Черный воздух. Лучшие рассказы

Скоулз перевел взгляд на него.

– Разумеется, – не желая ни о чем размышлять, ответил и Дженьюэри. – Разумеется.

Сердце его молотом стучало о ребра, однако Фитч с Мэтьюзом держались серьезно, что твои филины, а выделяться, выглядеть странно на общем фоне Дженьюэри не хотелось. Да, новость, конечно, нешуточная, тут кто угодно опешит… однако Дженьюэри, взяв себя в руки, кивнул.

– О'кей, – продолжал Скоулз. – Вторым пилотом с вами летит Макдональд.

Фитч сдвинул брови.

– Теперь я еще должен сообщить тем британцам, что их Лемей к вылету допустить не пожелал. До встречи на инструктаже.

– Так точно, сэр.

Как только Скоулз завернул за угол, Фитч торжествующе вскинул к небу кулак.

– Йоу! – вскричал Мэтьюз, пожимая Фитчу руку. – Победа! Победа!

Расплывшись в идиотской улыбке, он что было сил стиснул ладонь Дженьюэри.

– Ну, кто-то да должен же был победить, – заметил Дженьюэри.

– Э-э, Фрэнк, не будь же таким сухарем! – с жаром воскликнул Мэтьюз. – Вечно ты, как… как…

– Старый Профессор Каменная Морда, – закончил за него Фитч, с едва уловимым изумленным презрением глядя на Дженьюэри. – Идемте, на инструктаж пора.

Ангар для предполетных инструктажей, одна из самый длинных сборных времянок, был полностью окружен «эм-пи» с карабинами наперевес.

– Ну и дела, – слегка подавленный размахом событий, прокомментировал Мэтьюз.

Внутри густо клубился табачный дым. На стенах, как всегда, красовались карты Японии, а впереди стояли две классные доски, задернутые простынями. В задних рядах капитан Шепард, флотский офицер, работавший над новинкой вместе с учеными, при помощи ассистента, лейтенанта Стоуна, заряжал пленку в кинопроектор, а на передней скамье, у стены, восседал доктор Нельсон, психиатр авиагруппы. Психиатра на группу не так давно спустил с цепи все тот же Тиббетс – еще одна «роскошная идея» того же сорта, что и провокаторы в баре. Дженьюэри вопросы Нельсона казались на удивление глупыми. Психиатр, а даже не понял, что Истерли – трепло, каких свет не видывал, хотя это сразу же становилось ясно любому, кто с ним летал или хоть раз сыграл в покер…

Пробравшись между скамеек, Дженьюэри сел рядом с товарищами по экипажу. Тут в ангар вошли и оба бритта – судя по каменным на свой, английский, манер физиономиям, донельзя разъяренные. Стоило им усесться на скамью позади Дженьюэри, в дверях появились экипажи Истерли и Суини, и в помещении яблоку стало негде упасть. Фитч и остальные задымили «Лаки Страйк»[15 - Лаки Страйк (англ. «Lucky Strike») в общем смысле – счастливый случай, нежданное везение, однако это выражение может иметь много дословных толкований, в том числе – «удачный удар», «удачная атака».]: с тех пор, как их экипаж окрестил этим именем свой Б-29, только Дженьюэри и остался верен привычному «Кэмелу».

Явившийся в компании полудюжины незнакомцев Скоулз вышел вперед. Болтовня разом стихла, и даже полосы табачного дыма словно бы замерли в воздухе.

Скоулз кивнул, и двое офицеров из разведслужбы сдернули с досок простыни, прикрывавшие снимки, сделанные во время воздушной рекогносцировки.

– Ребята, – заговорил Скоулз, – вот цели. Три города.

Кто-то откашлялся.

– В порядке предпочтения: Хиросима, Кокура и, наконец, Нагасаки. Предварительную метеоразведку обеспечивают: в районе Хиросимы – «Стрит-Флэш», в районе Кокуры – «Стрэйндж Карго», в районе Нагасаки – «Фул-Хаус». «Грейт Артист» и «Намбер 91» пойдут сопровождающими и выполнят фотосъемку… ну, а «Лаки Страйк» доставит на место бомбу.

Вокруг засмеялись, закашляли, заерзали, поворачиваясь к Дженьюэри с товарищами, и все они выпрямились, расправили плечи. Суини, потянувшись назад, пожал Фитчу руку, а Фитч просиял, заулыбался от уха до уха.

– Ну, а теперь самое главное, – продолжал Скоулз. – Оружие, которое нам поручено доставить к цели, было успешно испытано на родине пару недель назад. Теперь нами, – тут он сделал паузу, подчеркивая значимость дальнейшего, – получен приказ сбросить его на врага. В подробности вас посвятит капитан Шепард.

Шепард неспешно, упиваясь всеобщим вниманием, вышел вперед, к доске. Лоб его блестел от капелек пота, и Дженьюэри понял: он либо здорово возбужден, либо порядком нервничает. Интересно, что скажет о нем психиатр?

– Перейду сразу к сути, – заговорил Шепард. – Бомба, которую вам предстоит сбрасывать, – новая веха в истории человечества. Подобных еще не бывало. Мы полагаем, взрыв снесет все в радиусе четырех миль.

В ангаре наступила полная тишина. Дженьюэри с изумлением отметил, что превосходно видит большую часть своего носа, и брови, и скулы – казалось, он пятится назад, отступает, прячется в глубине собственного тела, точно лиса в норе… однако упорно не отводит взгляда от Шепарда.

Тем временем Шепард снова задернул доску простыней, а еще кто-то выключил освещение.

– Сейчас я покажу вам фильм о единственном проведенном нами испытании, – пояснил он.

Проектор застрекотал, захлебнулся, застрекотал вновь. Над головами сидящих вспыхнул дрожащий луч света, выхвативший из темноты зыбкие пелены сигаретного дыма, и на простыне возник мертвенно-серый пейзаж: огромное небо, пустыня, ровная, точно стол, вершины холмов вдалеке. «Клик-клик-клик-клик, клик-клик-клик-клик», – стрекотал, пел проектор.

– Бомба – вон там, на вершине той вышки, – пояснил Шепард, и Дженьюэри сосредоточился на булавкоподобном строении, возвышавшемся над пустыней у самого горизонта, ближе к холмам. От камеры вышку отделяло миль этак восемь-десят: оценивать расстояния на глазок он научился неплохо, вот только собственное лицо несколько отвлекало.

«Клик-клик-клик-клик-клик»… На секунду экран побелел, озарив вспышкой даже ангар. Когда на простыне снова возникло изображение, над пустыней словно бы распустился исполинский белый цветок. Обретя плотность, огненный шар – бог ты мой! – упруго взвился в небеса, в самую стратосферу, будто трассер, покидающий ствол пулемета, волоча за собой белоснежный столб дыма. Поднявшийся кверху, словно колонна, дым этот вспух, раздался во все стороны, обращаясь в венчающий колонну шар. Как Дженьюэри ни прикидывал величину растущего облака, а оценить ее верно наверняка не сумел. Шар был огромен – просто огромен, и все тут. Изображение заморгало, экран вновь побелел, как будто камера расплавилась от страшной жары или часть мира в том месте вдруг разом исчезла, но затихающее хлопанье свободного конца кинопленки в заднем ряду подсказывало: фильму конец.

Дженьюэри замер, едва дыша сквозь разинутый рот. Под потолком, в клубах табачного дыма, вспыхнули лампы. Охваченный паникой, Дженьюэри поспешил изобразить на лице обычное, ни к чему не обязывающее выражение – ведь психиатр наверняка наблюдает за каждым… но, оглядевшись вокруг, понял, что опасаться нечего, что он вовсе не одинок. Бледные лица, прижмуренные либо выпученные глаза, отвисшие либо накрепко стиснутые челюсти, во взглядах – ужас пополам с изумлением… похоже, все до единого хоть ненадолго, на миг, осознали, во что ввязались.

«Повторите, пожалуйста», – едва не ляпнул Дженьюэри, чем не на шутку перепугал себя самого.

Фитч нервно теребил темный завиток хулиганского чубчика надо лбом. Один из лайми[16 - Лайми, лайм (англ. «Limey») – американское прозвище англичан, особенно английских матросов и солдат.] за его спиной явно передумал злиться да горевать о том, что не допущен к заданию. Напротив, теперь ему было изрядно не по себе. Кто-то шумно, протяжно перевел дух, еще кто-то присвистнул. Вновь устремив взгляд вперед, Дженьюэри обнаружил, что психиатр наблюдает за ними, словно бы нимало не обеспокоенный.

– Да, штука мощная, это уж точно, – подытожил Шепард. – И никому пока не известно, что произойдет, если ее сбросить с воздуха. Но грибовидное облако, которое вы сейчас видели, достигнет тридцати, а может, даже шестидесяти тысяч футов в диаметре. А вспышка, показанная в самом начале, была жарче самого солнца.

Жарче самого солнца… И снова – кто нервно облизывает губы, кто судорожно сглатывает, кто поправляет бейсболку. Один из разведчиков пустил по рядам затемненные очки-консервы, вроде тех, какими пользуются сварщики. Приняв свою пару, Дженьюэри повертел регулятор прозрачности.

– Теперь убойнее, так сказать, вас нет никого во всех вооруженных силах, а потому о задании – не болтать, даже между собой, – сказал Шепард, сделав глубокий вдох. – Давайте сработаем так, чтобы полковнику Тиббетсу не в чем было нас упрекнуть. В группу полковник подбирал только лучших из лучших, так пусть все увидят, что он ни в одном из вас не ошибся. Сработаем так, чтоб старик… чтоб старик был вами горд.

На том инструктаж и закончился. Покинув ангар, все вдруг оказались на жарком, слепящем солнце. Капитан Шепард подошел к Фитчу.

– Я и Стоун полетим с вами и позаботимся о бомбе, – сказал он.

– Вы не знаете, сколько нам таких вылетов предстоит? – кивнув, спросил Фитч.

Шепард сурово, оценивающе оглядел экипаж.

– Сколько потребуется, чтобы угомонить их. Но одного им хватит вполне.

Странные сновидения порождает порою война… Той ночью Дженьюэри беспокойно ворочался поверх простыней, в жаркой и влажной мгле без просвета, в той самой пугающей полудреме, когда сам понимаешь, что все это сон, но ничего не можешь с собою поделать, а снилось ему, как идет он…

…идет по улицам города, и вдруг солнце, спикировав вниз, мячиком приземляется где-то поблизости. Миг – и вокруг ничего, ничего, только тьма, дым, безмолвие… оглушительный грохот… стены огня… Голова взрывается болью, перед глазами маячит мутное голубовато-белое пятно, точно сработавшая под самым носом вспышка камеры самого Господа. «А, да… солнце же рухнуло», – думается ему. Руку жжет, словно огнем. Моргать – и то невыносимо больно. Вокруг, спотыкаясь, разинув рты, бредут куда-то люди с ужасающими ожогами по всему телу…

Сам он – священник, судя по туго сдавившему шею «пасторскому» воротничку, и раненые просят его о помощи. В ответ он указывает на собственные уши, пытается нащупать их, но из этого ничего не выходит. Все застилает завеса черного дыма, весь город падает, рушится, заваливая улицы. О, да, вот и настал конец света! В парке он обнаруживает тень и толику расчищенного места. Люди прячутся под кустами, сжавшись в комок, точно испуганные звери. Там, где парк примыкает к реке, в курящейся паром воде собрались целые толпы горожан: одни черны, другие красны, как раки. Из бамбуковой рощи кто-то машет рукой, манит его к себе. Войдя в заросли, он находит среди стеблей бамбука около полудюжины сбившихся в кучу безликих солдат. Глаза их выжжены, рты – словно бездонные черные дыры. Глухота бережет его от их слов. Единственный зрячий солдат подносит к губам сложенную горстью ладонь, точно пьет. Солдаты изнемогают от жажды. Согласно кивнув, он отправляется к реке, на поиски какой-нибудь посудины. Вниз по течению плывут тела погибших.

Который час ищет он ведро, но все напрасно. Скольких он за это время вытащил из-под завалов… Слыша пронзительный птичий крик, он понимает, что его глухота – это рев горящего города, рев, очень похожий на шум крови в ушах, но на самом-то деле он не оглох, а только подумал, будто оглох, потому что человеческих криков нигде не слышно. Люди страдают в безмолвии. В сумраке ночи он, спотыкаясь, бредет назад, к реке. Голова словно вот-вот лопнет от боли. Посреди поля люди выкапывают из земли картофелины, прекрасно пропекшиеся – бери да ешь. Разделив с едоками одну, он идет дальше. У реки все мертвы…

…и Дженьюэри, обливаясь едким вонючим потом, с трудом очнулся от кошмарного сна. Во рту чувствовался явственный привкус земли, желудок свело от ужаса, грубая мокрая простыня намертво прилипла к телу, жаждущие воздуха легкие грозили раздавить, смять меж собою сердце. В ноздри ударили запахи джунглей – ароматы цветов пополам с вонью гнили, и образы из сновидения замелькали перед глазами так ярко, отчетливо, что в полутемном ангаре ничего больше не разглядишь. Схватив сигареты, Дженьюэри спрыгнул с койки и поспешил наружу. За дверью он, кое-как совладав с дрожью рук, закурил и двинулся вдоль забора. На миг его охватило нешуточное беспокойство: вдруг этот идиот-психиатр увидит… однако от этой идеи Дженьюэри тут же и отмахнулся. В эту минуту Нельсон наверняка спал без задних ног. Дрых вместе со всеми прочими.

Покачав головой, Дженьюэри бросил взгляд на правую руку и едва не выронил сигарету… но нет, то был всего-навсего старый шрам, шрам от ожога, сопутствовавший ему большую часть жизни, с тех самых пор, как он, неудачно сдернув с кухонной плиты сковородку, обжег руку кипящим маслом. Округлившийся от испуга, словно заглавное О, рот матери, примчавшейся поглядеть, что стряслось, он живо помнил по сей день. «Старый шрам от ожога, и больше ничего, и нечего тут огород городить», – подумал Дженьюэри, одернув книзу засученный рукав.

Остаток ночи он провел на ногах, смоля сигарету за сигаретой в попытках избавиться от впечатлений, навеянных кошмарным сном. Купол неба мало-помалу светлел, а когда вся территория и джунгли за забором сделались видны, как на ладони, загнанный светом дня в казарму Дженьюэри улегся на койку, будто ничего особенного с ним не произошло.