Горький аромат фиалок. Роман. Том третий

– Да. Дети наши взрослые, живут своими семьями. Сын в столице – юрист. А две дочери замужем, живут в райцентре. Приезжают часто – грех жаловаться.

Потом добавил, передавая очередную пиалу гостям:

– У меня есть напарник – молодой парень. Он живет на центральной усадьбе. Отсюда километров десять. А может, и все пятнадцать. Но сегодня не приехал – буран.

– А вам не скучно, Асан ага?

– Нет. Почему должно быть скучно? Днем я занят скотом, а вечерами читаю книги. А, кроме того, я немного грешу бумагомарательством.

И он рассмеялся. Яков не понял.

– Бумагомарательством? Что вы хотели сказать?

– Пишу книгу. О том, что пережил, что передумал. Надоело только читать книги других людей.

Гости взглянули на хозяина с большим уважением.

– Я заметил, как много у вас книг, – сказал Яков, – Сначала подумал, что с вами живет сын – студент. Или дочь.

– Нет, это все мои книги. Да, много книг мне подарил сын. Он никогда не приезжает с пустыми руками. Ну а остальные – из моей прошлой жизни.

Гости взглянули на хозяина заинтересованно.

– Из прошлой жизни? – переспросил Яков, – Как это понимать?

– Нет, я не имел в виду реинкарнацию, – со смехом пояснил Асан, – Я хотел сказать, что не всегда был ковбоем и в прошлом жил в центрах цивилизации.

9

А в это время Бекхан беседовал с Аксакалом в его жилище. За тонкими стенками вагончика бушевал буран, но внутри было тепло. И уютно. Хозяин вагончика говорил:

– И я когда-то был материалистом. У нас у всех мозги были набекрень. И это не удивительно – материализмом нас начали кормить чуть не с пеленок. И все было понятно и объяснимо до какого-то возраста. Потом стали возникать вопросы, на которые не может дать ответа материализм. И его дитя – современная наука.

– Да, есть вопросы, на которые наука пока не дала ответа, – возражал Бекхан, – Но из-за этого нельзя отвергать материализм и, как вы говорите, его дитя – науку.

– Я говорю не о тех вопросах, на которые пока не может дать ответа наука. Я говорю о тех вопросах, на которые наука не сможет дать ответа в принципе. Никогда! Понимаете?

– Например? Приведите хоть один пример.

– Пожалуйста. Наука объясняет все поверхностно. К примеру – всемирное тяготение. Это одно из основополагающих явлений. Как объясняет наука это явление? А никак! Да, установлены закономерности; над этим потрудились и Галилей, и Ньютон, и Эйнштейн, и другие ученые. Но что такое тяготение? Почему материальные объекты притягиваются друг к другу? Откуда возникает эта сила? И каким образом она воздействует на материальные объекты? Откуда берется энергия? И почему эта энергия не истощается? Или истощается? Вы считаете, что наука когда-нибудь сможет дать ответ на эти вопросы?

Бекхан уклонился от прямого ответа. Он сказал:

– Почему нет? Я верю в науку.

Аксакал немного подождал, считая, что собеседник приведет какие-нибудь доводы в пользу своей веры. Затем продолжал:

– Или возьмем время. Что это такое? Материально ли оно? Или оно существует лишь в сознании людей?

Бекхан удивленно поднял бровь. Такого он еще не слышал! Аксакал продолжал:

– Эйнштейн признавал, что природа времени не ясна. Хотя он свободно оперировал временем в своей теории. И сегодняшние ученые со спокойной совестью говорят об экспериментальном подтверждении теории относительности, не утруждая себя выяснением того, о чем свидетельствуют эти самые эксперименты.

Бекхан улыбнулся и сказал:

– Что-то не совсем улавливаю вашу мысль, уважаемый. О чем вы говорите? Вы сомневаетесь в результатах экспериментов?

– Да. Я не понимаю людей, основывающих серьезную теорию на том, природу чего еще не выяснили. И тех, кто потом возводит эту теорию в абсолют, закрывая глаза на существенную оговорку автора.

Бекхан продолжал улыбался. Аксакал оставался серьезным.

– Можете не улыбаться. Вот возьмем пространство. Что это такое? Вроде бы с ним все ясно. Это то, в чем, как в трехмерной системе координат, расположен весь мир. Это представление господствовало в сознании людей до Эйнштейна. И до сих пор многие не могут представить, как может это пространство, эта абстрактная система координат, искривляться. А все потому, что понятие пустого пространства – это выдумка. Вернее всего, пространство так же материально, как и все объекты, расположенные в нем. Оно не пустое, оно – само материя. Поэтому и способно искривляться под действием тяготения. И неоднородно – в нем есть уплотнения и разрежения. Уплотнения – это видимые и фиксируемые нашими органами чувств и приборами объекты, разрежения – то, что мы считаем пустым местом. С пространством повторилась история с воздухом, с атмосферой. Ведь и воздух раньше считали пустым местом. Хотя и в древние времена кое-кто догадывался, что это не так.

Бекхан молчал. Он должен был признать, что его никогда не посещали подобные мысли. Возможно, Аксакал прав в том, что теория Эйнштейна когда-нибудь потребует коррекции или даже пересмотра. Но ведь это не означает, что человек, человеческий разум никогда не разберется с тайнами этого мира. Бекхан хотел возразить, но тут в дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Аксакал недовольно. Он досадовал тому, что его отрывают от такого захватывающего спора. Дверь отворилась, и вместе с клубами ворвавшегося холодного воздуха вперемешку со снегом в помещение вошел парень, который работал в одной бригаде с Аксакалом. Он поздоровался и остановился в нерешительности у порога.

– Извините, я думал – вы одни, – сказал он.

– Ничего, проходи, Габбас, – пригласил хозяин вагончика, уже более мягко, – Тут все свои.

Габбас остался стоять на прежнем месте.

– Да что с тобой? – Аксакал заметил, что парень не в себе, – Что-то случилось?

– Аксакал, я хотел, чтобы вы почитали Коран. Умер мой близкий друг. Вот…

Аксакал прошептал короткую молитву и провел ладонями по лицу.

– Да одарит Аллах его своей милостью, – сказал он и спросил, – Как звали твоего друга?

– Алик, – ответил Габбас, разуваясь и проходя в глубь помещения. Потом поправился:

– Алимжан. Его звали Алимжаном.

Аксакал усадил парня возле себя и начал произносить напевные и печальные аяты Корана. Бекхан слушал в задумчивости. Ему казалось, что эти непонятные слова свидетельствуют о бренности земного существования, о том, что все в этой жизни суетно, преходяще. Но, странное дело – они в то же время дарили надежду, дарили уверенность в том, что не все в этом мире грешно и подло, что есть и что-то святое, и что за страшной пропастью могилы нас может ждать лучшая доля.

– Сколько было лет твоему другу? – спросил Габбаса Аксакал, когда закончил чтение Корана.

– Двадцать четыре.

– Отчего он умер?

– Повесился, – Габбас опустил голову в безысходной тоске.

– Субханаллах! – воскликнул Аксакал. Его лицо потемнело, оно выразило большую скорбь, чем при первом сообщении Габбаса о смерти друга.

– О, Аллах! – сказал он потом, – Прости его грешную душу.