Шанс

Я сжимаю зубы и крепче вцепляюсь пальцами в руль, заворачивая на очередном повороте, когда Гретта начинает мычать еще сильнее. Будто какая-та умственно отсталая. Альма уверяет, что последние месяцы я стал слишком дерганным и необоснованно придирчивым (быть может, это одна из причин, по которым она согласилась переехать сюда за зиму – может, думает, что отсутствие суеты большого города позволит мне прийти в себя, хотя мы прожили с ней достаточно лет, чтобы она понимала, что дело не в том, что есть – а в том, чего нет, черт возьми).

М-м-м-м-м!

– Дорогая – цежу сквозь зубы, глянув на дочь в зеркало салона – можешь, пожалуйста, перестать?

Гретта поднимает глаза и скучающе смотрит на меня, начав водить плечами из стороны в сторону (насколько позволяет ремень безопасности), имитируя волну, отчего у меня начинает кружится голова и появляется тошнота.

– Что перестать, пап?

– Мычать – вновь гляжу на нее, и эти колебания действительно поднимают к моему горлу завтрак – и качаться.

Она меня будто не слышит, и я взрываюсь, ударив рукой по рулю:

– Вот так вот качаться, мать твою, Гретта! Сядь, на хрен, спокойно и сиди смирно!

Гретта замирает, ошарашенно глядя на меня. Альма, недовольно вздохнув (сидя рядом со мной на пассажирском переднем сиденье), оборачивается назад и поправляет ей волосы, перегнувшись так, что ремень безопасности, должно быть, пережимает ей уже все органы:

– Не обижайся на папу, милая. Просто он очень устал и нам всем хочется поскорее приехать. Но мы уже скоро будем дома.

– Дом остался в Нью-Йорке – скептично замечает она.

– Порой мне кажется, что ей год а не десять – цежу, не оборачиваясь на них, стараясь целиком сконцентрироваться на дороге.

– Генри.

– Ничего – фыркает Гретта – мне тоже порой многое кажется. Например, что лучше бы ты меня и дальше не замечал, как прежде, зарывшись в свои листы, а не пытался строить из себя примерного папочку через десять лет после моего рождения.

– Гретта! – теперь Альма приструнивает уже ее.

– Эти «листы» – это единственное, что позволяет нам всем не сдохнуть с голоду! – в порыве гнева я уже забываюсь, что общаюсь с собственной доверью, которая младше меня на 22 года, и в моей голове это уже какая-та пренеприятнейшая девица с Би-би-си, которую надо поставить на место – и знаешь, ты себе льстишь, я вовсе не пытаюсь тебя воспитывать. Я лишь пытаюсь тебя заткнуть, потому что у меня голова, на хрен, уже раскалывается от тебя!

– А ну хватит вам обоим! – теперь голос Альмы уже раздраженный, она чуть толкает меня в плечо и шипит на ухо, серьезно думая, что так в полной тишине автомобильного салона Гретта ее не услышит – какого дьявола на тебя нашло, Генри? Она твоя дочь, а не спарринг партнер!

Тяжело вздыхаю и закатываю глаза. Вновь смотрю в салонное зеркало, где девчонка с затянутыми в хвост черными (как у меня) волосами и карими (как у Альмы) глазами сидит, насупившись, и смотрит в окно, поджав губы.

Стараюсь, чтобы голос мой звучал как можно мягче:

– Эй, милая – попеременно смотрю то на дорогу, то в зеркало – котенок, ну прости меня. Я был груб и не прав. Ты же знаешь, папа устал, у папы много работы и плохой период.

– Да, я постоянно слышу про плохой период – фыркает она.

– Нам просто надо помочь папе его преодолеть – подключается Альма, вновь повернувшись к дочери – и не обижаться на него, если он бывает груб. Ведь мы с тобой знаем, какой он на самом деле хороший, правда?

Гретта неуверенно переводит взгляд с Альмы на меня в зеркало.

Улыбаюсь и добавляю:

– В честь приезда вместо обеда можешь съесть коробку пончиков. Купим в здешнем магазине.

Наконец, обиженные губы размыкаются и она смеется:

– Ладно, я больше не злюсь на тебя.

Простота.

Вот что я люблю в детях. Коробка пончиков на обед вместо тушеной семги – и я прощен. А выдай я нечто подобное Альме – она припоминала бы мне это еще неделю, раздула бы до размеров слона (и едва ли не фатального непонимания и обесценивание партнера в браке) и черта с два я бы откупился материально. Искупление бы ко мне пришло только тернистым путем мозготраха и различной психологичной дряни, которую она любит называть разговорами и поиском решения проблем. Проблем – которые видит только она, но искать ответы на которые почему-то должны мы оба.

Однако, и о причине ссоры Гретта забывает так же быстро, как о самой ссоре. И вот она уже вновь качается из стороны в сторону, натягивая самым противным образом гласные (а заодно и мои нервы):

– А где мы купим пончики? – когда ее качание кренится в сторону окна, она выглядывает туда, будто бы магазин может появится прямо перед ее носом – я не вижу магазинов.

– Потому здесь их нет – вновь начинаю раздражаться – потому что это жилой квартал, милая. Здесь весь город – один спальный район. Думаю, мы сходим в магазин, когда заселимся, потому что и так уже опаздываем на встречу с арендодателем.

Гретта продолжает качаться.

Альма – хвала небесам! – поворачивается и мягко напоминает дочери:

– Милая, папа же просил тебя так не делать.

Она растерянно хлопает глазами:

– Ой, прости, я забыла.

Не удивительно. Память, как у рыбки. Немудрено, что в ее школьных отметках выше D ничего не было с первого класса. Но я очень сдерживаюсь, чтобы не сказать этого вслух. Да, родитель из меня такой себе, и в основном дочерью занималась Альма (особенно учитывая, что период после ее рождения пришелся самым плодотворным, а когда ей едва исполнилось пять – на меня обрушилась популярность «Черного Окна» и мне точно было не до семейных тяжб), но даже такой как я (даже в таком состоянии, как сейчас) – все-таки понимаю, что сказать это Гретте будет неправильно. Она ведь перестала качаться, и для десятилетней девчонки подобное путешествие и правда может быть настолько будоражащим, что она вмиг забывает мои просьбы и требования. Конечно, это бесит – но это не повод неуместно указывать на ее неудачи (точнее полные провалы) в школе.

Я же все-таки ее долбанный отец, а не ровесник, с которым главное не донести суть идеи, а «уложить на лопатки» словесно и морально. Нет, я родитель, и в любом споре с ребенком главное – это не доказать свою правоту, а донести до него свою мысль.

Это чертовски трудно вспоминать всякий раз, учитывая, что отношения у нас с Греттой и правда больше приятельские, чем родительские (а по большей части никакие, потому что, пусть она и ляпнула это, забыв на следующую секунду – но все же попала не в бровь, а в глаз: за последние десять я не слишком-то отягощался ее воспитанием и не особо-то баловал вниманием).

Впрочем, я считаю, это небольшая потеря. Главное, что у нее есть отец, и я почти всегда дома. Какая разница, где я при этом? На диване с банкой пива, как большинство папаш ее одноклассников, или на стуле за ноутбуком? Разницы никакой.

Так что я может и не примерный, но точно не самый паршивый родитель. Что-то посередине. А как говорят – золотая середина это всегда лучше всего.

Наконец, Гретта перестает качаться и мычать – но словно в плату за эту роскошь количество вопросов достигает максимума:

– А почему мы арендуем, а не купим этот дом?

– Мы же уже объясняли тебе – снисходительно улыбается Альма – мы пока не знаем, как часто будем сюда приезжать. Все зависит от того, поможет ли этот город папе в преодолении трудного периода. Если да, то, может быть, на следующую зиму мы уже и купим здесь домик, а пока лишь осваиваемся.

– Притираемся? – догадывается Гретта – типо, сойдемся или нет?

– Да, можно и так сказать.

– Но если город поможет папе в трудном периоде, значит, наоборот – мы больше не будем сюда приезжать. Ну, если плохой период закончится. Или они теперь у папы будут постоянно? Папа что, разучился писать?

Эти, казалось бы, совершенно невинные детские вопросы выбешивают почище мычания и верчений. Быть может оттого, что я сам задаю их себе каждую ночь перед сном и еще ни разу не смог отыскать ответов.

И вот дочь вновь открывает рот, готовая исторгнуть следующий из миллиона нескончаемых вопросов, как Альма мягко перебивает ее: