Исход

Меня охватывает трепет, когда Шон подзывает к себе. Невозможно игнорировать, как он раскачивается, сексуально приподнимая бедра. Я сдаюсь, разрешаю музыке вести и начинаю танцевать с Шоном, вращая бедрами. Он ободряюще подмигивает, проворно поворачивается, заведя мою руку себе за спину, и с легкостью выполняет движение. Несколько зрителей поблизости выкрикивают слова поддержки и улюлюкают, увидев, как по моей шее расползается румянец. Но это Шон, его сила воздействия на меня, и он ею идеально управляет. Поэтому я поступаюсь принципами. И уступаю ему.

И вот мы танцуем, а Шон мне поет. Его идеальное тело покачивается в такт задающим ритм басам, когда вдруг вступает гармошка. Мы танцуем на шумной улице, расходимся и снова приникаем друг к другу. Мы танцуем так, словно занимались этим много лет, а не пару месяцев. В его карих глазах отчетливо читается гордость, когда он замечает, как я оживаю. Музыка резко обрывается, окружающие нас танцоры замирают. В небо поднимаются руки, все дружно выкрикивают слова песни. На долю секунды все замирает, прежде чем снова приходит в движение.

Я не слышала эту песню раньше, но знаю, что никогда ее не забуду. Текст слишком ироничный, слова обращаются ко мне на самом сокровенном уровне. И я воспринимаю это как подарок судьбы. Да, так и есть. Здесь, на Мэйн-стрит, мы крадем время, возвращаемся в прошлое и просто… танцуем. Вдвоем мы забираем наши украденные мгновения и не обращаем внимания на испорченный мир, наши обстоятельства и помехи. В эти короткие минуты лета мне чуточку легче дышать, чем обычно, а боль утихает.

Нет ничего важнее меня, моего золотого солнца и любви, которую я к нему испытываю. Я со смехом качаю головой, когда Шон демонстративно кружится, бросая вызов любому, кто попытается испортить нам это мгновение. И тогда я понимаю: мы не позволим никому и никогда разрушить то, что у нас есть. Когда песня заканчивается, толпа взрывается одобрительными аплодисментами, а Шон наклоняется и обхватывает мое лицо руками. Он приникает ко мне, а потом захватывает мои губы в таком чувственном поцелуе, что боль, которой я только что избежала, сменяется агонией.

Умом я понимаю, что сегодня это «однажды» не наступит.

– Я должен идти, – взглядом умоляя понять, шепчет он мне на ухо и убирает с моего плеча волосы.

– Нет, пожалуйста.

– Я должен. Прости.

Я качаю головой и опускаю глаза, когда начинают литься ожидаемые слезы. Шон касается пальцем моего подбородка и смотрит мне в глаза. В его глазах такое же опустошение.

– Пожалуйста, Щеночек, ешь. – Он ведет большим пальцем по моему лицу. – Танцуй, пой, улыбайся.

– Не уходи, пожалуйста. – С печальным лицом он касается нежным поцелуем моих губ, и у меня вырывается всхлип, из-за которого все слишком быстро прерывается. – Шон, пожалуйста…

Когда Шон меня отпускает, я закрываю лицо ладонями, из горла вырывается мучительный крик, когда его тепло покидает меня.

Задыхаясь от слез, я качаю головой, обхватив ее руками. Я не в силах вынести мучительную боль, от которой разрывается сердце. Ладони пропитываются слезами, вокруг меня собирается толпа, а я чувствую каждый его шаг.

Я не могу его отпустить. Не могу.

Опустив от лица руки, я выискиваю, в каком направлении он мог уйти, и начинаю проталкиваться в прибывающей толпе. Я не позволю ему оставить меня. Не желаю, чтобы этот танец стал последним, потому что мне всегда будет мало. Сердце сжимается, когда я теряю Шона из виду. Я поворачиваюсь, осматриваясь, но теряюсь в толпе, которая бросается к сцене. Пробираясь через людей, я начинаю паниковать.

– Шон! – кричу я, оглядываясь, замечаю взъерошенные светлые волосы и кидаюсь за ним.

– Шон! – Я отталкиваю семью, едва не сбив маленького мальчика с липкими от глазированных яблок руками, извиняюсь и бросаюсь туда, куда ушел Шон. Кружа на месте, замечаю ближайшую скамейку и запрыгиваю на нее, прочесывая глазами тротуары и переулки.

– Нет, нет, нет!

Меня охватывает паника, когда я не нахожу Шона. Навострив слух, я бесплодно ищу, пока не доносится слабый, но отчетливый рокот двигателя. Я бросаюсь туда и бегу по переулку, заворачиваю за угол. Врезаюсь в невидимую стену и встречаюсь глазами с серебристым взглядом. Прислонившись к «Нове» Шона, стоит Доминик. Скрестив на груди руки, он внимательно на меня смотрит. Шон тоже замечает меня, стоя по другую сторону машины. Он бросает последний взгляд поверх крыши, а потом садится за руль. Я перевожу глаза на Доминика, который оглядывает меня с головы до самых пят. С замиранием сердца я осторожно делаю шаг вперед, и он отрицательно мотает головой.

– Пожалуйста, – шепчу я, зная, что он прочтет мольбу по моим губам. Слезы льются безостановочно. В его серебристых глазах отражаются все эмоции. Когда он полностью эмоционально передо мной открывается, у него подергиваются пальцы. Я знаю, что он хочет сократить расстояние, стереть все преграды между нами.

– Пожалуйста, – умоляю я, не в силах вынести эту боль. – Пожалуйста, Дом, не уезжай. Пожалуйста, – выкрикиваю я.

Я чувствую, с каким трудом ему дается отказ, когда он медленно качает в ответ головой. Его выдают глаза, а не поза. В его взгляде я вижу тоску, сожаление и негодование из-за того, в каком мы оказались положении. И этого достаточно. Должно быть достаточно.

Мне не почудилась его привязанность. Не почудились те минуты, что мы провели вместе. Никто не может обесценить или опровергнуть все, что между нами произошло. Никто. И я не позволю кому бы то ни было забрать у меня это драгоценное время.

Но стоя напротив них и изливая душу, я не получаю от них никаких гарантий, и это пугает сильнее всего.

Доминик дергает за ручку за своей спиной и открывает дверь. Шон упрямо смотрит перед собой – то ли чтобы дать нам время, то ли потому что больше не может на меня смотреть. Это ни капли не утешает. Я с упоением смотрю напоследок на Доминика и показываю ему свои слезы, свою любовь. Приложив руки к груди, я закрываю глаза и произношу одними губами правду:

– Я люблю тебя.

Открыв глаза, я вижу в его глазах настоящее чувство от моего признания. Дом делает шаг вперед, на его лице появляется нерешительность, но он тут же разрывает нашу связь и садится к Шону в машину. И в следующий миг они исчезают.

И тогда я наконец понимаю, что они проиграли в битве, когда пытались меня удержать.

И это «однажды» может никогда не наступить.

Глава 3

В одном из фильмов саги «Сумерки» есть сцена, в которой Белла, подавленная горем, неподвижно сидит в кресле и немигающим взглядом смотрит в окно, за которым сменяются времена года. Глядя со своего балкона, как осыпается с деревьев листва, чтобы весной дать жизнь новым росткам, я поняла, что прожила последние три сезона, как Белла, когда ее оставил возлюбленный.

Возможно, прошедшее лето и было наполнено любовью, но, когда на землю упали первые снежинки, моя ненависть только возросла. Ненависть к незнакомому мужчине, который лишил меня счастья, сделав изгнанницей.

Теперь, когда я жду тех, кто меня покинул, я заменяю тоску на презрение к мужчине с пылающим взором, к тому, кто приказал держать меня на соответствующем месте – в неизвестности.

Праздники быстро пролетели, и я отправилась домой. Зимние каникулы я провела с матерью и Кристи, излечивая все это время свое разбитое сердце – сердце, до краев наполненное любовью, которую не на кого излить. И ни разу за все это время я не пожалела о минутах, проведенных с Шоном и Домом.

Я благодарна им.

Признательна.

Благодаря знакомству с ними я познала себя. Это было не просто лето, а сезон открытий. Думаю, большинство людей живут, не познав себя так хорошо, как удалось это сделать мне. Страстные свидания и ночи, что я проводила со своими любовниками в тени зеленых деревьев и под мерцающими звездами, преобразили меня.

Проходили минуты, часы, дни и месяцы, а я так и не вернулась к жизни. Просто плыла по течению.

Я хранила свои воспоминания за семью замками, пока однажды не заставила себя начать жить заново. Учеба давалась легко, да и на работе стало попроще, когда я сблизилась с Мелиндой и парой рабочих с ночной смены. Из Братства никто со мной не разговаривал – вообще никто. Столкнувшись с кем-нибудь из них на городской заправке или в другом месте, я оставалась невидимкой для любого, у кого была татуировка. Я потеряла не только своих парней, но и друзей, включая Лайлу и остальных, кто имел отношение к Братству.

Ублюдок сдержал обещание. Я оказалась совершенно одна.

Со временем я решила, что так будет лучше. Общение или связь с любым, кто был близок с Шоном и Домиником, дадут ложную надежду на будущее, которое мне не светит.

В конце весны я успешно окончила два семестра с почти идеальным средним баллом и дорабатывала отведенный год на отцовском заводе. Я на три четверти исполнила условия нашей сделки, осталось всего несколько месяцев.

Всего одно лето в Трипл-Фоллс – и я освобожусь от Романа Хорнера и обязанностей перед ним, а моя мать наконец обретет финансовую независимость.

Свобода близка.

После нашей последней встречи Роман не вернулся из Шарлотт, и я не жду, что он вообще сюда приедет. Отец не утруждался возобновлять общение, просто каждую неделю присылал письмо на электронную почту. Как я и подозревала, он никогда не жил тут. Можно даже сказать, этот дом всегда был лишь проектом храма его успеха.

К концу лета больше не придется иметь дело с томительным опасением встретиться лицом к лицу. Притом мне будет отписана большая часть его состояния, и связь между нами навсегда разорвется.

Как ни странно, я не спешу покидать Трипл-Фоллс.

Я привязалась к этому городу и его жителям. И больше не возражаю против рутины рабочих дней. Но теперь, когда семестр окончен и выходные снова принадлежат мне, придумать себе дело становится сложной задачей.

Я провожу свободное время с умом.

Часто отправляюсь в походы. Но никогда не хожу по тропам, по которым меня водил Шон. Я перестала быть мазохисткой. Зато стала выносливее, и мышцы уже не болят после долгих хождений по лесам и горным утесам. С помощью приложения я освежила знания французского, решив в конечном итоге провести лето за границей, раз уж мой банковский счет пополнился. И теперь, когда погода перестала быть прохладной, я снова загораю, плаваю и читаю во дворе Романа.