Скажи, что будешь помнить

Он любит гитару и музыку, а еще – судя по тем имейлам и письмам, которые приходили от него, пока я отсутствовал, – меня. Келлен, Доминик и я не просто друзья. Мы – семья, и ее, моей семьи, мне не хватало.

– Ты нас подвел, – продолжает Доминик. – Нас разгромила какая-то малышка-блондинка. И что хуже всего? Я не стал ее клеить, потому что она тебе улыбнулась, а ты улыбнулся ей, вот я и подумал, что вы уже все решили между собой.

– Ты не стал клеиться к ней, потому что она легко бы тебя отшила одним только «нет», – парировал я. – Девчонка – фейерверк.

Келлен улыбается, Доминик фыркает, а на меня словно скатывается лавина. Пауза. Они ждут, что вот сейчас я заполню ее, потому что так бывало всегда: я объявлял, что у нас дальше. Но сейчас никакого «дальше» у меня нет. Так было бы легче, и мне не нравится, что на этот раз все по-другому.

– Доминик. – Это зовет Эксл от фудтрака. – Подойди, помоги мне. Первой откликается Келлен. Она не ждет брата, потому что знает: куда она, туда и он.

Доминик делает шаг и останавливается. Мы стоим плечом к плечу, но смотрим в разные стороны. Мы впервые наедине с того дня, как меня забрали. Опускаю голову, и два миллиона слов, которые я хотел сказать ему, застревают в горле. Он вздыхает. Наверное, чувствует то же самое.

Что он может сказать? И что я могу сказать в ответ? Сердце бьется быстрее. Он ли там был? И если да, признается ли? А насчет остального? Скажет ли он, как бросил меня в ту ночь? Наберется ли смелости объяснить, как оставил друга в беде? Извинится? И если да, смогу ли я простить? Потому что прощение – не то, что дается мне легко.

Доминик поворачивает голову и смотрит на меня, ждет, что и я посмотрю ему в глаза. Но я не могу. Смотрю вслед идущей по аллее блондинке. Красивая. Наверное, самая красивая девчонка из всех, что разговаривали со мной. Ее улыбка согрела меня, как солнце, у которого я – единственная планета. Завидую ей – похоже, она знает, куда идет, какая у нее цель в жизни. Раньше я никому так не завидовал.

– Ладно, уже иду, – говорит Доминик.

Резкая боль в груди. Я много раз представлял этот момент, разыгрывал разные варианты, но услышать такие слова не ожидал. Никакого извинения за то, что оставил меня в беде. Никакого признания вины. Только обещание.

На последнем сеансе терапии, в лесу, когда мы сидели у разведенного мною костра, консультант спросил, что поможет мне вернуться в реальный мир. Я сказал, что мне нужна правда. Он заметил, что правды не существует, но есть прощение.

Прощение. В моем понимании прощение и правда идут рука об руку.

– Почему ты бросил меня в ту ночь? – спрашиваю я. Спрашиваю, потому что ждал ответа целый год и больше ждать не могу. Не могу, если мы с Домиником хотим оставаться друзьями. – Мы же договаривались, что никогда друг друга не бросим, а ты меня бросил. Почему?

– Думал, что ты ушел домой.

– Не ушел. А ты, признайся, не пытался меня найти. Чтобы ты кинул друга, должно было случиться что-то особенное. Что? – Или он действительно решил, что я ушел от магазина, и воспользовался удобным моментом, чтобы ограбить его самому?

– Доминик! – зовет брата Келлен, пытаясь удержать купленные напитки. – Требуется помощь!

Да, его сестре требуется помощь, но помощь нужна и мне. Смотрю ему в глаза, и он не может не видеть в них мольбы – «поговори же со мной», – но молчит. Только похлопывает меня по спине и идет помогать сестре.

В тот вечер Доминик привел меня к магазину и предложил его ограбить, но потом исчез, а я отрубился за магазином, на заднем дворе. Напился так, что не смог бы и собственное имя назвать. А он ушел. Бросить, оставить в беде близкого человека было не в его характере, но Доминик отчаянно нуждался в деньгах. Неужели отчаяние так помутило его рассудок, что он предал меня и нашу дружбу?

В ту ночь и Холидей находилась ближе к месту преступления, чем я мог представить. У обоих была в этом деле своя выгода, оба считали, что им нечего терять, и у каждого был свой мотив.

Но представить Холидей с оружием в руках для меня было почти невозможно. С другой стороны, Доминик мог не только навести на кого-то ствол, но сдуру и выстрелить.

К счастью, в продавца пуля не попала, а иначе мне предъявили бы обвинение не только в вооруженном ограблении, но и в кое-чем похуже. Получил бы за убийство двадцать лет – и вся жизнь под откос.

Уверен ли я на все сто, что стрелял Доминик? Нет. Есть вариант, что в тот вечер моя сестренка не совладала с растрепанными чувствами и подговорила на это дело моего лучшего друга. И все же я на восемьдесят процентов уверен – он был один. И как мне с этим жить?

О том, чтобы сдать его полиции, не могло быть и речи, потому что, как бы все ни обернулось, я люблю Доминика. Он бы за решеткой не выжил. А я выжил. Шевелю плечами, но напряжение в шее не проходит. Как простить того, кто не признает вины? Как можно простить, если не знаешь, кого прощать?

Подходит Эксл.

– Мы нашли столик за каруселью.

Совсем скоро мне предстоит сообщить миру о том, что я – преступник, хотя это не так. Ни закрытое дело, ни правда не будут значить ровным счетом ничего, как только я открою рот перед репортерами. Наверное, консультант был прав насчет правды. Ее просто не существует.

– Мне надо побыть одному. – Есть уже не хочется, аппетит пропал.

– Твоя одежда в машине. Встретимся через полчасика?

– Ага.

Эксл возвращается к семье, а я иду вперед, в том же направлении, что и блондинка. Ее дорожка лучше моей.

Эллисон

Придурок Номер Один и Придурок Номер Два возвратились из небытия и, как и все, что умерло и вновь призвано в мир, типа зомби, возвратились в более гротескном варианте, чем прежде. Тянутся за мной, и при этом Придурок Номер Два сыплет подколками и насмешками. Его реплики одна отвратительнее другой, и моя кровь уже нагрелась до такой точки, что в ней можно плавить сталь.

– Так ты из тех, да? – кричит он. – Из тех, кому надо показывать, что делать? Иди сюда, и я все тебе покажу, что и как.

Они смеются, поздравляют друг друга с очередной достигнутой вершиной остроумия. Кулаки сжимаются сами собой, и я бросаю взгляд через плечо. Придурок Номер Один поглаживает себя по промежности.

– Разве ты не знаешь, что у парня… – Неподалеку звенят колокольчики, и его слова теряются в криках победителей «Прибей Крота», но я читаю по губам, и слезы наворачиваются на глаза. Так бы и шлепнула себя по щеке. Слезы. Так бывает всегда, когда я злюсь, и от этой своей слабости я злюсь еще сильнее.

Тычу пальцем в телефон, набираю сообщение для Эндрю: Где ты?

Эндрю: На центральной. Иду к тебе.

Слезы еще горше оттого, что приходится унижаться и просить помощи у Эндрю, но другого выхода нет. Разве что отчитать парней на глазах у всех. Что-то подсказывает, что еще один фокус с пепси, и они совсем слетят с катушек.

Оглядываюсь по сторонам, выискиваю возможного союзника, но подходящих кандидатов нет, если не считать нескольких мамочек, которые, судя по их возмущенным лицам, расстреляли бы моих преследователей на месте, если бы только имели разрешение на ношение оружия.

Но у мамочек дети, и их долг – оберегать малышей. Остальные больше посматривают на меня, чем на пару кретинов, и предпочитают помалкивать, следуя принятому обществом неписаному закону: не совать нос в чужие дела.

Варианты действий:

Следовать выбранным курсом, слушать издевательства и насмешки и в конце концов добраться до Эндрю, сохранив достоинство и доказав всем, что я – девушка благоразумная.

Растоптать гордость и предаться бегству на глазах у толпы.

Схватить бейсбольную биту на игровой площадке и ударить по мячу, как учил Генри, в надежде вырубить одного из придурков и проинформировать другого, что я не только знаю, но и могу по буквам продиктовать адрес, по которому ему следует отправиться.

Третий – мой любимый. Заключается он в самой естественной, свойственной моему естеству реакции. Но поддавшись порыву, я бы огорчила всех, за исключением Генри. И прежде всего папу и маму, которым обещала никогда не терять самообладания и не позволять эмоциям выплескиваться наружу в общественных местах.

– Эй, ты! – кричит один из парней. – Давай, я покажу тебе, для чего у девушки рот! Это чтобы…

И снова взрыв смеха и визга со стороны карусели, но я все равно слышу фразу целиком. Подстегиваю себя, хочу прибавить шагу, но ноги как будто врастают в землю. Все вокруг плывет, звуки перемешиваются и чахнут, остается только звон в ушах. Снова слезы жгут глаза, и я зажмуриваюсь. Ну почему, почему они не уходят?

– Ты в порядке? – спрашивает кто-то.

Открываю глаза и опускаю голову. Знаю, слезы уже пролились. Чувствую, как припухли щеки. Делаю глубокий вдох, поднимаю голову, чтобы объяснить, мол, да, в порядке… и замираю.

Ну и ну. Парень, с которым я играла в «Прибей Крота». Вблизи он еще сногсшибательнее. Как такое может быть?