. Никто уже не хотел чаю, который безнадежно остыл.

Бекхан навалился на стол, положив на него локти. Зайра сидела, скрестив руки на груди, следя за световым яблоком, качавшимся в ее пиале.

Пауза затянулась. Из соседней комнаты доносились голоса героев латиноамериканского сериала, обсуждающих свои дела и проблемы. Бекхан вновь заговорил.

– Хорошо, – согласился он с женой и дочерью, – Крутиться – так крутиться! Ты права дочка, – у меня достаточно ума для этого. И я докажу, что я – не неудачник. Но, предупреждаю: за все придется платить. Я имею в виду не деньги. Как бы нам не пришлось жалеть после, как бы вам не пришлось каяться, что толкнули меня в это болото. Впрочем, лезть придется всем, – и тебе, Зайра, и твоей матери. И твоему брату.

– Ни в какое болото мы не толкаем тебя! – запротестовала Зайра, – Мы лишь хотим, чтобы ты отбросил устаревшую мораль и реализовал свой ум и способности легально. Не то еще угодишь в тюрьму, а потом будешь винить нас с мамой.

– Да, – поддержала ее Майра, – Никто не толкает тебя на преступление. Есть тысяча способов делать деньги. Нужно просто перестать болтать и взяться за один из них.

– Но из этой тысячи не реализовать ни одного честным путем, – возразил Бекхан, – Да, в тюрьму за это не посадят, но то, чем мне придется заняться, может вызвать тошноту. Сейчас вам невозможно что-либо доказать, это для вас болтовня. Но, возможно, когда-нибудь вы пожалеете об этом разговоре. И может быть, тогда покажется раем наша сегодняшняя жизнь, – пусть бедная, пусть нищая, но, в общем-то, счастливая.

Майра фыркнула. Она уже успокоилась, справилась со своей слабостью.

– Я прямо свечусь от счастья! – сказала она, театрально разведя руки, – Я прямо сияю! До чего может договориться человек, а?! Иди ты! С тобой невозможно говорить.

Майра встала; тяжело ступая грузным телом, переместилась туда, где кипели заокеанские страсти, и улеглась на диван, согнав с него Алихана. Проводив ее глазами, Бекхан обратил взгляд, в котором еще теплилась надежда, на дочь.

– Дочка, подумай над моими словами…

– Может, я чего и не понимаю, папа, но что нашу жизнь никак не назвать счастливой, поймет даже ребенок. И мне кажется, что подумать нужно как раз тебе.

С этими словами Зайра встала и начала прибираться. Она действовала быстро, движения ее были легки и точны. Она ни разу не звякнула посудой. Бекхан следил за передвижениями ее ладной фигурки, любуясь ее высоким лбом и ясными глазами, выказывающими его кровь, и думал: «Почему существует непонимание между близкими людьми? Ладно, Майра, хотя и прожили вместе столько лет, так и осталась чужой. Но Зайра-то, Зайра! Вроде воспитывал с пеленок, старался вложить всю душу, а оказалось, – глухая стена! И что теперь делать? Нужно решаться, на что-то решаться. Не то и впрямь придется перебираться к Володе. По всему видать, Майра настроена решительно. И она чувствует поддержку детей. Как я буду жить без них? Зачем тогда жить? Нет, нужно что-нибудь придумать. Но что? Майра говорит о тысяче способов, но все они сводятся к одному – оттяпать, отнять хитро и нагло то, что есть у других, заставить работать на себя бедолаг вроде себя, вроде Владимира или Заманжола…»

Убрав посуду в буфет, Зайра присоединилась к матери и брату, а Бекхан остался сидеть за столом в тяжелых раздумьях о дальнейшей жизни.

9

Выйдя из машины Заманжола и направляясь в свою комнатушку в общаге, Владимир не мог и помыслить, что скоро произойдут события, которые захватят его в свой водоворот, как отломанную и брошенную кем-то веточку, брошенную, чтобы посмотреть, затянет ее в глубину или она удержится на плаву. Он жил обыденной жизнью, порядочно поднадоевшей в мелькании однообразном дней, наполненных мелочной суетой, не подозревая, что скоро ему придется напрячь все силы, чтобы одолеть неведомых пока врагов.

Душа его томилась от рутины повседневных забот, бессознательно рвалась неизвестно куда, словно чувствуя, что судьба готовит совершенно другую жизнь, неотвратимо надвигающуюся, словно бушующее торнадо, и уже пытающуюся краешком, пока только краешком зацепить безработного «утописта».

Владимир размышлял о серости своего существования, на сумеречном небосклоне которого пока еще сияли его друзья и дочь. Ему казалось, что он оказался за обочиной, в кювете, забитом всяким хламом, выброшенным на ходу из респектабельных иномарок «хозяев жизни», проносящихся мимо по широкому жизненному шоссе. Владимир ясно сознавал, что ему уже ничего не светит в оставшейся жизни. Заводить новую семью поздно, как он считал. Да и что он мог предложить женщине, если бы и нашлась согласная выйти за него? Не говоря уж о детях, которые могут появиться. Он и Алене не смог ничего дать. Учебу ее будет оплачивать теперешний муж Татьяны. Нет, о вторичной женитьбе не может и быть речи. Он не хочет больше экспериментировать.

Да, он строил планы об организации рабочего движения. Но пока не нашел ни одного единомышленника. Что уж говорить о других, когда даже друзья убеждены, что идеи его – несбыточная утопия.

Иногда ему казалось, что он тонет в трясине и барахтанья его тщетны – болото жизни неминуемо засосет; и только неистребимый инстинкт самосохранения заставляет держаться на поверхности. Но, рано или поздно, он обязательно будет поглощен вонючей пучиной, – разве что чудо вытащит его оттуда. И мысли о никчемности своего существования, о целесообразности одним ударом покончить счеты с жизнью все чаще одолевали его, особенно, когда он оставался один, или когда в муторные часы глубокого похмелья его терзали когти жестокого сплина. Возможно, поэтому он круто повернул у самого подъезда и направился к своему бывшему дому, надеясь, что Алена дома, не ушла на дискотеку или еще куда-нибудь – как девушке усидеть дома в такие часы?

Ему пришлось порядочно пройти по ночному городу. Во дворах играла музыка, слышались голоса и смех молодежи, заглушаемые порой ревом въезжающих и выезжающих машин и их разнообразных сигналов – то мелодичных, как квартирные звонки, то похожих на звук сирены полицейской машины, а то пронзительных и мощных, как свисток локомотива. Владимир автоматически ориентировался в темных закоулках, направляясь наикратчайшим путем к дому, где прожил столько счастливых лет.