Небесные всадники

Княгиня видела свой портрет, украсивший стену одного из деревенских храмов в Гатене. Портрет был хорош, почти не льстил, но сквозь знакомые черты проступал кто-то другой.

– Моя легендарная и никогда не существовавшая прабабка, конечно. Хотя какая прабабка – с тех пор минуло больше трех столетий, сменилось одиннадцать Багрийских царей, но, впрочем, неважно… Я обещала рассказать вашему брату эту легенду…

– Об упавшей с небес Всаднице со сломанным крылом? Родившей двух сыновей, один из которых стал первым Багрийским царем, а второй – Гатенским князем. Я слышал её от своего однокашника, багрийца… Вы ведь не верите в неё?

Этери с удовольствием не верила бы. Вот только это сложно, когда ты сама – часть легенды. И каждый твой вздох – напоминание о ней.

Они присели на скамейке, Этери положила на колени сорванный цветок.

– Этот договор о мире… – сказал принц, опираясь обеими руками о сиденье скамьи и откидываясь назад. – Как Исари собирается удержать стороны от нарушения договора? Что он может противопоставить двум империям?

Этери, сложив ладони чашей, обхватила цветок и поднесла его к лицу, вдохнула аромат.

– Своё сердце, – едва слышно пробормотала она. – Он противопоставит вам своё сердце.

Глава III

Исари вынырнул из мутного забытья, заменявшего ему сон, в которое он погружался под воздействием всевозможных лекарственных настоек, коими пичкали его Этери и придворный лекарь. Какое-то время он лежал, не шевелясь, глядя на сине-зелёный балдахин, вспоминая день вчерашний и готовясь ко дню сегодняшнему.

Он должен выдержать грядущее сражение, выиграть битву на словах, войну политических взглядов, недомолвок и столкновения интересов. А если проиграет, не за горами битва на мечах, где он заведомо слаб и беспомощен.

Вставать не хотелось, решать не хотелось, жить не хотелось. Но было нужно, а потому Исари откинул полог и вызвал слугу. Чуть позже, перед завтраком, он устроил смотр своим маленьким войскам – своим соратникам.

Этери, свежая, как роза, приколотая на манер аксельбанта к её плечу с помощью булавок и шарфа, сидела на подоконнике, покачивая ножкой в сафьяновой туфельке без каблука. Прямо у её ног расположился мужчина неопределённого возраста, с аккуратно подстриженной бородкой и широкими браслетами на запястьях. Рядом с запечатанным магом стоял юноша – темноглазый, небольшого роста, худой, с острыми чертами лица, явно не знающий, куда себя деть. Это были придворный художник Иветре со своим учеником.

На спинке царской кровати сидел, нахохлившись и ссутулив плечи, цесаревич Амиран. Исари смотрел на него с некоторой тревогой: Амиран придерживался совершенно противоположных взглядов на всё, что только можно представить. Только подкупающая честность и прямота не давали ему участвовать в заговорах или устраивать саботажи против решений Исари. Однако вслух он не стеснялся критиковать решения брата.

Они не были ни дружны, ни близки. Амиран просто ждал, когда престол освободится, чтобы переделать всё под себя.

«Когда я стану царем, – говорил он, глядя в глаза Исари и прекрасно понимая, что станет править только после смерти брата, – я буду править сильной рукой, мне не нужно будет улыбаться, глядя в глаза врагов, как тебе!»

Исари только надеялся, что Амиран к тому времени вырастет, и все начинания и победы на политическом поприще не пойдут прахом.

– Итак, – сказал Исари. – Все меж нами тысячу раз обговорено. Пути назад нет, хотим мы этого или нет.

Амиран в ответ фыркнул, Этери достала из поясной сумки свой вечный кривобокий шарф и принялась щелкать спицами. К рукоделию, которое она не особенно любила, княгиня прибегала лишь в минуты крайнего волнения.

– Не всё обговорено, – бесцветным, нарочито равнодушным тоном произнесла она. – Икар почти добился результатов.

– Не продолжай, Этери, – прервал ее Исари. – Я не могу рисковать: мы не знаем, насколько важно именно добровольное самопожертвование. Быть может, надежда на спасение опасна. Мы не знаем точного действия этой древней магии и…

– Если ваше величество позволит, – сказал Иветре, опуская голову в поклоне, – я могу сказать следующее: ваша болезнь, в нашем случае, – это дар Небес.

Амиран, снова не сдержавшись, фыркнул и так мотнул головой, что чуть не свалился со спинки кровати. Иветре строго посмотрел на него и продолжил:

– Я изучал жизнь ваших доблестных предков и могу сказать точно: способности к этой странной магии, магии крови, просыпались у них только перед лицом смерти. Всегда.

– К тому же, – заметил Исари, прикрывая глаза, – все они были здоровы, как быки, им не приходилось проливать свою кровь вне поля боя.

Этери и Иветре усмехнулись. Аче, ученик Иветре, снова переступил с ноги на ногу и плотнее вжался в стену. Амиран, внимательно разглядывавший свои ногти, добавил скучающим тоном:

– Будь ты здоров, братец, ты был бы самым бесстрашным полководцем. Мчался бы впереди армии, не разбирая дороги, лишь бы не увидеть, как за твоей спиной умирают люди. Твоя тяга к самопожертвованию сродни этому.

– Смейся, смейся над своим государем и братом, Амиран. Я не злопамятен.

– И потому мстить будешь со смирением, свойственным кандидату в святые, и скромно потупив глаза.

– Не мстить, а воспитывать.

– Лучше бы ты приказывал давать мне кнута за проступки, – не унимался Амиран. – Может быть, тогда я что-нибудь и запомнил бы из твоих нудных воспитательных речей. «Царь должен», «Царь обязан», «Стране нужно» – лучшая колыбельная из всех возможных.

– Начать пороть тебя никогда не поздно. Мне только жаль, что современные лекари не умеют ещё пересаживать мозги. Я бы с тобой поделился!

Братья усмехнулись совершенно одинаково. Они были гораздо более похожи, чем думали. «Когда я стану царём, – с неожиданной грустью подумал Амиран, – я буду тосковать по тебе».

За завтраком Этери обратила внимание Исари на камайнскую принцессу, сидевшую рядом с братом. Ей необыкновенно шло бело-сиреневое платье, сшитое с учётом как багрийской, так и камайнской моды. Свежее личико не портили даже излишки сурьмы и белил.

– Хорошенькая девушка. И не глупа. Прекрасно понимает багрийский, но предпочитает делать вид, будто не знает ни слова. Ты ведь догадываешься, зачем её привезли.

– Она станет хорошей женой для Амирана, – ответил Исари, выразительным взглядом окидывая тарелки, стоявшие рядом с ним. Мало сладкого, мало мучного, ничего жирного, острого, соленого. При дворе было принято делать вид, будто никто не замечает разницы между общим столом и тем, что ел Исари.

– Не смеши меня! – сказала Этери. – Кто будет выдавать дочь за младшего брата при наличии холостого старшего?

– Чтобы оставить её вдовой?

– Исари, мы оба прекрасно знаем, что для установления мира ты с таким же печальным выражением лица, как сейчас, принесёшь в жертву не только себя, но и меня, и Этери, – вклинился в разговор Амиран. – И даже эту девушку. Ты совершенно не ценишь отдельную человеческую жизнь.

– Вот совершенно согласна, – с невинным видом заметила Этери, надкусывая пирог.

– Злые люди, в чём ещё вы меня обвините? – спросил Исари, усмехаясь.

– В тщеславии, – отозвался Амиран.

– В гордыне, – ответила Этери.

– Меня?

– Разумеется, тебя, – в один голос воскликнули цесаревич и княгиня.

Этери продолжила:

– Ты любишь взваливать всё на себя и тащить, погибая под тяжестью груза, но отвергаешь помощь. А потом страдаешь.

Исари снова усмехнулся, но теперь уже грустно.

– Я настолько жалок?

– Глупости, – сказала Этери и взяла его под столом за руку, мягко погладила ладонь. – Ты не хочешь выглядеть слабым. Ни в своих глазах, ни в чужих. Это совершенно естественно и понятно.