Небесные всадники

Иветре кивнул.

– Когда он прикажет нам воткнуть друг другу лезвия в глаза, как принято среди казгийских недостойных.

Одноглазый сложил руки на груди.

– Почту за честь выполнить этот приказ!

Иветре сухо рассмеялся и повернулся ко входу в шатер.

– Я выкупил её сердце у жриц, – сказал одноглазый в спину. – Я смогу сделать то же, что сделали вы?

Учитель, не оборачиваясь, пожал плечами.

– Кто знает, друг мой, кто знает. Заведи сначала детей, вырасти подходящий сосуд, а там посмотрим. Что еще есть у тебя из потрохов?

– Не много осталось – жрицы не хотят будоражить рынок. Две селезёнки, три литра крови. Что-то интересует?

– Покажи селезёнку.

Аче снова почувствовал тошноту. Он был уверен, почти уверен, что речь идёт о человеческих внутренностях. Учитель вышел через несколько минут, слава Небу, с пустыми руками. И столкнулся с застывшим у шатра Аче, – застывшим, усталым и испуганным.

– Учитель… – просипел он.

– Следишь? – усмехнулся он. – Ну-ну. Стоит научить тебя делать это более незаметно.

– Я ничего не понял, – пробормотал Аче.

– Ничего, потом поймёшь. Главное, помни, что мир вокруг – статуя, прикрытая покровом лжи. С правдой в лучшем случае совпадают очертания, детали не видны. Я могу сдёрнуть для тебя это покрывало. Если ты готов.

Аче хотел одного: рисовать. Но теперь его манили к себе и тайны.

Они пошли в сторону караван-сарая, и учитель Иветре достал из кармана маленький осветительный шар. Хотел зажечь, потом раздумал.

– Одного прошу: будь мне предан. Будь честен со мной, Аче. И тогда ты увидишь мир таким, какой он есть. Все вокруг лгут, Аче. Я тебе лгать не стану.

– Все-все лгут?

– Кто не лжёт, тот заблуждается, повторяя чужую ложь.

Аче рассказал о своих злоключениях, поделился страхом: не заразился ли он от этого мага, не порастет ли травой? Учитель его успокоил:

– Слава Небу, подхватить эту гадость совсем нелегко. Эта трава стоит больших денег, но достаются они не тем, кто выращивает её на собственном теле. Хотя и они получают своё: вечный дурман чёрной травы. Разлагаются заживо, смешиваясь с землей, но боли не чувствуют, только удовольствие. В здоровом теле, не принимавшем отвара чёрной травы, семена её не приживутся.

– Это так страшно, учитель, – поёжился Аче.

Иветре искоса взглянул на него.

– Ты хорошо держишься. Был у меня один знакомый юноша, примерно твоих лет, который однажды три часа кряду прорыдал над судьбами незнакомых ему людей. Это только при мне. А сколько слёз он пролил без меня? И туда же – мнит себя героем, стрелой, посланной разгневанными небесами против потерявшего стыд человечества… Считает себя непревзойденным интриганом, хитрым лисом. Что с ним будет, когда он, наконец, получит по носу?

Они вернулись в караван-сарай, и там, вытянувшись на соломенном тюфяке, Аче проспал до полудня.

– Я купил всё, что мне требуется, – сказал ему учитель, протягивая плошку с подогретым магией рисом. – Через час отправляемся в путь. Едем в столицу, Аче. Царь заказал свой портрет.

Есть Аче совершенно не хотелось. Он спросил испуганно:

– Это одна из тайн, учитель?

– В какой-то мере, дитя. Ешь.

Аче благодарно кивнул. Ели и собирали вещи в молчании. Когда базар остался позади, Аче спросил:

– Расскажите о царе, учитель. Как нам рисовать его, каким он хочет видеть себя?

Иветре усмехнулся – верно, вспоминая старую басню о кривом и хромом царе, который, с одной стороны, требовал от живописца правдивого изображения, а с другой – не хотел выглядеть калекой.

– Работа будет сложная, Аче. И тайная. Никто об этом портрете знать не должен.

– Почему?

Иветре пожал плечами.

– Царские причуды. Кто знает, о чём думает царь. Зато платит двойную цену.

Аче кивнул, удовлетворенный объяснением. Какое-то время шагали молча, а затем учитель проговорил тихо, словно самому себе:

– А может быть потому, что царь желает изобразить на портрете будущее Багры. Печальное будущее, Аче.

И запел – как ни в чем не бывало:

Хайде! Хайде!
Был влюблён, да не заметили меня.
Ай, твои косы хороши, длинны, как винная лоза.
Хайде, хайде!
Тонок стан, не замечаешь ты меня.
И грудь пробила не стрела – твои зелёные глаза!
Хайде!

* * *

Они въехали в столицу через ворота Семи лучников, и учитель кивком приказал Аче спешиться – толчея была невообразимая. Стояли первые дни осени, праздник урожая. Весь город превратился в один большой базар, текло рекой молодое вино. Общество виноделов выставило бочки вдоль дорог, и подмастерья угощали хмельным напитком всех встречных и поперечных.

Учителя не трогали – тяжелый блеск золотых браслетов будто отводил взгляд торговцев и зазывал. А вот Аче кричали со всех сторон:

– Эй, парень, иди и выпей за здоровье царя и благоденствие страны!

Кто-то ухватил Аче за рукав и потащил к бочке, где ему тут же вручили чарку. Учитель ничего не сказал, лишь бросил на ученика нечитаемый взгляд и перехватил повод его лошади. Аче растерянно посмотрел на рубиново-алую жидкость в высоком и узком сосуде, сделанном из коровьего рога. Такой не положишь на стол, не допив до дна. Ввино разольется – оскорбишь угощающего.

– Пей, пей, парень, не бойся! Вино молодое, почти что сок, – похлопали его по плечу. – Ну, давай! За здоровье царя! Пусть благоденствие, что он принес, продлится подольше!