Леденящий ужас

Дайана торопилась на занятия в студию. Сегодня она была рада им. Встреча с Квентином потрясла ее больше, чем девушка себе в этом признавалась, она заставила ее задуматься. Дайану как громом поразило его сходство с портретом, который она нарисовала. Мысли стрелами проносились в ее голове. Она шла по запутанным дорожкам, куда ноги несли, не особенно заботясь о направлении.

Очнулась она, как ни странно, в оранжерее, где проходили занятия, в углу, у своего мольберта. Дайана с удивлением посмотрела на приколотый к нему чистый лист бумаги, не понимая, как он сюда попал. Услышав приятный воркующий голос Бо Рафферти, она вдруг нахмурилась. Маэстро давал наставление ученикам. Сегодня он предлагал им поработать угольным карандашом, попробовать изобразить то, что их беспокоит или занимает больше всего, – мысль, ситуацию, чувство или проблему; все, что угодно.

– Не думай о том, что делаешь, – говорил он, – а просто рисуй. Пусть мысли текут свободно.

Дайана вспомнила, что то же самое он говорил ей пару дней назад. Да-да, именно так и сказал: «Не думай, а просто рисуй. И пусть твои мысли текут свободно».

У нее вновь возникло желание нарисовать портрет Квентина, но Дайана усилием воли отбросила его.

Вдруг она вспомнила о том, что произошло с ней утром. Но что это было? Полусон-полуявь? Действительно ли она видела на стекле мольбу о помощи, или это ей только приснилось?

«Помоги нам».

«Нам»? Кому это «нам»? Ладно, если это был сон, всего лишь сон. Странный и страшный. А может быть, очередной симптом? Еще один признак того, что ей становится не лучше, а хуже?»

Дайане сделалось страшно. Болезнь превратила ее жизнь в кошмар. Первые признаки заболевания обнаружились, когда ей было всего восемь лет. Целых двадцать пять лет Дайана боролась с ним. Правда, в последнее время все потихоньку начало выправляться. Раньше ей приходилось тяжелее – мучили кошмары, среди разрозненных мыслей в голове вдруг звучали чьи-то незнакомые голоса, словно кто-то находился поблизости; иногда перед глазами мелькали странные предметы и туманные человеческие лица; порой краем глаза Дайана замечала какое-то движение, которое тут же исчезало, стоило лишь повернуться.

Отец ее сильно переживал, когда Дайана говорила ему о своих тревожных ощущениях. Но то было в далеком детстве. Серьезно болезнь вторглась в ее жизнь, когда Дайана вступила в период юности.

Самым страшным были моменты забытья: девушка вдруг оказывалась в каком-либо странном месте или делала что-то такое, часто очень опасное, чего бы никогда не сделала осознанно. Однажды, открыв глаза, она с ужасом обнаружила, что зашла в озеро, которое находилось недалеко от их дома. В одежде. Ночью. Вода доходила ей до пояса, а Дайана двигалась дальше, к середине озера. В то время она еще не умела плавать.

Школьные учителя называли это «расстройством», и оно привело к тому, что девушке пришлось обучаться на дому, под присмотром врачей, старавшихся сочетать медикаментозное лечение с терапией.

Случались моменты, когда Дайану накачивали лекарствами до такой степени, что она превращалась в зомби, вследствие чего определенные периоды жизни просто выпали из ее памяти. Нередко лекарства имели побочный эффект куда более сильный, чем симптомы, от которых они были призваны избавлять. А затем появлялись новые доктора с новыми методиками. Сначала они давали надежду, но заканчивалось все одним и тем же – признанием полного поражения.

Проведя последние двадцать пять лет в окружении врачей, испытав действие множества медикаментов и терапий, Дайана изучила все правила врачебной игры с медиками. Страшный метод проб и ошибок помог ей выяснить, какие ответы сулят еще больше лекарств, а какие свидетельствуют об «улучшении».

Она научилась обманывать врачей.

Нет, это не значит, что девушка не стремилась к тому самому улучшению. Дайана внимала врачам, прислушивалась к рекомендациям и добросовестно их выполняла, но в меру, предварительно взвешивая все «за» и «против» и прикидывая, чем может закончиться для нее выбор.

Она обманывала потому, что, несмотря на тревожные симптомы, происходящие с ней странные или пугающие события, сумятицу в мозгу и путаницу в эмоциях, в глубине души Дайана считала себя совершенно нормальной.

Что страшило ее больше всего.

Приближаясь к месту, где работала Дайана, Бо переходил от ученика к ученику: одного хвалил, другому ободряюще улыбался. Его интересовало, понимает ли сама Дайана смысл неосознанно поданного ею сигнала, заключавшегося в сознательном отстранении от остальной группы. Дайана стояла в самом углу, спиной к стене, защищаясь от мира своим мольбертом. Это был своего рода вызов. Несмотря на все усилия, врачам не удалось лишить ее самоуважения и уверенности. Она обладала и склонностью к самоанализу, хотя врачи-традиционалисты годами вбивали ей в голову мысль: думать надлежит только о том, как бы понять себя и побыстрее вылечиться.

Дайане не требовалось понимать себя. Ей нужно было понять свои способности и принять их как данность, потому что для нее они являлись такой же нормой, как для других людей – их отсутствие.

Ей следовало перестать верить в то, что она сумасшедшая.

Бо с удовлетворением, смешанным с легкой тревогой, заметил, что Дайана о чем-то задумалась. Взгляд ее был далекий, рассеянный, лицо бесстрастное. Некоторое время она стояла недвижимо, затем рука с угольным карандашом быстро поднялась и заскользила по бумаге. Дайана рисовала уверенно, так, словно всю жизнь умела это делать и, кроме того, хорошо знала, что именно она рисует.

Бо не стал подходить к Дайане, а тихонько двинулся вдоль стены и покосился на мольберт. Он рассмотрел начатый рисунок, затем перевел взгляд на Дайану, отметил ее расширенные зрачки и так же тихо отошел.

Примерно через пару минут он начал по одному отпускать учеников. Никто этому не удивился – такова была обычная практика Рафферти. После короткого разговора с каждым из них, обсудив работу или настроение, выслушав просьбу или пожелание, если таковые были, Бо желал ученику или ученице доброго дня и провожал до входа в оранжерею. На ходу он советовал, в зависимости от состояния пациента, хорошенько прогуляться, просто посидеть и подышать свежим воздухом или помечтать о чем-либо приятном в одном из садов.

К Дайане он не подошел.

Напротив, чтобы ей случайно кто-нибудь не помешал, Бо загородил собой вход в оранжерею. Опершись на косяк, он смотрел на раскинувшийся неподалеку розарий, вслушиваясь в скрип угольного карандаша за спиной. Бо терпеливо ждал, когда Дайана закончит рисунок.

Если Квентин и вынес что-либо ценное из опыта многолетней работы в спецподразделении под руководством Бишопа, так это уверенность в том, что никаких совпадений не существует. Даже между самыми бессистемными фактами и разрозненными событиями есть связь. Всегда.

Дайана Бриско находится в Пансионе, лихорадочно ищет ответы на свои вопросы; Квентин также здесь и тоже в поисках. Не исключено, что они смогут помочь друг другу.

Пока он не знал как. Ему казалось странным предположение, будто Дайана имеет отношение к произошедшему в Пансионе двадцать пять лет назад, тем более она сама ему сообщила, что здесь впервые. Однако инстинкт и тихий внутренний голос упорно твердили Квентину: какая-то связь все-таки есть.

Оставалось только выяснить ее.

Другой человек встал бы в тупик, бросил бы все, но не Квентин. После многих лет копания в одних и тех же документах и отсутствия ответов он не только не оставил надежду, но обрел дополнительные силы продолжить начатое. Правда, следовало быть предельно осторожным. Квентин понимал, что Дайана эмоционально уязвима и подталкивать ее не следует...

Поэтому, как ни тяжело было сдерживаться, он не бросился искать Дайану сразу после ее ухода. Только через несколько часов он решил посмотреть на студию, в которой работала девушка. Сначала Квентин позавтракал, а потом отправился на конюшню в надежде переговорить с Калленом Руппе, работавшим в Пансионе двадцать пять лет назад.

У Руппе был выходной.

Опять вмешалась злая судьба.

Квентину ничего не оставалось, как просто пройтись вдоль конюшен, а затем прогуляться в садах. Только потом он решил отправиться на поиски Дайаны. Оранжерею, в которой располагалась студия, он нашел с большим трудом, и то благодаря предусмотрительной администрации, благоразумно снабжавшей постояльцев подробной картой-схемой территории Пансиона.

Подойдя к оранжерее и раздумывая над тем, как начать разговор с Дайаной, Квентин был сбит с толку неожиданным обстоятельством.

– А ты какого черта тут делаешь? – спросил он; правда, вполне миролюбиво.

Бо Рафферти усмехнулся:

– Преподаю живопись.

Квентин подозрительно оглядел его.

– Понятно... С каких это пор Бишоп занялся художественным промыслом?

– Здесь у меня не совсем художественная, скорее художественно-терапевтическая студия, – ответил Бо своим обычным приятным голосом. – Я ее открыл несколько лет назад. Опыт оказался настолько успешным, что мы решили заниматься как минимум два раза в год, но в разных местах. Работают профессиональные художники. Все добровольцы. Заранее согласовываем график – время и место. Все проходят специальную подготовку, учатся общению с людьми с расстроенной психикой.

– А ты когда примкнул? – продолжал расспрашивать Квентин самым дружеским тоном.

– Примерно полгода назад.

– Решил провести апрель в Теннеси? Молодец, правильно погодку выбрал.

– Да, погодка здесь замечательная. Только я сюда не напрашивался. Мне предложили поехать в Пансион, сказали, что здесь можно не только отдохнуть, но и порисовать для себя.

– Понятно. – Квентин вздохнул. – Значит, Бишоп точно в этом деле замешан.

– Если ты относительно моего направления сюда, то – да. А об остальном – сам знаешь, что каждый следующий шаг зависит от нас. Во всяком случае, мои функции здесь ограничены занятиями в терапевтической студии.

– Ты здесь для того, чтобы помочь Дайане? – Квентин даже не старался скрыть звучавшего в голосе разочарования.

Бо мягко улыбнулся: