Вы не подскажете дорогу к сердцу?

От ужа я оказался настолько близко, что любая другая змея тотчас бы заметила опасность, дернулась бы, встрепенулась. Одно молниеносное движение – и нет ее. А этот не испугался, как лежал, так и остался дрыхнуть на солнышке.

– Что это? Кто это? Почему не уполз? Что хотел этим сказать? Ужик?! – осенило меня вдруг. Как будто током шандарахнуло. – Не может быть!

И тут я подумал: а может в этом и состоял тайный Мишин уговор с родной природой?

Ужик ты мой милый, посланец иных миров, дорогой мой почтальон! Спасибо тебе за весточку. Ты знаешь сам, что бы я хотел передать туда, откуда ты явился. Что любим и помним. Помним и любим. Сделай это, пожалуйста, не сочти за труд. Отвези отправителю сего желтого конвертика письмо моей памяти – этот коротенький рассказ.

Быть христианином

Я не считаю, что могу авторитетно высказываться на эту тему. С библейских времен и до наших дней по земле прошли и живут среди нас миллионы людей, которые не только знают ответ на этот вопрос, но и своим примером, своей жизнью, своим духовным подвигом и простыми делами убедительно поведали о том, что значит – «быть христианином».

Но все мы так или иначе, вслух или про себя, даже чаще про себя, формулируем это для себя самих. Мы, простые люди – не святые, не подвижники, не герои, – мы ведь тоже стремимся найти собственную формулу гармонии со своей душой и с окружающим миром. И как-то находим ее – не обязательно облекая в слова или выстраивая в какую-то умную теорию. Даже не факт, что мы делаем всё абсолютно правильно, что во всём следуем канонам, живем по-христиански. Но если мы стараемся, не притворяемся, а на самом деле пробуем, пытаемся быть лучше, то это уже поступок настоящего христианина. Не настоящий – он и не старается вовсе, а так.

Я не знаю ответа на этот вопрос, но скажу, как чувствую. И тут тоже, наверное, не сделаю открытия. Главное – это вера в Бога, вера в Любовь, вера в Добро. Казалось бы, так просто! Просто говорить, делать трудно. Вот тут и проходит «линия фронта», поле сражения в той войне, которая происходит внутри человека христианской веры. Борьбы между «быть» или «не быть» настоящим христианином.

Еще хочу сказать, что для начала надо просто быть честным, порядочным, добрым человеком. В этом плане православным, как мне кажется, проще, чем другим христианам, потому что этим и многим другим ценностям нас учит не только вера, но и глубоко укоренившиеся понятия народной жизни. Такие естественные для нас категории, как совесть, справедливость, правда, искренность, участие, бескорыстие, широта русской души, скромность, вежливость, уважение к старшим. А дружба, которую большинство из нас почитают как самое главное сокровище, – то, что ни при каких обстоятельствах нельзя предать? А семья, в которой человек на Руси всегда видел и источник силы, и смысл жизни?

Нас этому учили родители, воспитатели в детском саду, учителя в начальной школе – а ведь они не обязательно были верующими людьми! Просто ценности, которые мы впитываем, что называется, «с молоком матери», во многом оказываются созвучными высшим христианским добродетелям. И это не случайно. Наша православная цивилизация – плоть от плоти сермяжная правда русской жизни. Или, может быть, наоборот – это наша «русскость» веками формировалась под сильнейшим влиянием христианства. Думаю, справедливо и то, и другое.

Быть христианином – значит не требовать от других, а думать о других и делать для других. Отдавать и дарить, не прося ничего взамен. Уметь жертвовать, действовать, если надо, себе в убыток. Быть способным сочувствовать, сопереживать, сострадать. Не быть равнодушным, пропускать через себя чужую боль. Спокойно и достойно нести свой крест. Совмещать в себе смирение с чувством собственного достоинства.

Доказать важность этих истин для христианина, для православного человека не составляет большого труда, если проанализировать, что мы больше всего не любим, не приемлем в жизни и в современном мире особенно. Это как раз то, что противоположно простым, но дорогим сердцу каждого верующего ценностям: ложь, предательство, лицемерие, злоба и ненависть, жестокость, черствость, эгоизм, жадность, зависть, безразличие, вседозволенность. Мы этого ни себе, ни своим детям никогда не пожелаем. Осуждаем эти качества в других, никогда не потерпим, никогда с этим не смиримся. Спросите себя сами – а почему? Нас кто-то заставляет? Нет. Потому что эти пороки человечества противны нашей душе. Мы так жить не хотим.

А как хотим? Хотим по совести, как полагается. Вот это, наверное, и называется «быть христианином».

Свечи

Церковные свечи – нереченные речи. Свечи светят, свечи слепят и в то же время дарят прозрение, открывая третий глаз. Свечи надсаживают сердце памятью о вечной разлуке. Но они и соединяют разлученных. Свечи лечат и учат. Свечи говорят и слушают, внимают, вбирают и транслируют дальше.

Ставлю свечи. Я полюбил ставить свечи, мне нравится само это действо. В какой бы храм ни заходил, свечи ставлю, как правило, у одной и той же иконы Святителя Николая Чудотворца – у нас в деревне его всегда по-свойски величали Николой Угодником. С этим святым у меня издавна сложились особые отношения. Чем дольше смотрю на его лик, тем больше нахожу в нем отцовских черт. А может быть он похож одновременно на всех отцов, на всех дедушек, на всех мужчин, на всех стариков – родственников и чужих людей, далеких предков и еще недавно живых учителей, старших товарищей, замечательных мужиков, на всех, кто нам дорог даже там, за горизонтом.

Каждый раз покупаю две свечки и стараюсь поставить их как можно ближе к образу. Как будто так будет слышнее моя молитва.

Одну свечку за упокой душ усопших, вторую – за здравие живущих. Придумал себе такой ритуал: сначала зажигаю ту, что за упокой, следом – от нее – другую. Исполняю этот обряд с удовольствием. В тот момент, когда фитиль второй свечи медленно, словно в борьбе, пересекая черту между «не было» и «есть», занимается несмелым пламенем, думаю о том, что это родители мои даруют мне мою жизнь. Они – мне, я – от них. От этой мысли мне становится хорошо. Глупо? Может быть. Но какая разница? Мне хорошо, и этого довольно, чтобы продолжать делать это снова и снова.

Пламя свечки родительской дрожит, колеблется, чуть не падает. Но потом восстает снова. Сколько им пришлось перенести! Как выжили в войну, как голодали после войны, но при этом школу окончили с медалями! Как мучительно пробивались в жизни – без блата, без отцов, без поддержки, даже без толкового совета. В какой бедности начинали совместное житье-бытье, как трудно поднимали детей. Как вкалывали, боролись, боялись, болели… Нет, это не беды прошлые завывают над свечой. Это, наверное, горькие обиды, это резкие слова мои заставляют огонь трепетать. Спорил с отцом, отстаивая принципы. Защищая свою молодую семью, сражался с мамой, пытался воспитывать. До конца дней не оставлял надежды заставить ее поверить в людей, в добро. Теперь я знаю: это мои поступки наперекор, это прегрешения мои вольные и невольные свечку родительскую задувают. Это холод непонимания ее гасит.

Отец любил, когда я ходил с ним в гараж. Там протекала значительная часть жизни. И «Жигулями» своими – а тогда, в начале 70-х, одиннадцатая модель была редкостью! – и гаражом в убогом кооперативе папа очень гордился, и возиться там для него было огромным удовольствием. Но еще большим удовольствием было возиться в гараже вместе с сыном. Да хотя бы просто, как он выражался, «прогуляться до гаража». Гараж был далеко, полчаса пёхом. Отец уговаривал: «Пойдем, заяц, до гаража прогуляемся!» А я ему в ответ: «Да ну, па, меня ребята на улицу играть зовут». Он ничего не скажет, только я-то знаю – обидится. Поэтому я нет-нет, да и схожу с ним. Часто ходил.

Не сердитесь, мои родные, простите меня! Успокойтесь, порадуйтесь хорошему, поживите, наконец, без страхов и печалей. И еще хочу, папа и мама, чтобы вы снова любили друг друга. Как тогда, в 1957-м, когда только познакомились, когда голову потеряли от неожиданно свалившейся любви, когда минуты считали до часа свидания. Гори, свечка малая, во имя той любви великой.

Иногда бывает так, что вторая свечка никак не хочет разгораться, а то и вообще с первого раза гаснет. Повторяю попытку. Вижу в этом знак – вот так и я начался не сразу. Наверное, с моим зачатием, с моим рождением были какие-то проблемы. Или не с появлением на свет, а с ростом, развитием, становлением. Не знаю, было ли это, но скорее всего было.

Едва ли найдется младенец, который не болел, над которым не склонялись бы с тревогой отец и мать, места себе не находили в больничном коридоре. Нет такого ребенка, который не падал, не получал травмы, не попадал в передряги, с которым не случались разные неприятные истории, у которого всё-всё получалось. И у меня в раннем детстве тоже наверняка не всё было гладко. О многом я даже не догадываюсь – отец с матерью не говорили. Но о чем-то знаю точно. И не из домашней изустной летописи, а из, так сказать, «неофициальных источников». Например, кто-то из посвященных в семейные тайны мне по секрету рассказал, что в первые месяцы моей жизни родители по каким-то признакам засомневались в моей полноценности. Якобы думали, что сынишка обречен на отставание в умственном развитии, и надежд особых не питали. Не потому ли та свечка, что «за здравие», иногда разгорается так долго и мучительно? Или ставишь ее в подсвечник, а она накреняется, отказывается стоять ровно, как бы воспроизводя твое собственное прошлое – не поэтому ли?

Чтобы вторая свеча держалась крепче, подношу нижнюю ее часть к родительскому огоньку. Воск подтаивает, начинает капать, иной раз прямо на пламя. Хочешь растопить воск с торца получше, а в результате по неосторожности гасишь первую, родительскую свечу. Я сначала расстраивался, а потом вывел для себя логику. Это тоже воспоминание или напоминание о том, как тяжело дети даются своим родителям. Досаждают непослушанием, обижают невниманием, «убивают» грубостью, черствостью, эгоизмом, бездушием. Сами утверждаются, а родной огонек тушат, заливают своим воском. Вот какую придумал небылицу. Хотя как знать…

Слежу, чтобы свечи не гасли. Разговариваю с ними, а они со мной. Когда свечка догорает, иногда происходят странные вещи: уже и воск весь растаял, остался один огарок, один безжизненный черный фитилек, а он все горит, не гаснет. Откуда берет он силы, непонятно.

Держу свечку в руке. Воск капнет на руку, обожжет. Но это хорошо. Свеча должна приносить не только радость, но и пробуждать, пусть даже болью. Пробуждать от спячки, от привычки, от рутины, от бытовой замыленности глаз и чувств. Пусть останется след, даже ожог – дольше будешь помнить, как всё это было. Они – мне, я – от них. И если что-то было не так, то горячий воск – самая невинная из возможностей сказать «простите».

Пока идет служба, я то и дело поглядываю на две своих свечки перед иконой Николы Угодника. Стоят они, как по стойке «смирно», ровненько, параллельно, горят спокойно, в унисон. Это тоже хорошо. Вот так и будем дальше гореть, идти по жизни: они – там, я – здесь. Стоять рядом и поглядывать друг на друга. Я знаю, что пока я помню, думаю о своих ушедших, молюсь за них, они тоже не устанут думать обо мне, поддерживать меня, молиться за здравие своего не во всем достойного ребенка.

Их молитва сильнее. Ведь мне до святителя Николая иной раз и не докричаться, а им достаточно даже шепотом сказать, потому что он рядом.

Нереченные у свечей речи, а слышны они.

Цветы – как люди

Цветы – они ведь как люди. На юге – яркие, экспансивные, на севере – спокойные, сдержанные. На западе – модные, изысканные, на востоке – загадочные, исполненные тонкой эстетики.

Такого разнообразия цветов, как в тропиках, нашим суровым северным краям и не снилось. Каких красок и форм только не встретишь в странах Азии, Африки и Латинской Америки! Но вот выжить в холодном климате им непросто. Заметьте, что и гости из южных стран тоже мерзнут у нас при нулевой температуре, а рассказы о наших крещенских морозах внушают их жителям ужас. Зато северным цветам ничего не страшно. Как и северянам.

И всё же цветам привычнее там, где они родились. Даже если за выживание приходится вести отчаянную борьбу. Но сколько гордости и достоинства в освободившемся от зимнего плена подснежнике! Или в одуванчике, пробившемся сквозь толщу асфальта! Кстати, тропическая растительность, несмотря на кажущееся изобилие, тоже пребывает в постоянной борьбе – за место под солнцем, за кусочек земли, за каплю воды, за глоток прохлады. При этом, между нами, многие растения беззастенчиво паразитируют на себе подобных. То и дело видишь – какой прекрасный цветок! А потом приглядишься: ба, да он иждевенец, тунеядец, прихлебатель, пристроился на стволе какого-нибудь деревца и питается его соками.

Цветы то бодрствуют, то спят. Они, как люди, зависят от света. Строят свою жизнь по солнцу. Цветы словно разговаривают с ним. В наших широтах подсолнухи, будто по команде, медленно поворачивают свои круглолицые головки вслед за движением светила по небу. В знойных тропиках многие красавцы и красавицы раскрываются лишь под вечер, когда спадает жара. Они «тусуются» всю ночь напролет, выставляя свои прелести напоказ, а с восходом солнца предусмотрительно складывают чувственные лепестки в панцирь бутона. Разве не похоже на то, как устроен человек? Среди нас есть совы и жаворонки, кому-то отлично работается в светлое время суток, а для кого-то жизнь начинается только с наступлением темноты.

Цветы меняют цвет. Так же, как люди, оказываются разными в разных обстоятельствах. Сумерки подкрашивают розовые бугенвилии густой фуксией, да так, что они начинают казаться фиолетовыми. Ночь добавляет в цветки плюмерии или магнолии белизну. Они почти светятся! На темно-зеленом фоне желтое кажется более желтым, чем на бледно-салатовом.

Цветы субтильны, хрупки и легки. Но сила этих нежных созданий поражает. Вот водяные лилии. Из подводного корневища тонкой стрелой устремляется к поверхности воды стебелек, увенчанный плотной луковицей. Он уже показался над водной гладью, он уже планирует раскрыться, чтобы продемонстрировать миру свои очаровательные белые, розоватые или сиреневые перышки. Жизнь цветка коротка, но грустить не стоит. Опусти руку под воду, и можешь нащупать новорожденный бутончик, только что взявший старт и спешащий на смену своей старшей сестрице. Он еще совсем мал, но чувствуете, какая несокрушимая в нем скрыта мощь?

У цветов свои законы. И свои причуды. Есть общие правила, но многие, похоже, руководствуются лишь собственной логикой, живут своей, только им одним понятной жизнью. Это особенно заметно в тропиках, где орхидеи, например, цветут, когда хотят и сколько хотят, распускаются и облетают вне плана. Да разве только орхидеи! Наблюдал один странный куст, который ни с того ни с сего покрылся одновременно соцветиями красных, лимонных и оранжевых крестиков.

Впрочем, чего еще можно ожидать от флоры, привыкшей к виду жухлых пожелтевших листьев на фоне изумрудно-сочной молодой зелени. Здесь листопад – ежедневное зрелище. И каждое время года – весна. Здесь жизнь и смерть, цветение и увядание не сменяют друг друга, а существуют параллельно. Одно переходит в другое. Вечный круговорот.

Но этот монотонный ход событий полон неожиданностей. Возьмите, к примеру, лотосы. Пруд день за днем празднично украшают кипенно-белые зубчатые колесики. Как юные балерины в воздушных оборчатых пачках, они, кажется, вот-вот закружатся в фуэте на округлых подмостках малахитовых листьев. И вдруг в одно прекрасное утро посреди этого моря снежных огоньков откуда ни возьмись появляется десант лотосов-чужаков кричаще-розового окраса. Это как если бы на балетную сцену неожиданно высыпали цыгане. Проходит день, и на месте одной цветастой «шестеренки» появляются две. Проходит другой, а их уже четыре! И колония множится, радуя глаз своей необузданной красотой.

Да-а… Наши голубенькие незабудки себе такого не позволяют. Наши-то колокольчики полевые поскромнее будут…

Славянка

Ну что, славянка – ромашка в поле,
Глядишь открытым девичьим взглядом?
Твоей кручине, твоей крамоле
Дивятся розы из-за ограды.

Живет ромашка в стране бескрайней,
Где зимы зябки и звуки зыбки,
Рябины алой закат румяней,
Лоскутно-яркий живой язык и

Чудной культуры святое буйство,
Грехи и вера души широкой,
Важней расчета шестое чувство
И вся в ухабах лежит дорога,

Где свет от славы и след от смуты,
Но часто правят порок и жадность,
Где нет пророка средь тысяч мудрых,