Черный воздух. Лучшие рассказы

– Как нога-то? – спросил Мануэль, глядя на его походку.

– Не знаю даже, что с ней станется дальше, – пожав плечами, ответил Лэр.

Под ближайшим фонарем Мануэль остановился и взглянул Лэру в глаза.

– Святая Анна явилась к нам во время боя и сбила с неба ядро, летевшее прямо в меня. Не зря же, не просто так она спасла мне жизнь.

– Еще чего! – рявкнул Лэр, пристукнув о палубу тростью. – Ты, парень, в горячке умом повредился!

– Я и ядро могу показать! – возразил Мануэль. – Вон, в настиле застряло!

Но Лэр, даже не взглянув на ядро, заковылял прочь.

Встревоженный словами и хромотой штурмана, Мануэль устремил взгляд в море, в сторону фламандского берега… и увидел вдали нечто непонятное.

– Лэр!

– Чего тебе? – донесся отклик Лэра от противоположного борта.

– Там светится что-то… да ярко как! Будто бы души всех англичан, вместе взятых…

Голос Мануэля дрогнул.

– Что?!

– К нам приближается что-то странное. Поди сюда, штурман, взгляни!

Топ… топ… топ… а затем Мануэль услышал, как Лэр с шипением втянул воздух сквозь сжатые зубы и вполголоса выругался.

– Брандеры!!! – заорал Лэр во всю силу легких. – Брандеры! Подъем! Все наверх!

Не прошло и минуты, как палуба превратилась в сущий бедлам: всюду солдаты, шум, беготня…

– Идем со мной, – велел Лэр.

Мануэль последовал за штурманом на бак – туда, где уходил в глубину якорный трос. Тут Лэр вручил ему раздобытую где-то по пути алебарду.

– Руби канат.

– Но, господин штурман, мы же якорь потеряем.

– Эти брандеры так велики, что не остановишь, а если там антверпенский огонь[6 - Антверпенский огонь – особый род брандеров, по сути – плавучие бомбы, впервые примененные при осаде Антверпена во время войны за независимость Нидерландов.], они взорвутся и погубят нас всех. Руби!

Мануэль принялся рубить неподатливый трос толщиной в ствол небольшого деревца. Но сколько он ни старался, а перерубить сумел только одну-единственную прядь, и тогда Лэр, выхватив у него алебарду, неуклюже, стараясь не опираться на поврежденную ногу, взялся за дело сам. Тут до обоих донесся крик капитана «Ла Лавии»:

– Руби якорь!

Лэр громогласно захохотал.

Натянутый трос с треском лопнул, корабль снялся с места, но брандеры были уже совсем рядом. В адском зареве Мануэль ясно видел английских матросов, снующих по пылающим палубам прямо сквозь пламя, точно саламандры или демоны. Да, все это – дьяволы, тут никаких сомнений быть не могло. Возвышавшееся над четырьмя парами брандеров пламя имело ту же демоническую природу, что и моряки-англичане: из каждого его ярко-желтого языка таращилось, высматривая Армаду, око английского демона. Порой эти демоны выпрыгивали из бушевавшего над брандерами пекла в тщетных попытках долететь до «Ла Лавии» и сжечь ее дотла. Жаркие угли Мануэль отгонял, отражал деревянным образком святой Анны да усвоенным в мальчишестве, на Сицилии, жестом, оберегающим от дурного глаза. Тем временем корабли Армады, освободившись от якорей, дрейфовали по течению без руля и ветрил и, торопясь уклониться от брандеров, нередко сталкивались друг с дружкой. Как бы яростно ни орали капитаны и прочие офицеры на коллег с других кораблей, все попусту. В кромешной тьме, да без якорей, собрать флот воедино не удалось, и за ночь большую часть кораблей унесло в Северное море. Впервые безупречные фаланги Армады оказались рассеяны, и снова сплотить ряды им было не суждено.

Когда все это кончилось, лишенная якоря «Ла Лавия» легла в дрейф, держа позицию при помощи парусов. Здесь, в Северном море, офицеры принялись выяснять, что рядом за корабли и каковы последние указания адмирала Медина-Сидония. В ожидании новостей Мануэль с Хуаном стояли на палубе, среди соседей по койкам. Хуан уныло покачал головой.

– Я в Португалии все больше пробки делал. Так вот, мы там, в Канале, были, будто пробка, которую вгоняют в бутылочное горлышко. Пока держались в горлышке, все у нас было в порядке: горлышко-то все уже да уже, попробуй нас выковырни! А вот теперь англичане пропихнули нас внутрь, в бутылку, и плаваем мы тут, в опивках пополам с гущей, и из бутылки нам больше не выбраться.

– Сквозь горлышко точно не выбраться, – согласился кто-то из остальных.

– Да и по-другому – никак.

– Господь не оставит нас. Господь доведет нас до дому, – возразил Мануэль.

Хуан вновь угрюмо покачал головой.

Не рискнув пробиваться в Ла-Манш, адмирал Медина-Сидония решил обогнуть Шотландию, а затем направить Армаду домой. Знавший северные воды, как никто из испанских лоцманов, Лэр целый день провел на флагмане, помогая прокладывать курс.

Потрепанный флот двинулся прочь от солнца, к верхним широтам студеного Северного моря. После ночной атаки брандеров Медина-Сидония всерьез принялся восстанавливать строгую дисциплину. Однажды пережившим множество баталий в Ла-Манше довелось стать свидетелями казни одного из капитанов, повешенного на ноке рея за то, что, вопреки запрету, позволил своему кораблю опередить флагман. Долго каракка, превращенная в эшафот, сновала вдоль общего строя, дабы все до единого воочию видели труп капитана-ослушника, куклой болтавшийся над волнами…

Мануэль взирал на все это со страхом и отвращением. Умирая, человек становился попросту мешком с костями: души капитана среди облаков в вышине видно не было. Возможно, сгинула в глубине моря, направившись в ад… Странное то было преображение – смерть. Отчего только Господь не соблаговолил объяснить потолковее, что ждет человека после?

Итак, «Ла Лавия», подобно всем прочим, послушно тащилась за адмиральским флагманом. Армада шла дальше и дальше, к северу, в царство стужи. Порой по утрам, поднимаясь на палубу, вахтенные дивились снастям, обросшим бахромою сосулек, сверкавших в пронзительно-желтом свете зари, словно бриллиантовые ожерелья. Бывало, море за бортом белело, как молоко, а небо над мачтами становилось серебряным. В иные дни волны обретали цвет кровоподтека, небеса же окрашивались свежей, бледной лазурью такой чистоты, что Мануэль, глядя вокруг, задыхался от страстного желания уцелеть в этом плавании и жить долго-долго, до глубокой старости. Все бы ничего… вот только холод здесь царил просто убийственный. Ночи в жару горячки вспоминались теперь с той же нежностью, что и первый дом Мануэля на побережье Северной Африки.

Мороз не щадил никого. Вся живность на борту повымерла, а потому камбуз закрыли и команда осталась без горячей похлебки. Адмирал урезал ежедневные рационы для всех, включая себя самого. Недоедание приковало его к постели до самого завершения плавания, однако матросам, работавшим с вымокшим, а то и обледенелым такелажем, приходилось еще того хуже. Глядя на мрачные лица в очереди за двумя сухарями и большой кружкой вина с водой (вот и весь дневной рацион), Мануэль рассудил: не иначе, плыть им на норд, пока солнце не скроется за горизонтом и не окажутся они в ледяном царстве смерти, на Северном полюсе, где власти Господа, почитай, нет, а уж там все сдадутся, опустят руки и в одночасье помрут. И в самом деле ветры домчали Армаду почти до самой Норвегии, страны фьордов, и только там нашпигованные ядрами корабли с огромным трудом удалось развернуть к западу.

После этого в «Ла Лавии» открылось не меньше двух дюжин новых течей. Хочешь не хочешь, пришлось матросам, и без того выбившимся из сил, обуздывая галеон, круглые сутки трудиться на помпах. Пинта вина и пинта воды в день – откуда тут взяться силам? Стоило ли удивляться, что мрут люди, как мухи? Кровавый понос, простуда, любая царапина – все это означало скорый, неотвратимый конец.

Тут воздух снова сделался зримым, на этот раз – густо-синим. Выдыхаемый, он становился еще темнее, окружал каждого облаком, затмевавшим пылающие над головами венцы человеческих душ. Лазарет опустел: всех раненых постигла смерть. В последние минуты многие звали к себе Мануэля, и он держал умирающих за руку или касался их лбов, а когда очередная душа, расставаясь с телом, угасала, точно последние язычки пламени над углями затухающего костра, молился за упокой уходящего. Теперь его звали на помощь другие, обессилевшие настолько, что не могли подняться с коек, и Мануэль шел к ним, сидел рядом, никого не оставляя в беде. Двоим из таких удалось оправиться от поноса, после чего Мануэля стали звать к себе чаще прежнего. Сам капитан, захворав, попросил его о прикосновении, но все равно умер, как и большинство остальных.

Однажды утром Мануэль встретил на палубе, у борта, Лэра. День выдался студеным и пасмурным, море сделалось серым, точно кремень. Солдаты, выводя наверх лошадей, гнали их за борт, чтобы сберечь пресную воду.

– Этим следовало заняться сразу же, как только нас вытеснили из Рукава, – сказал Лэр. – Сколько воды на них даром потрачено…

– А я и не знал, что у нас лошади есть на борту, – признался Мануэль.

Лэр горько, невесело рассмеялся.

– Ну, парень, по части глупости ты всякому фору дашь! Сюрприз за сюрпризом!

Лошади неуклюже падали в воду, сверкали белками глаз, бешено раздували ноздри, выпуская наружу клубы темно-синего воздуха, барахтались у борта в недолгих попытках спастись…

– С другой стороны, неплохо бы часть на мясо забить, – заметил Лэр.

– Это ж лошади?

– Хоть конина, а тоже мясо.

Лошади исчезли из виду, сменив синь воздуха на серую, точно кремень, воду.

– Жестокость это, – сказал Мануэль.