Белый павлин

А пока мы в Теплицах. Ходили в лазни, принимали минеральные ванны. Там есть шикарные Императорские лазни, настоящий дворец. Оказывается, чтобы принять термальную ванну, надо вначале записаться. И нас записали на четыре часа. И мы с Иванычем пошли. Причем когда мы пришли, я сказала сестричке, что я плохо вижу и мне нужно сопровождение. И сестричка, ты представляешь? – не моргнув глазом, сопроводила меня в эту самую лазню, то есть термалку, то есть ванну. А ванна была утоплена в пол, а еще сестричка надела на меня резиновый ошейник, чтобы я не утонула.

Ванна широкая и длинная, но неглубокая. Там две ступеньки под водой. Я там плескалась 20 минут, пыталась ощутить лечебный эффект. Воду я попробовала на вкус. Вкуса не было. Лечебного эффекта тоже. Но вот ощущение значимости происходящего!

Когда время закончилось, милая сестричка явилась снова. Она накинула на меня огроменную простыню и поволокла к кушетке. Но там не было моей одежды! Я в панике решила, что ошиблась в параметрах ванной комнаты, рванула дальше… И чуть не вылетела в коридор с голой жопой. Как мы ржали с этой чешкой! Оказывается, она должна была уложить меня на кушетку, предварительно закутав меня в одеяло.

Что тебе сказать? Думаю, что если принимать такие ванны в течение десяти лет, то есть шанс, что ухудшения не будет. Все остальное можно купить и у нас и, может быть, дешевле. Жемчужные ванны, иглоукалывание, массаж горячими камнями и травяными мешочками, тайский массаж и прочие соляные пещеры. О, как я все это хочу! Приеду – мы с тобой обязательно сходим куда-нибудь. На массаж. Да, это очередной мой план, не удивляйся и не возражай. Еще я хочу сделать ногти. Маникюр типа «зашибись». И тебе домашнее задание – подумай, где мы его можем сделать. Очень хочу! У меня никогда не было маникюра.

Целую.

Пиши.

***

Я приехала домой. Дома были мама и тетя Клавдя. Мы встретились с Николаем, а потом приехал Иннокентий. И мы с Николаем уже не встречались, только по телефону общались.

И я сказала Иннокентию: "Будем разводиться". А Иннокентий бутылку вина поставил, все для ужина приготовил. Но я с ним сидеть не стала, убежала на улицу. Он за мной гонится, я вприскочь. Вошла в милицию. В милиции объяснила все, рассказала, что такие дела. Он туда не зашел. И я убежала к Коле в часть. Про дырку в заборе я помнила.

Потом подала заявление на развод.

Через какое-то время нас развели.

Суд был. На суд пришли его сестры. Они говорили, что он хороший, а я все вру. Они со мной даже разговаривать перестали, а ведь дружили раньше, общались. Марту спросили, хотя она уже взрослая была: "Как ваш папа?" – "А папа пьет водку," – она ответила. А я говорю: "Он изменяет мне, ведет себя плохо, пьет. Денег приносит мало, гуляет с другими женщинами". И нас развели.

Я вышла замуж за Николая, фамилию поменяла. Такие дела.

Квартиру разменяли. Иннокентию комнату, а мы с мамой, Колей и Мартой все вместе поехали в трехкомнатную.

Иннокентия я потом больше и не видела. Только от Марты узнала, что он умер. Ей сестра его, наверное, сказала.

***

Новое сообщение от Никита

Мне хочется тебя увидеть и прекоснуться к твоему лицу и прошиптать на ушко как сильно я тебя люблю! Я скучаю по тебе и хочу увидеть снова!

Я тоже скучаю. Ничего, скоро увидимся.

Мы же после завтра встречаемся?

Да. Не могу дождаться, если честно.

И я.

Удалить всю цепочку сообщений?

Сообщение будет удалено.

Удалить.

***

Нежность в глазах отца я видела очень редко. Все же больше не нежность, а тревогу и беспокойство. Помню, мне было года четыре, мы отдыхали в Литве, и я попыталась съесть поганки. Кто-то из соседей чистил грибы, а поганки выбросил. Но я же была умная девочка, и я поняла, что это грибы, а раз грибы – значит, их едят, и начала есть. Отец увидел – лицо его вдруг стало бледным, это я помню до сих пор. Он схватил меня на руки, затряс и стал выяснять, сколько грибов я съела или не съела. Испугалась я ужасно – не понимала, что с ним вдруг случилось. Зарыдала, заревела, сказала, что не ела ни одного гриба. Не успела. Он постепенно опомнился, перестал меня трясти, и пошел выпил водки. Вокруг бегали мама и бабушка, кричали – как же закуска, подожди до ужина, но он налил себе стопку и выпил. Про грибы им ничего не сказал.

А когда он спился, то я испытывала невыносимую боль. Невыразимую боль. И предала его. Я на суде, когда мама и папа делили площадь, ради понятности и удобства назвала своего отца «Иннокентий Федорович», и глупый гадкий адвокат, выступавший на маминой стороне, тут же отметил при всех, что вот, мол, насколько плох отец, если родная дочь называет его по имени-отчеству. И еще была гадкая сцена, когда мой пьяный отец угрожал маме тем, что ее убьет. Мы вызвали милицию, и мой папа загремел на пятнадцать суток. А потом был товарищеский суд. Мы пришли в какой-то «Красный уголок», где собралась толпа любопытствующих старух, мой отец, обритый наголо после пятнадцати суток, мой папа, которому было под пятьдесят, и который работал ГИПом, главным инженером проекта. Это был позор. Защищали его моя тетка, его родная сестра, его племянница, теткина дочь и ее муж. Теперь я понимаю, что они были правы. Я не знаю почему, но я чувствовала унижение, которое испытывал мой отец, когда какие-то глупые старухи срамили его и укоряли. И я, его дочь, была на стороне этих гадких старух.

Никогда мой папа не простил мне этого. И потом, когда я приезжала его навестить, и потом, когда я приезжала показать ему Любу, он принимал меня холодно. Он не простил.

***

Привет, мама!

Напиши мне, как там в Берлине и в Дрездене. Очень хочется и туда, и туда. Про Берлин мне говорили, что это чуть ли не самый прекрасный город на свете. Впрочем, мнения расходятся – кто-то от него в совершеннейшем ужасе. Мне очень интересно и очень туда хочется. Так что ты разведай – что там и как.

Сашуня передает тебе приветы. Она молодец. Мы с ней гуляем, и она рассказывает о своей жизни. Все эти истории я слышала миллион раз. Но ведь удивительно – истории слушаешь, но не слышишь. Я стараюсь запомнить хоть что-то, но забываю. Помню, что вот эту историю она мне рассказывала, но подробности ускользают из памяти. А Сашуня все помнит. То есть помнит она прошлое. А в настоящем забывает все. Пять раз с перерывом в пять минут спросила меня, какой сегодня день. Информация не удерживается. Но спроси ее – в каком платье она была в гостях у тети в 1957 году? и она ответит – в белом в горошек. Юбка расклешенная, чуть прикрывает колено. Рукава фонарик, небольшое декольте. Я, правда, не спрашивала. Но предполагаю. Детали, мелкие детали остаются у нее в голове. А потом: "Люба, дай мне это! Ну это! Ну ты знаешь, что!" Они так с дедом во Пскове разговаривали. А главное – понимали друг друга. То ли это любовь, то ли нежелание выражать и формулировать свои мысли, называть предметы. А зачем? Если тебя и так понимают?

Опять рвется к врачу. То у нее ухо болит – опять там пробка, и уш. рак. ее беспокоит, то сердце прихватывает, или это изжога, не разберешь. Я пойду в поликлинику! – говорит. – Какая поликлиника? – начинаю вопить я. – Вот Марта приедет, там и пойдешь в поликлинику. И вообще зачем тебе врач? – Мне надо! – отвечает гордо. И губы поджимает, делает курью жопку. Подозревает, что я смерти ее хочу, в поликлинику не пускаю. А начнешь объяснять про полис и то, что надо в определенную поликлинику ходить – не понимает. То есть вначале делает вид, что понимает, а потом спрашивает снова и снова. Я говорю: пойдешь в поликлинику у Марты. Здесь у меня другая поликлиника, твой полис к ней не относится. – Да, хорошо. Через пять минут снова: Мне надо в поликлинику!

Оооо. Кажется, я устала. Невозможно ее развлекать бесконечно. Она хорошо себя чувствует только на улице, но я не могу с ней столько гулять, сколько ей хочется. Ну и по утрам, как ты знаешь, у нее всегда болит голова. Поэтому на улицу она может выйти только к четырем вечера. Но что я тебе рассказываю.

Целую.

Люба.

***

Я всегда любила своего отца. Потом, когда я уже подросла и немного повзрослела, я думала – может, этот бесконечный поиск мужчины в моей жизни и неудовлетворенность существующим – это поиск отца? Здравствуй, дедушка Фрейд. Мама с папой ведь развелись очень рано, совсем недолго прожили вместе. Я так и не знаю, кто в этом виноват: Сашуня говорит, что это бабушка Зинаида, мать отца, которая терпеть не могла мою мать, мама считает, что виновата и она, и бабушка Зоя, которая мама Сашуни, я считаю, что виноваты все. А возможно, им не судьба была жить вместе. Когда папа приходил меня навещать, бабушка Зоя уходила в свою комнату. Не хотела его видеть и с ним разговаривать. А меня, если я что-то плохое делала (плохое по ее понятиям) называла поликарповское отродье. Причем я даже и не понимала в своем детстве, что это что-то плохое. Папа рассказывал истории, папа рисовал. Он обалденно рисовал. Я до сих пор помню дерево, которое он как-то нарисовал за пять минут. Ну, может, десять. Знаете такие картинки – если на нее внимательно смотришь, то проступает что-то другое? И вот это было дерево-человек. Понятно, что в те времена про энтов никто не слышал, дерево было такое… Не антопоморфное. Просто если долго смотреть, то из кроны проступает лицо, а корни превращаются в руки. А потом это снова дерево, и как будто там никого нет. Такое волшебство.

Я тоже считала себя волшебницей. Папа рассказывал, что были такие люди, которые лечили наложением рук. Возможно, где-то он услышал про целителей, а может, про филиппинских хилеров, но это запало мне в душу. Помню, мы с мамой приехали к нему в гости, а он лежал на кровати и постанывал. Говорил, что не может встать, так у него болит голова. И я подошла к нему, положила ему руку на лоб и ждала, пока ему станет легче, и голова у него пройдет. И он сказал, что ему лучше. Но другие взрослые почему-то засмеялись. Потом, спустя много лет, после того как я испытала это на себе – было в моей жизни и такое – я поняла, что это было просто похмелье. Обычное человеческое похмелье с головной болью, раскалывающейся головой и желанием умереть. Возможно, он и озвучил это желание, и я кинулась его спасать. Потому что как же без него? Как?

И как-то он подарил мне игрушку. Игрушечный медвежонок. Когда мама спросила, как же я его назову, я без тени сомнения ответила: "Лешка". Как еще могут звать игрушечного медвежонка, подаренного отцом? И потом я с ним не расставалась. Я с ним спала, я с ним гуляла, я с ним завтракала и обедала. Мне кажется, он и сейчас где-то существует. Вряд ли я могла его выбросить.

***

А познакомились мы с Иннокентием на работе. Я тогда чертежницей работала. Захожу как-то в чужой отдел, а он из комнаты выходит. Руку мне подал: "Здравствуй, товарищ!". А рука у него была забинтована: подумала, что бандит, а это у него экзема была. Потом начали встречаться. В институте вечера устраивали, танцульки были. Так все и началось. А потом аборт. Он мне привел… работала она около Финляндского вокзала. И все мне сделала. А потом еще один аборт был. Пришла эта акушерка ко мне домой. А срок был уже четыре с половиной месяца. Мальчик. Прямо в унитаз и вывалился. Мама потом его взяла и бросила в Неву. У меня этих абортов за всю жизнь было… Девятнадцать, что ли. Или восемнадцать? Не помню. А с Инноккентием мы продолжали встречаться. Но жениться он не хотел. В командировки ездили. Он в командировку, я в командировку. И как-то раз собирается он в командировку, вышел продукты купить, и приносят письмо. Я его прочитала. А письмо от девицы, с которой он в командировке спутался. И она пишет: "Иннокентий, дорогой, любимый, бросай свою Сашку, приезжай ко мне, я тебе мальчика рожу!"

Ну, он вернулся, а я ему это письмо. Он спрашивает: "Как ты можешь читать мои письма?!" – "А это что такое?! – спрашиваю. – Ты с ней там шашни крутишь, в командировках своих, а я тут… Мальчика она ему родит!"

Потом я снова забеременела. И срок уже большой, пузо растет, всем видно. И начали его уже по работе гонять. А он же партийный. Заставили его, наверное, чтоб он на мне женился. И начальник отдела ему сказал: "Женись на Александре своей, а то уволю!". И мы подали заявление в загс. Беременность уже большая была. Ну и поженились. Не сразу, конечно, там подождать надо, пока заявление, пока свадьба. Ой, не хочу даже вспоминать. Такие дела.

***

Мы гуляли, и лежали на траве в парке, и разговаривали, разговаривали. Или разговаривали только, когда шли? потому что целоваться на ходу неудобно? По дороге зашли в какой-то магазин, купили маленькую бутылочку коньяку и шоколадку. Коньяк был отвратителен, шоколадка чуть лучше, но это не имело никакого значения. Целоваться на траве в парке. Потом в метро на эскалаторе. Я всегда ненавидела тех, кто целуется в метро на эскалаторе. Теперь могу их понять. Если им и правда не оторваться друг от друга, а не когда он с видом победителя зыркает по сторонам, не отрываясь от губ возлюбленной. Впрочем, я понятия не имею, как выглядел в этой ситуации Никита. Потому что…

Я даже не знаю, влюблена ли я. Хотя это глупый вопрос. Конечно, да. Потому что только влюбленность приносит это замирание сердца, и ожидание письма, или сообщения, или смски, или звонка, хотя понятно, что звонить не надо и не стоит. Дрожание ног и рук. Бабочки опять же в животе. Почему, кстати, именно бабочки? И как по-другому описать это чувство томления и ожидания? Слово "похоть" тут все же не подходит. Хотя просится, когда мое буйное воображение начинает разыгрывать эротические сцены. Причем я не исключаю, что представление об этих сценах приносит больше удовольствия, чем будет в действительности. Если будет.

Я вся поглощена своей любовью, влюбленностью, и больше ни о чем не могу думать и не хочу. С другой стороны, во мне сидит некий отстраненный наблюдатель, который подмечает детали, который фиксирует происходящее и подмечает, подмечает.

Никита называет свою тещу мамой. Это наблюдение. Это факт. Я знаю, что они живут с женой с пятнадцати лет. До этого он жил с дедом. Родители – дипломаты, то есть папа дипломат, а мама – жена дипломата. Родители спились. Как можно спиться на такой работе? Да наверное, можно. И он влюбился в свою будущую жену и они стали жить вместе. В таком юном и нежном возрасте. И ее мама не возражала. Папу, предполагаю, там никто не спрашивал. И он отвечает на звонок и говорит: Да, мама. Конечно, мама. Да, обязательно, мама. Я завтра приеду на дачу и все привезу, мама.