Горький аромат фиалок. Роман. Том первый

Заманжол похолодел. Не поверив, он подошел ближе к Алтынай и понял, что старшая вожатая права. От Алтынай разило какой-то бормотухой, и ее заметно покачивало. Тахир держался прочнее, но и он был пьян. Заманжол схватил его за руку и выволок с танцплощадки.

– Чё те надо?! – заорал тот, а Алтынай, не отпуская его другую руку, тянула назад.

– Куда тащишь! – закричала она, – Отпусти!

Ее пьяный голос, развязный тон окончательно вывели Заманжола из себя.

– Что ты с ней сделал! – вскричал он и влепил Тахиру оплеуху. И сразу еще одну. Из носа Тахира хлынула кровь. При виде крови лицо Алтынай перекосилось, и она дико завизжала. Она подскочила к Заманжолу и сильно, обеими руками, толкнула его в грудь. Заманжолу стало не по себе от ее горевшего ненавистью взора.

– Сволочь! – кричала она, – Скотина! Гад! Не трогай его! Не трогай…

Заманжолу стало так плохо, так плохо, что он резко развернулся и пошел прочь, растолкав успевших окружить их ребят. Он ничего не видел перед собой, – все заслоняло разъяренное и перекошенное лицо Алтынай. И эта ненависть в глазах…

Заманжол долго бродил в темноте; забрался в какие-то заросли; спотыкаясь, цепляясь за ветки и шипы, долго продирался сквозь них, и, наконец, выбрался на берег. Он сел на валун у самой воды, и, разувшись, окунул ступни в теплые волны. Река продолжала свою шумную работу и ночью. Волны беспрестанно шуршали о гравий, стремнина плескалась, сверкая гребнями в те редкие минуты, когда ущербная луна выглядывала из туч.

Надвигалась близкая уже гроза; она посверкивала, грозя очень скоро настичь эти места. Какие-то ночные птицы проносились низко-низко, едва не касаясь головы крылами. Со стороны лагеря доносилась приглушенная расстоянием музыка. Там продолжались танцы.

Заманжол окончательно успокоился. Он понимал, что в произошедшем с Алтынай виновен отчасти и сам. Он вспомнил ее отчаянное лицо, когда она осталась одна на этом берегу.

– Милая моя, – шептал Заманжол, – Хорошая моя. Прости меня. Я люблю тебя, люблю! Но ты еще совсем маленькая. Понимаешь? Потерпи, ну потерпи немного. Разве я отказываюсь от твоей любви? Просто сейчас я не могу ничего, ты должна понять, ты требуешь от меня невозможного…

Заманжол разговаривал с Алтынай, и она в его воображении сидела рядом, все понимала и со всем соглашалась. Они улыбались друг другу, болтая ногами в воде.

Совсем близко ударила молния, и страшный треск вывел Заманжола из задумчивости. Он решил возвращаться, – пора ложиться спать. Музыки уже не было слышно. Его внимание привлекли чьи-то голоса в стороне. Мужской голос словно уговаривал. Ему отвечал едва слышный девичий. Заманжол всмотрелся, но ничего не увидел, – луна надолго ушла за грозовые тучи.

«Кто бы мог так поздно гулять тут?» – подумал Заманжол. Потом угадал Тахировские интонации и все понял. Настроение вновь испортилось. Он хотел подойти и потребовать, чтобы Алтынай шла спать, но, вспомнив ее ненавидящие глаза, отказался от этого намерения.

– Да ну их! – Заманжол махнул рукой и бегом направился к лагерю. И тут до него донесся вскрик. Он остановился и прислушался. Все было тихо. Он не знал, что делать. Смутное беспокойство овладело им. Он колебался, не зная, точно он слышал крик или ему показалось. И только продолжил путь, как крик повторился, перейдя в протяжный вопль. Заманжол стремглав бросился обратно. Он летел напролом сквозь заросли, обдирая одежду и кожу.

– Алтынай! – кричал он, – Алтынай, я здесь, я сейчас!

Когда он выбежал на берег, то увидел следующую картину: Алтынай лежала, вопя и безуспешно пытаясь опрокинуть навалившегося на нее Тахира. Платье ее было задрано; ее обнаженные ноги белели в темноте. Вспышка молнии четко, до мельчайших подробностей осветила дикую картину насилия – Заманжол даже заметил темную кровь на бедре несчастной девочки. Эта на мгновение вырванная из тьмы сцена на каменных лежанках долго будет преследовать Заманжола, а в тот момент от стоял, будто пораженный той молнией.

Ослепительный свет сменился кромешной тьмой; затем последовал страшный грохот, и с этим грохотом до Заманжола дошло осознание того, что происходит. Он обезумел. С ревом дикого зверя набросился он на Тахира и, оттащив от Алтынай, начал остервенело бить ногами.

Алтынай притихла. Но когда Тахир, вырвавшись, убежал, и Заманжол подошел к ней, она заверещала, как безумная и, неожиданно вскочив, бросилась в реку!

Заманжол потом не смог простить себе тогдашней растерянности. Он потерял слишком много времени, пока соображал, что делать. Быстрое течение не ждало и успело отнести Алтынай на порядочное расстояние, когда, услышав ее крики, он бросился за ней. Заминка составила всего пару-тройку секунд; Заманжол плавал хорошо, но сильное течение и ночь не оставили ему шансов. Заманжол метался по реке, звал Алтынай, не переставая, но ее не было слышно. Он понял, что упустил ее. Но еще долго, не веря, плавал и нырял, все более сносимый течением…

Обессилев, он вернулся в лагерь. Мокрый, дрожащий, с дикими глазами, Заманжол представлял страшную картину. Фельдшер поставила ему укол, но он долго не мог прийти в себя.

Всю оставшуюся ночь всем лагерем искали Алтынай, и только когда рассвело, ее тело обнаружили двумя километрами ниже на порогах. Когда Алтынай принесли в лагерь, Заманжол не узнал ее – она была, словно статуэтка из слоновой кости. И в спутанных волосах ее зеленела тина…

Тахир бесследно исчез. Больше Заманжол не встречал его и ничего о нем не слышал. Он знал, что против Тахира было заведено уголовное дело, но разыскали его или нет, не знал. В лагерь приезжала милиция, Заманжола допрашивали, и по тому, что его впоследствии так и не вызвали в суд, он заключил, что Тахир не был пойман.

От приехавших родителей Заманжол узнал, что Алтынай была их единственным ребенком. Он чувствовал себя преступником, когда сбивчиво рассказывал им о той страшной ночи. Потом он ездил на похороны, и потом долго мучил себя бесполезными упреками.

Но время лечит. Вылечило оно и Заманжола. Затянулась рваная рана на душе. Конечно, он не забыл совсем о Алтынай, но с годами все реже вспоминал, и лагерь, и начавший размываться образ той прекрасной девушки. Поэтому понятно, чем стал для него репортаж городского телевидения.

Все забытое вернулось с новой силой. Через два дня начинались занятия в школе, а мысли Заманжола были заняты одним – нет ли новых сообщений о пациентке доктора Парфенова. И только освободившись, он мчался домой, к телевизору, все более укрепляя Балжан в мысли, что он как-то причастен к случившемуся с девушкой, найденной в зале ожидания железнодорожного вокзала.

7

Роман Владимирович, бывший до недавнего времени крепким, бодрым стариком, за время болезни сильно сдал. Он осунулся, стал горбиться и волочить ноги. Взгляд потух, появилась одышка. Аппетит пропал; он перестал есть, пил только черный кофе и воду. Им овладела апатия, впервые пришла усталость от жизни, впервые он почувствовал тяжесть своих лет. Он явственно ощутил приближение смерти и спокойно ждал, считая, что болезнь его – простая естественная старость.

Ему доложили, что на прием просится профессор Демидов. Роман Владимирович прошел в свой кабинет, в котором в последнее время бывал очень редко. Отставной начальник секретной лаборатории вошел и взглянул на престарелого друга с состраданием. Павловский сухо поинтересовался:

– Что ты хочешь сообщить мне?

Демидов замешкался, не зная, с чего начать.

– Говори прямо, без обиняков, – предложил Роман Владимирович, – я пожил достаточно, чтобы устать от этой жизни. Поэтому спокойно приму любое сообщение, даже если узнаю, что болезнь моя неизлечима.

– Да, ты прав, Роман. Тебе недолго осталось жить. Но у тебя не болезнь. Я установил, что ты отравлен.

При последних словах профессора старик встрепенулся. Доселе казавшийся равнодушным, он мгновенно преобразился – выпрямился, взгляд его прояснился, тело напряглось. Он весь подобрался, как зверь в минуту опасности.

– Отравлен? – вкрадчиво произнес он, – И кем же?

– Я не криминалист, и не могу сказать, кто отравил тебя, но то, что ты отравлен, а не просто отравился – это мне стало ясно, как только был выявлен яд. Проанализировав все данные обследования, я установил, что ты подвергся действию так называемого «препарата икс», синтезированного в нашей лаборатории в конце восьмидесятых.

– В вашей лаборатории?! – воскликнул правитель. А потом закачал головой:

– Не может быть!

– Роман! Прошу, выслушай меня внимательно. Ты должно быть в курсе, что «препарат икс» вызывает смертельное отравление, после чего быстро расщепляется и продукты распада в считанные часы выводятся из организма, не оставляя следов, так что анализы ничего не обнаруживают. Об этом наши СМИ растрезвонили после того скандала, помнишь, – из-за которого-то мне и пришлось подать в отставку. Нашли козла отпущения!

Демидов качнул головой, взглянул на своего друга, но не ощутил сочувствия. Да и впрямь – до сочувствия ли умирающему, тем более, что после тех событий прошло столько лет. Старик ждал, вперив свои белесые зрачки в собеседника. Профессор прокашлялся и продолжал:

– Большая доза препарата икс вызывает быструю смерть, а серия малых – медленное угасание. Следы этого яда невозможно обнаружить уже спустя час после приема. Но мои лаборанты все же сумели распознать вторичные продукты препарата в твоих анализах. К тому же симптомы при этом отравлении очень характерны, поэтому я могу позволить себе утверждать, что ты стал жертвой именно «препарата икс».

– Вот как. Медленное угасание… но для чего так отравлять?

Профессор Демидов лишь пожал плечами. Павловский тоже замолчал. Он поднялся, подошел к окну и взглянул на полосу прибрежных вод в стороне от порта. Некоторое время он стоял, словно уйдя в глубокую задумчивость, и вдруг резко обернулся, и смотревший ему в спину Демидов смутился. Павловский понимал, о чем тот думает. Точнее, – о ком. Старик опустил голову и вернулся на свое место за столом. Но не стал садиться. Демидов был уверен, что теперь кое-кому не поздоровится, и к нему пришло запоздалое раскаяние за то, что решил просветить своего обреченного друга.

– Спасибо за сообщение, – сказал Роман Владимирович, – Я очень признателен тебе, ведь теперь мои последние дни будут наполнены смыслом. Я постараюсь найти своих убийц и должным образом их наказать. Можешь не беспокоиться – содержание нашего разговора останется в тайне. Я сегодня же распоряжусь о щедром вознаграждении…

Павловский вопросительно взглянул на профессора.

– Миллиона, я думаю, достаточно?

Демидов встал и протянул руку другу.

– Прощай, Роман, – сказал он, – Мы были друзьями, всегда поддерживали друг друга в трудные минуты, и я почел своим долгом сообщить то, что ты сейчас услышал. Мне хватает моей пенсии и доходов от моей клиники, так что не утруждай себя лишними хлопотами. Попрошу о другом. Обещай, – если будет хоть капелька сомнения в виновности подозреваемых, ты не станешь наказывать их. Не бери напоследок греха на душу.

Вместо ответа Роман Владимирович только кивнул, и Демидов покинул кабинет. После его ухода был вызван начальник личной охраны Павловского Алексей Борн. За плечами Алексея были двадцать лет службы в охране президента компании. Борн верно служил Павловскому и ни разу последний не усомнился в полезности первого. Но с тех пор, как старик отстранился от управления компанией, он словно забыл о существовании своей «тени». И вот теперь Алексей вдруг понадобился ему. Между ними состоялся следующий разговор. Говорил в основном Роман Владимирович.

– Алексей, ты верно служил мне и никогда не подводил. Так же служил твой отец, а дед твой был соратником моего отца. Поэтому я хочу отблагодарить тебя. Я смертельно болен и скоро умру. Я завещаю тебе свою старую виллу на побережье. Но вызвал я тебя не для того, чтобы сообщить это. В последнее время я не беспокоил тебя и думал, что ты больше мне не понадобишься. Но возникли обстоятельства, вынудившие прибегнуть к твоим услугам. У меня мало времени, и я не могу объяснить, что произошло, да тебе и не нужно этого знать. Теперь слушай внимательно. Возьми своих ребят и привези ко мне моего зятя. Тома. И аккуратней там! Он мне нужен живым. Ясно?