Небесные всадники

Они вошли в покои, по-камайнски роскошные, пусть и с багрийскими мотивами в отделке. Камайнцы любили красный, зелёный и золотой, багрийцы белый, серебряный и синий, а гелиатцы предпочитали серебро и все оттенки красного.

Лейлу встретил встревоженный Салахад. Лейла задумчиво потирала руку в том месте, где её касалась рука Амирана. Погруженная в свои мысли, она чуть не прошла мимо брата, но он перехватил её чуть повыше локтя.

– Я получил известие от отца, – сказал он. Известие было получено магическим способом, от одного из преданных халифу запечатанных магов. Им можно было доверять. – Мы должны добиться того, чтобы ты стала женой царя. Это важно.

Лейла заплакала. Слезы катились вниз, на пол, на изразцовый, сине-бело-зелёный узор из цветов и листьев.

– Ты чего плачешь, дурочка? – растерянно и удивленно спросил Салахад, убирая руку. – Ты чего?

– А если я люблю другого? – всхлипнув, спросила она.

Салахад отодвинулся на несколько шагов, присел на низкий топчан у стены и спросил будто бы равнодушно:

– Влюбилась? Когда же успела?

Лейла мгновенно растеряла свою независимость, бросилась брату на грудь, уткнулась лицом в богато расшитый кафтан.

– Только что, – всхлипнула она. – Только что!

Салахад вздохнул, погладил сестру по голове.

– Ты должна родить наследника именно от Исари. Его брат… они не в ладах, Лейла. Он хочет воевать, а значит, едва станет царем, все договорённости, которых мы достигнем, пойдут прахом. Исари нужен другой наследник – сын, который продолжит его дело. Нам очень нужен мир, сестрёнка. Очень.

Лейла заплакала ещё горше, потом пробормотала что-то бессвязное…

Глава IV

Солнечный свет струился сквозь витражи, раскрашивая царскую молельню в яркие цвета, преломляясь в драгоценностях царя, играя в его тёмно-рыжих волосах.

– Будь благословенно, дитя Небес, – произнёс старинную формулу Накри, немолодой уже жрец, которого приставили к маленькому цесаревичу, едва тот научился говорить. Ему Исари доверял и свои нехитрые детские горести, и свои большие беды.

Исари с детства отличался непомерной гордыней, принявшей необычную форму. Он был твёрдо уверен, что обязан изменить мир, отметая любые преграды, не обращая внимания ни на кого, в том числе – и на самого себя. Молитвы и исповеди его были обычно сухи и больше всего походили на отчёты и планирование. Разве что в детстве он иногда позволял себе жалобы, которых стеснялся, но и они с возрастом ушли в небытие. Жрец не знал, о чем говорить с человеком, за чью душу он отвечал.

Что он мог сказать? Напомнить о смирении? Смиренной гордыни в Исари и так было слишком много уже тогда. Напомнить об испытаниях, которые даются ровно по силам? Исари, кажется, в это не верил. Он согласен был стойко переносить любые невзгоды, но совершенно терялся, когда оказывалось, что ему нечего превозмогать и не от чего страдать. Он не знал, что делать со своей жизнью, если нет нужды бороться.

– Что беспокоит тебя, Небесное дитя? – мягко спросил жрец, и царь встрепенулся, отвлекаясь от своих мыслей.

– Меня беспокоит моя женитьба, – выдохнул он. – Не думаю, что имею право… Я предпочёл бы, чтобы на Лейле женился один из гелиатских принцев, Валериан или Константин.

– Принц Валериан в два раза старше Лейлы. А принц Константин, окончив академию, отречется от престола. Разве Камайн удовлетворят такие кандидаты, дитя?

– Гелиат не устраивает мой брак с камайнской принцессой. И я их понимаю: это набрасывает тень на мою беспристрастность – основу моего права навязывать им мир. Хотя, если учесть, что я сам наполовину гелиатец, им не на что роптать.

– Давайте отвлечёмся от политики, Небесное дитя, ибо не она является предметом моих забот.

– А что же, Небесный отец? – рассеянно спросил Исари, накручивая на палец витой шнур, заменявший ему пояс.

– Разумеется, вы. Ваше душевное здоровье, ваш разум, ваша душа. Ваше личное счастье, наконец.

– При чем тут я? Мы говорим о взаимоотношениях трёх стран, о возможном возобновлении конфликта, жертвами которого могут стать ни в чем не повинные люди. При чём здесь мое личное…

– Как вы собираетесь спасать других, дитя, если не желаете спасти себя?

– Спасать меня? – переспросил Исари, хмурясь. – Вы снова о своём, отец? У меня нет на это времени. Я хочу знать, какое я имею право портить жизнь молодой девушке?

Он сидел нахмуренный, бледный и злой в первую очередь на самого себя.

– Этот брак полезен, – наконец произнес он, убеждая себя. – К тому же у Камайна есть несколько неженатых принцев, а у Максимилиана подрастают дочери…

Накри тяжело вздохнул, вспомнил камайнскую принцессу – хорошенькую, с большими, удивлённо распахнутыми глазами на по-детски круглом лице. Что мешало её браку с багрийским царем? Политические причины? Они решаемы, иначе царь вообще не задавался бы вопросом о возможности женитьбы.

То, что девочка обречена на вдовство? Это гораздо серьёзнее. Царицы не выходят замуж повторно, доживая остаток жизни во Вдовьем замке, недалеко от столицы. Сейчас там жила мачеха Исари, мать Амирана. Обрекать на заведомое одиночество молодую женщину было жаль. Но жизнь человеческая непредсказуема, и даже здоровый, сильный человек может умереть совершенно неожиданно. Как умер и отец Исари, хотя любой лекарь сказал бы, что он с лёгкостью переживёт своего старшего сына.

– Вас беспокоит, дитя моё, что девушка вынуждена будет выйти за нелюбимого?

Исари усмехнулся. А кто выходит замуж по любви? Он не знал никого, кроме своих родителей, и чем это закончилось? Хрупкая гелиатка, которая собиралась провести всю жизнь среди книг и телескопов, сбежала из дома. Её родители были против этого брака. Не потому, что багрийский царь виделся им недостойной партией, – нет, они с удовольствием видели бы царицей Багры любую другую из своих дочерей. Но не эту, для которой беременность равнялась смертному приговору.

Когда Исари жил в Гелиате, он виделся со своим дедом. Тот говорил об умершей дочери, как о племенной кобыле, которую нельзя было пускать на развод: мол, и экстерьер хорош, и умна, а на развод не годится. И жеребёнок неудачный вышел… Так продолжалось, пока багрийский царь, приехавший повидать любимого сына, не взял тестя за грудки, не приподнял над полом и не сказал ему, угрожающе рыча:

– Ты говоришь о моей жене, о женщине, которую я люблю. О женщине, ценой своей жизни подарившей мне самое дорогое – сына. Прикуси язык!

В ту поездку отец привез Исари письмо от его мачехи. Смущаясь и краснея, показал несколько размытых цветных изображений, снятых на магический кристалл: годовалый светловолосый крепыш играет с ножнами от кинжала. Мачеха писала, что ждёт пасынка, что любит его. Исари смутно помнил её – вдова какого-то дворянина из глубинки, жила в качестве компаньонки при жене одного из визирей. Полноватая, мягкая, не очень красивая.

– Когда Тина понесла, мы женаты ещё не были – я и не собирался жениться, – сказал царь, приобнимая сына. – Но это же кровь моя, Исари! Сын мой!

Исари обнял отца, искренне сказал:

– Я рад за тебя, батюшка.

Он ещё раз взглянул на своего высокого, широкоплечего отца и на крепкого младенца – и почувствовал себя неудачным жеребёнком. Такого нельзя пускать на развод. Он всю породу испортит. Пусть экстерьер и хорош…

Да, Исари не мог обещать Лейле счастья, но мог ли ей обещать его кто-то другой? В любом случае принцессе придется выйти замуж ради удовлетворения политических амбиций своей страны. Исари, по крайней мере, будет честен и не жесток.

Исари поднялся со своего стула, жрец торопливо вскочил вслед за ним, осеняя царя благословением. Исари сказал:

– Спасибо, отец. Я должен поговорить с ней наедине. Она должна вступать в брак с открытыми глазами. Или не вступать в него вообще.

* * *

Говорят, царь Исари красив. Лейле, привыкшей к совсем другой внешности, к белоснежным улыбкам на тёмных от загара лицах, к чёрным, жёстким волосам, так не казалось.

Будь царь, с которым она ежедневно встречалась за завтраком, а время от времени по вечерам на балах, статуей или картиной, девушка прониклась бы совершенством его черт, строгой и холодной, несмотря на яркие волосы и тёмно-синие глаза, красотой.

Но он был живым человеком из плоти и крови, и Лейла прекрасно видела, что скрывает за собой его внешность. Красота прикрывала слабость, и принцессе, мечтавшей о сильных руках, которые унесут её далеко-далеко, защитят от всех бед, было неприятно думать, что вскоре её коснутся холёные и слабые пальцы багрийского царя.

По утрам она украдкой следила, как тренируется в одном из укромных двориков Амиран. Вот у него были такие руки, которым Лейла легко бы доверилась. Она стояла по утрам на террасе, скрытая плетистой вьющейся розой, и смотрела, как тренируется цесаревич. Он упражнялся то с мечом, то с копьем, иногда один, чаще с друзьями. Порой на тренировку он выходил без рубашки, и Лейла заметила небольшой шрам у него на предплечье левой руки, запомнила его, мечтала к нему прикоснуться.

Рядом с Амираном сегодня упражнялся ещё один юноша – невысокий, угловатый, взъерошенный, как воробей. Если цесаревич управлялся со своим оружием с такой лёгкостью, будто оно было не тяжелее пёрышка, то незнакомец подобной силой и ловкостью похвастаться не мог. Впрочем, Лейла на него и не смотрела.