Девочка-ветер

– Танюша со своим данайским даром может возликовать: ее план (или это без злого умысла?) удался, троянский конь оказался златокудрым Адонисом, смущающим покой и готовым вот-вот разрушить неприступные стены моей цитадели. Мой алькасар готов пасть, сдаться на милость победителя, ворота трещат и разваливаются изнутри. Голубоглазое и златовласое чудовище, родное дитя горгоны превращает меня в камень, лишь только я взгляну на него! Грация Танюша может спать спокойно: если она решит начать осаду с помощью своего прекрасного Золотого Возлюбленного, я капитулирую, истекая кровью, сдам позиции и буду молить о пощаде, – на одном дыхании выпалила я.

– Ух ты, – ляпнула в ответ Инка.

Время идет. Телефон периодически позванивает, но я играю в игру с собственными правилами, как в детстве. Если их строго соблюдать, никто не пробьется.

Дома все так же прилежно работает автоответчик, а в институте от приглашений к телефону я отмахиваюсь, говорю «некогда» и выскакиваю по срочно возникшим делам. Фибка Домбровский с наглой физиономией всякий раз говорит: «Мы в засаде» – и очень доволен собой. Побью, обещаю я, и никогда не выполняю, помня, что это двухметровое чудовище – экземпляр из моей маленькой коллекции друзей детства. Сто лет назад, не задумываясь, влепила бы хорошенько и глазом не моргнула, если заслужил. В ту пору вместо заверений в дружбе он чаще получал от меня пинки и подзатыльники, а став взрослее, приходил за советом, хотя сама я была не очень искушена в вопросах подростковых отношений. Поцелуи в подъездах и на последнем ряду в темноте кинозала доставались не мне. Я была слишком умной для одноклассников и считалась зазнайкой, впрочем, и по сей день мало что изменилось.

После общения с очередной дамой сердца Фибка устроился рядом со мной, вытянув свои ходули в проход, отчего мой закуток принял вид отгороженного помещения.

– Ну, рассказывай. – Он поудобнее устроился и скрестил руки на животе.

– Ты хочешь сказать, что стал гораздо искушеннее меня во всех житейских вопросах, мы поменялись ролями и теперь ты готов давать мне советы? Но мне нечего выкладывать.

Последнее время Фибка был занят исключительно своими проблемами. Его личная жизнь насыщена приключениями Дон Жуана. Этот долговязый детина пользуется безумным успехом у студенток. И вот он решил наконец снизойти, притормозить скачку, промокнуть слезы, подставить плечо и ободрить старую подругу.

Фибка неуверенно покосился на меня, присполз на стуле и, глядя в потолок, спросил:

– Ты так считаешь? Вид у тебя не ахти какой счастливый. Выглядишь, прямо скажем, паршиво. Ты же умная девчонка!

Если Домбровский, с его постоянным выпендриванием, несет подобное, значит, это правда – и про ум, и про «не ахти какой счастливый» вид.

– Неужели ты думаешь, что какой-то носитель штанов стоит того, чтобы из-за него страдали? – чересчур, на мой взгляд, прямолинейно спросил он.

Я огляделась в ужасе по сторонам, боясь наткнуться на конопатый Курочкин нос у себя за спиной.

– Ничего страшного не произошло, просто нет сил, выдохлась. Черная полоса и глубокая, когда вынырну.

– Опять твоя осенняя меланхолия, – поставил диагноз Фибка.

– Мадам уже, конечно, позвонила? – Все во мне клокочет, и я готова треснуть Фибку линейкой. Великолепно могу себя представить, как этот недоумок подыгрывает моей мамочке, обещает на правах друга поддержать и помочь. В чем может меня поддержать этот мальчишка? Я смотрю на его самодовольную физиономию, и не хочется даже разговаривать.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Я молча указала ему пальцем на дверь и отвернулась, сложив на груди руки. Вопрос закрыт. Свое обещание моей мамочке он выполнил. Со мной все в порядке. Домбровский потянулся, хлопнул себя по животу и резко вскочил.

– Иду в буфет. Составишь компанию?

Я отказываюсь, но Фибка не уходит и в нерешительности топчется у своего стола.

– Чего тебе?

– Вопрос деликатный…

Он похож на красну девицу, двухметровый детина, потупивший от смущения глазки.

– Надеюсь, не студентка.

Честно признаться, мне совершенно безразлично, с кем проводит время Фибка в комнате под самым чердаком.

– Ни к чему не прикасаться, – почти с угрозой говорю я, опасаясь за пару коробок со старыми вещами, разобрать которые все не доходят руки.

Мой друг детства покорно мотает головой.

– Кстати, – осеняет меня, – не рекомендую обещать моей мамочке больше, чем можешь выполнить, а то я тоже пообещаю Зинаиде Петровне заняться твоей нравственностью…

Уверенности в том, что я не выполню своего обещания, у Фибки нет, уж слишком изменились наши отношения за последнее время и задушевных бесед мы больше не ведем, а все больше придумываем маленькие пакости друг другу.

– Убирайся в буфет, – бурчу я, но, видно, не судьба, потому что на пороге появляется Витенька Кукин и торжественно произносит:

– Калерия Семеновна устраивает фуршет.

– По поводу?.. – вообще-то мне наплевать, по какому поводу, потому как эту старую каргу иначе, как Холера-Калера, я назвать не могу. Меня от нее воротит, а немцы по этому поводу говорят: Ich kann sie nicht riechen[18 - На дух не переношу! (нем.).].

– Именины у Кристины… – поет Фибка.

– Отвертеться не удастся. Даже срочная командировка на Марс или предсмертные судороги – не повод отказаться. Сначала засвидетельствуйте свое почтение, продемонстрируйте готовность, докажите преданность, а потом можете отправляться бороздить космические просторы или на свидание к самому Господу Богу.

Кукин преданность доказывает недавно, но усиленно. Его конопатая супруга, молодая и очень хваткая, добросовестно «работает дятлом» (Фибкино определение) и стучит без умолку. Может быть, Кукину накинут деньжат к Новому году, а может, и продвинут. Кукин – бельмо в глазу всей кафедры, и на его фоне остальные кажутся гигантами мысли и людьми наимилейшими. Но Кукина, похоже, это совсем не касается, он делает свое дело добросовестно и с душой. Фибка предположил, что злой гений в этой семье – жена и прозвал ее Курочкой Рябой из-за замечательной конопатости, а потом для краткости окрестил в Цыпочку. Цыпочка знает, как и что. Провалившись в наш институт трижды и оставив тщеславные попытки стать человеком в белом халате, она все так же бесславно трудится лаборанткой. На вопрос Фибки, собирается ли учиться, ответила с гордым вызовом:

– А зачем, я же вышла замуж за преподавателя!

Не может быть, сказала я сама себе, так не бывает. Фибка отреагировал проще:

– И сразу поумнела, – сказал он, и Цыпочка Кукина как личность для него скончалась.

Ах, какие мы все глупые! Надо найти достойного, составить хорошую партию, и ум из тебя попрет, как из рога изобилия. Фибка долгое время приставал к народу в столовой: если жениться на Софье Ковалевской, может ли из него получиться Эйнштейн. Мы дружно хохотали, и этот анекдот какое-то время развлекал народ на других кафедрах. Кукины нам этого с Фибкой не простили. Но трогать Домбровского – играть с огнем, достаточно вспомнить историю его появления здесь, чтобы понять, что простому постсоветскому смертному лучше сопеть тихонько в своем уголочке и не напрашиваться на неприятности. Фибкин папа настолько велик, что лучше и не упоминать о нем всуе.

Итак, отказаться от участия в фуршете невозможно. Виктор Николаевич Кукин против каждой фамилии поставит галочку, что предупредил лично. Далее, всех присутствующих сочтут по головам, проверят по списку и лишат за неявку премии (которой уже давно никто не видел) или последнему выплатят зарплату, а хуже того, вычеркнут из графика загранкомандировок. На все неприятности можно махнуть рукой (мне, пока есть на свете Коняевы с их желанием жить в «загородном доме», как все «цивилизованные люди»), но уехать на пару месяцев из нашей грязи и безалаберности и в тихий захолустный европейский университет – это ли не подарок, причем не к папе – маме, а к «никому».

Если бы мне было семнадцать! Ах, если бы! Можно было бы отказаться, в очередной раз дав понять, что баранье – трусливое стадо – не моя компания (надо же, какая «прынцесса» выискалась!), и спокойно поработать в библиотеке или дома. Но последнее время я уже не играю в Aussenseiter[19 - Чужак, аутсайдер (нем.).]. Старею?

Народ постепенно заполнил кафедру, и Кукин повторил свое объявление.

– Итак, уважаемые коллеги, что будем дарить? – спросила Крылова. Мариночка Крылова – дока по общественным мероприятиям, а еще умница, каких поискать. В отличие от нас с Фибкой, терпит всех до единого и ни с кем не воюет, на ее территории военных конфликтов не случается. О терпимости Крыловой к студентам ходят легенды. Ее все любят, а если не любят, то усиленно скрывают, чтобы не выделяться на фоне общей массы коллег. Фибка постоянно оказывает знаки внимания в виде шоколадок и иначе, как Маринка, ее не величает. Крылова же на Фибку смотрит свысока своих пятнадцати лет разницы.

– Подарок должен быть недорогим, но… – начал Кукин и осекся, увидев Фибкину ухмылочку, – я на мели, дети…

– У всех дети, – парировала Крылова заносчиво.

Домбровский сказал что-то про недавно купленный кухонный комбайн, и Витенька Кукин принял позу бойцового петуха, а Фибка не унимался и говорил: Кукину не простят, если узнают, что он отказался сдать деньги, потому, что семья дороже, чем… Кукин побледнел, и нижняя губа у него затряслась.

Ну, поехало! Неужели у кого-то есть желание в свой честно заработанный перерыв пререкаться? Есть. Вместо того чтобы расслабиться, они будут спорить, махать руками. И все из-за какой-то ерунды. Подумаешь, Холерины именины! Только Фибке этот ор может доставлять удовольствие. Он резвится как младенец: предложил заказать лавровый венок, какими награждают победителей на скачках (надо же, столько лет отмахала!).

– А сколько, кстати, ей лет? – толкнул Домбровский меня в бок.

– Тайна, покрытая мраком, – сказала Крылова. – По последним данным, она старше шефа лет на шесть.

Фибка присвистнул. Молодец, старушка!