Девочка-ветер

– Цветы, и все, – отрубила Светлана Ивановна.

Она подружка молодости Холеры и, хоть ненавидит ее люто, все-таки не может избавиться от этой дружбы, как я от Танюши. Народ успокоился. Светлане Ивановне лучше знать. И потом, взять с нашего брата нечего. Не все же являются обладателями квартир в старинных особняках, дач и родственников «на ответственных постах»… Эта тема – большое толстое табу, и никто, кроме Фибки, не посвящен в тайну моего более чем радужного семейства. Народ может только догадываться. В отличие от Танюши, я молчу как рыба и не затрагиваю тему материального благосостояния. О загранкомандировках тоже ни звука или лицемерно заявляю, что если пошлют – замечательно, а нет – с крыши не прыгну. Но туда посылают таких, как Кукин, и очень редко, потому что мы, во-первых, неязыковой вуз, а во-вторых, в стране со всем напряженка. Со вторым я, конечно, согласна.

– Ну что, шапку по кругу и разбегаемся, – предложил Фибка, глядя на часы. Крылова положила готовый список на стол, и народ полез за кошельками.

– А почем сейчас цветы? – спросил супруг Светланы Ивановны, глядя на меня.

– Normalerweise[20 - Обычно (нем.).], Сергей Николаевич, я этим не интересуюсь, но… – начала я и перевела взгляд на Фибку.

– Предлагаю поручить все Домбровскому как самому молодому и расторопному, – сказала Крылова. Фибка скорчил гримасу Марине и махнул рукой, что означало: решайте, как хотите, только поскорее.

– А вдруг не то купит? – заволновался Кукин, вспомнив, вероятно, про жокейский венок.

– Ну сколько можно, Кукин, возьми тогда все в свои руки, поруководи, не знаешь как, спроси свою супругу… – взорвалась я.

Кукин обиделся, поплелся к своему столу, бормоча под нос, что я хамка, нахалка, зазнайка и прочее. Все облегченно вздохнули, словно спасли мир от катастрофы. Две недели смятения и недовольства собой закончились ужасной сценой с Кукиным. Словно провалилась в черную дыру. Кукин прав: хамка – нахалка – зазнайка – это я. И мне теперь совсем и на все с высокой башни, исключая сны… Странно звучит, но я ложусь спать в ожидании чуда, и если мне повезет, то рядом со мной всю ночь будет нежный, великолепный мужчина, обладатель золотых волос и небесно-синих глаз. Очень романтично. Не так ли? Я только что нахамила Кукину, пускай он и бездарь, но никто не заслуживает такого отношения. Что бы сказал Илья, если бы присутствовал при этой отвратительной сцене? Уже наяву начинаю мечтать о нем? Что бы сказал, что бы сделал… Это называется: сплю и вижу любовника (или не любовника?) своей кузины. Сладостные мысли о Золотом Мальчике прервал Виктор Кукин:

– Ты напрасно так про мою жену… – начал он решительно, – то, что тебе сказали, что она про тебя сказала…

Стоп. А что она сказала? Впрочем, не все ли равно? Изменит ли что-нибудь в моей жизни мнение Цыпочки Кукиной? Ровным счетом ничего.

– Давай забудем. – Я протянула ему руку. Договорились? Никто ничего не говорил. Извини, что у меня сорвалось.

– Это ты извини, что я…

Он облегченно выдохнул и, казалось, готов был заключить меня в объятия. Он выиграл, потому что, выведя из числа своих врагов нас с Фибкой (если я заключила перемирие, то и дружку моему придется помалкивать), значительно облегчил себе жизнь не только на кафедре, но и в институте. Надолго ли перемирие, сказать трудно, но в ближайшее время Виктору Николаевичу не придется выскакивать в коридор, как только мы с Домбровским откроем рты.

Позвонила Танюша и пригласила в гости. Празднество назначено на вечер, в честь подписания Валюшей какого-то очень важного контракта. Я вежливо отказалась: во-первых, еще свежо предание ее последнего выяснения отношений со мной, а во-вторых, приглашена на другое, не менее зрелищное мероприятие. Если не явиться на Холерин фуршет, кафедра съест меня живьем mit Haut und Haar[21 - С потрохами (нем.).]. Это будет похуже неявки на канувшие в Лету ленинские субботники. Чувствую себя Матросовым, бросающимся на амбразуру, но тот погиб за великое дело. А я? Очень хочется увидеть пустой зал, никто не пришел, и почувствовать моральное удовлетворение. Но стадное чувство коллег передается и мне, поэтому мое присутствие жизненно необходимо, чтобы, никто не пострадал из-за моих принципов.

Танюша выслушала мою тираду, уточнила время и положила трубку. Хорошая девочка. Полли и моя мамочка все-таки недостаточно времени ей уделяли. Вежливо сказать «здравствуй – до свидания» даже врагу – первое дело. Правда, у меня самой это не всегда получается. Танюша – это нечто непредсказуемое или чересчур предсказуемое: я точно могу сказать, каким тоном будет она разговаривать и с кем и как все закончится. Со мною она не церемонится. Какие могут быть условности между родственниками? Я сказала «нет», она мне соответственно ответила. Очень в ее духе. Впрочем, сейчас трудно определить, что в чьем духе, поскольку сама я не соответствую высоким требованиям Мадам.

Я решила расслабиться, отдохнуть пред визитом в институт и забралась в благоухающую миндальным маслом ванну. День звонков и визитов? На Танюшу это не похоже, да вряд ли она примчится ради меня с дачи, бросив в самый ответственный момент подготовку и командование над нанятым на вечер персоналом. И звонок слишком деликатный, вкрадчивый.

– Илья Зимин, я помню, – сказала я, увидев его на пороге, ослепительного и слишком нереального, – простите, что встречаю в таком виде, но сегодня у меня неприемный день.

Он подошел ко мне совсем близко, наклонился и глубоко вдохнул воздух:

– Я бы с удовольствием провел ваш неприемный день там же, где и вы…

– Боюсь, это место совершенно не приспособлено для больших мужчин, – отступила я, чувствуя себя рядом с ним глупой и неуклюжей.

– И рыжих, – присовокупил он.

– Цвет, простите, не имеет никакого значения, – пожала я плечами. Невиданное нахальство: не прошло и получаса, а Танюша прислала свою палочку-выручалочку. Мне осталось только капитулировать, как я обычно делаю, уступая напорам Танюши, и сдаться. А ведь обещала себе тысячу раз не идти на поводу, запротестовать и героически выстоять под натиском Коняевых. Увы, человеческая натура слаба, моя особенно. И потом, иногда легче просто согласиться. Это я оправдываю свою очередную трусость перед назревающим скандалом. Еще недавно поносила на чем свет стоит баранью трусость собственных коллег, и вот нб тебе.

Выпроводить кузининого гонца невозможно: он выполняет свое обещание и просто обязан доставить меня на дачу. Он, естественно, в курсе, что нужно отметиться на Холериных именинах, поучаствовать в бесконечных разговорах «за жизнь», покивать одобрительно головой, слушая дифирамбы в честь первой леди нашего королевства.

Сейчас бы закутаться в теплый плед, забраться в любимое кресло и почитать давно отложенную книгу или просто послушать шелест дождя за окном.

– Кстати, пора уже перестать быть букой, – сказал он примирительно, – я не так плох, как вы себе придумали…

С чего он взял, что я себе что-то придумала?

– Как-то в голову не приходило, плохой вы или хороший, – защищаюсь я, а в животе много-много маленьких паучков царапаются своими лапками. – Но если это так волнует, буду считать вас… тебя своим другом. Или кузеном?

Он улыбается, а в глазах танцуют веселые чертики, и тыкается губами в мою щеку.

– Замечательно, вот и побратались, – киваю я и спасаюсь бегством в спальню.

Сердце глухо стучит, и я хватаюсь за горло, словно пытаюсь не дать ему выскочить. До чего же глупо устроены женщины! Не все, естественно, только те, что похожи на меня: не успела одного как следует позабыть, а уже от мысли о другом колени подкашиваются. Да еще о каком другом! Это не мой летун, порхающий от одной юбки к другой. У того все просто: je mehr, desto besser[22 - Чем больше, тем лучше (нем.).]. С Золотым Мальчиком значительно сложнее – здесь коллекцию собирают по принципу: чем сложнее, тем интереснее.

Ломать голову над туалетами – не моя привычка, достаточно того, что мамочка убивает уйму времени на мой гардероб, присылая вместе с пакетами и коробками длинный список, что с чем и куда. Ей все еще кажется, что я маленькая девочка, которой нужно постоянно стучать по спине, чтобы не сутулилась, напоминать про локти на столе и делать замечание за криво пришитый воротничок к форменному школьному платью. Я не отказываюсь от подарков и советов, тем более что не я живу в старой доброй Европе дольше, чем в родном отечестве, и знаю, что носят в этом сезоне в Париже или Милане. Приезжая на пару деньков, она морщится, глядя на витрины магазинов, и говорит: Schrecklich[23 - Ужасно! (нем.)].

Ей виднее. Весь мой гардероб состоит из практичных и неброских вещей, глядя на которые даже непосвященный может сказать, что приобретались они явно не на вещевом рынке.

На сегодняшний вечер я приготовила совсем маленькое черное платье с длинными рукавами и совсем скромным вырезом, правда не настолько маленьким, чтобы закрыть один-единственный бриллиант, не дающий спать моей милой кузине. Подарок бабушки. А такие вещи не продаются, они остаются в семье до последнего. И финальный штрих, придающий окончательную уверенность в себе, – великолепные итальянские туфли, подарок Мадам. Мой выход, и фанфары вступают.

Танюшин гонец удивлен неожиданной метаморфозе. Такою он меня еще не видел. Хватит расстраиваться по пустякам, портить себе жизнь из-за неудавшихся романов. Я больше не собираюсь выходить в люди упакованной в строгий костюм, этакая засохшая вобла, как говорил Фибка, надоело. Сегодня все должно быть как-то иначе, как-то особенно. Не знаю почему, но не так, как обычно. Я торжествую. Мне нравится слегка ошарашенный вид Золотого Мальчика. А Танюше придется сегодня понервничать, потому что, как бы Валюша ни тужился, его супруге никогда не иметь ни скромных объемов, ни Мадам, заботящейся о своем чаде. Мне иногда кажется, что за холодным, чопорным фасадом проглядывает настоящее лицо моей мамочки и, пытаясь устроить личную жизнь своей девочки, она молодеет, словно переживает все заново, играет мою роль. Это так на нее похоже. Если бы она пошла в театр, то ее таланта и напористости даже хватило бы, чтобы стать знаменитой. Я довольна сама собой. Почему? Может быть, оттого, что мужчина, про которого я столько насочиняла, рядом и в его глазах читается восхищение? Но что-то похожее на ревность не дает спокойно наслаждаться собственным триумфом, и я порчу все своим замечанием:

– Кстати, вам совсем не идет роль извозчика.

Так ему и надо. Хочу чувствовать свободу, а не паучков в животе и не позволю никому снова влезть в мою жизнь и разбить, где-то там вдалеке, манящее равновесие.

Он преспокойно устроился в кресле и вытянул ноги в проход, загородив мне дорогу (точно Фибка).

– Я хорошо знаю обстановку в своей Alma Mater[24 - Старинное неформальное название учебного заведения. Дословно «мать-кормилица» (лат.).], поэтому считаю своим долгом сопровождать тебя, – с ударением сказал он. – И вывести без потерь, а что касается «извозчика», Танюша здесь ни при чем, я сам вызвался. Мне хотелось сделать приятное себе лично, а не Коняевым.

Итак, это не я его сразила, а он меня. Я только сделала так, как ему хотелось: все лучше провести вечер в обществе красиво одетой спутницы, чем училки с «дулькой» на затылке. Впору взорваться от его нахальства, но я молча топаю по коридору за плащом.

Он опередил меня, подал плащ, сумочку, по-хозяйски закрыл за собой дверь и положил мои ключи себе в карман:

– Это чтобы ты не сбежала.

Я промолчала, но не сдалась. Откуда он взялся на мою голову? Неужели окружающие так и будут пользоваться мною по своему усмотрению? Я для всех удобна: для Павла – внимательный слушатель, причем безмолвный, для Фибки – палочка-выручалочка, для Мадам – подопытный кролик для ее теорий, для Танюши – витрина, в которой выставлены все достижения семьи, для Золотого Мальчика – …не знаю, но чувствую, что он играет со мной в кошки-мышки. Впрочем, рассуждения на тему «кому и что от меня надо» – слишком частое явление. Пора подумать и над ответом! Да, картинка мрачноватая. Я бормочу себе под нос песню, которую слушаю последние две недели:

Zwei Tausend Stunden
hab ich gewartet…[25 - Две тысячи часов я ждал (нем.).]

Он время от времени поглядывает в мою сторону и, наверно, думает: «А малышка-то с придурью». Ну и пусть, очень хорошо, замечательно. Мы всю дорогу молчим. Прекрасно, потому что мне совершенно нечего ему сказать.

В вестибюле полно народу. Все смеются и громко разговаривают. Я тяну время, поправляя прическу перед зеркалом (надо что-то сделать, надоело возиться с волосами каждый день) и вижу позади себя отражение Танюшиного друга, следящего за моими руками, нарочито медленно провожу по бедрам, поправляя платье. Интересно, что он чувствует, когда Танюша вот так прихорашивается перед зеркалом? Мое настроение значительно улучшилось за последние пару часов, а немного пудры и десятисантиметровый каблук придали уверенности в себе (комплекс маленькой женщины). Теперь мой кавалер всего лишь на голову выше меня. Уродившись ростом с Венеру Милосскую, я перепутала эпоху. Эталон красоты греков давно устарел. Я имею в виду рост, а не пропорции. Пропорциями на славу удалась Танюша, за что я на судьбу вовсе не в обиде.

Мне приятно смотреть на Илью, лениво прислонившегося к стене, явно скучающего. Это не его стихия. И не моя. Как удалось Танюше, обожающей всевозможные шумные вечеринки и презентации, заполучить этого уверенного в себе, не красующегося и не ищущего внимания, независимого мужчину? Наши дамы бросают заинтересованные взгляды, словно спрашивают: ты чей? Но он настолько спокоен и невозмутим, что остается только предположить: это самый равнодушный мужчина, которого я когда-либо встречала, или он страстно увлечен кем-то. Снимаю воображаемую шляпу перед Танюшиным искусством завораживать, очаровывать и приковывать. А что если… Почему бы хоть раз в жизни не попробовать взять принадлежащее якобы кому-то, но между тем желающее, чтобы его взяли? Танюшины громы-молнии – вполне осязаемое явление. Неужели я ее боюсь? Ну уж нет, чего-чего, а писклявых толстых баб никогда не боялась. Мои коварные планы прервал Золотой Мальчик: сказал, чертыхнувшись, что забыл зарядить мобильный телефон.

Ах, с ним и такое случается?! Mister Perfect сегодня не на высоте!

А дорогая Танюша, наверное, сидит на даче, и в трубке вежливо-безразличный голос сообщает, что «абонент недоступен».