ЦТП

Простой вопрос сдетонировал собрание. Заговорили, перекрикивая друг друга, все сразу, переходя с русского на туземный и обратно. Кто-то потряс кулаками, кто-то топнул ногой, обо мне, сидевшим в метре от них, собравшиеся мгновенно забыли, выливая скопившиеся обиды, не только и не столько их – отцов и дедов. Кричали и спорили, пока бледный молодой человек не взял на себя труд разъяснить.

Это была казнь, пояснил он. Человек, ныне служивший водителем генерала, в былые годы, сразу после войны, запятнал себя участием в терроре против населения. Тогда власти, напуганные вторжением, чудом прогнав захватчиков, попытались отыграться за все страхи на гражданах. Присные на местах и в центре устроили охоту на мифических поджигателей войны, окопавшихся диверсантов, пятую колонну. Тысячи людей попадали в тюрьмы, в трудовые лагеря, казематы, или уничтожались сразу. Одним из палачей стал шофер. «Мой отец погиб от его рук, я смог узнать об этом через наших друзей», – произнес бледнолицый молодой человек. «Моя двоюродная тетя», – сказала девушка. «Мой дед», – заговорили из-за ее спины.

– Мы мстили за них. Нам не удалось узнать, кого именно, сколько всего людей убил этот человек, но его руки по локоть в крови, и наш революционный трибунал, наша Армия освобождения, вынесла ему смертный приговор. Он знал это… – его слова потонули во всеобщем шуме. Некоторое время все говорили одновременно, потом так же внезапно смолкли.

– Да что же мы так, – спохватилась девушка. – Вы сидите, мы стоим, прошу за стол.

И вышла в соседнюю комнату. Кто-то зажег керосиновую лампу, поставил на деревянный стол, стоявший рядом с окном. Солнце зашло, незаметно сгущались сумерки, лица темнели, теперь собравшиеся казались много старше своих лет.

Захотелось позвонить Лидии, сказать, что со мной, наверное, и с ее отцом, все в порядке, чтоб не переживала, чтоб не думалось дурного. Я постараюсь их разубедить, если что, я вроде вошел в доверие.

И неожиданно понял: скорее всего, Лидия еще ничего не знает о случившимся. Доехать до места мы должны заполночь, никаких средств связи в машине нет, а на дороге случается всякое, час-другой ожидания – это в пределах нормы. Они неторопливы, жители государства трудящихся, и оттого спокойно шагают по жизни, не спеша встретить следующий поворот: быть может поэтому еще я так старательно и безуспешно пытался влиться в их круг? И не потому, что меня не приняли, а потому, что сам не сумел, за все эти дни, неделю, приспособиться к неспешности течения времени, совсем иного, нежели на немыслимо далекой – во всем – Земле.

Эти же – торопились. Быстро накрыли на стол, стряхнув пыль тряпкой, разложили приборы, поставили традиционное молодое вино, салаты, нехитрую снедь, сыр. Девушка, резавшая овощи, извинилась за скромность трапезы, карточки кончились, а деньги ушли на подготовку и само похищение. Я кивнул, не понимая, чему именно.

– Так что же, вся Армия, это вы?

– Ну что вы, – она даже улыбнулась. – Нас много, у нас еще есть несколько… ячеек. Есть люди, которые помогают нам. Как бы мы смогли все это сделать без помощи. Звонок, заставивший генерала выехать из гостиницы, он ведь…

– Я прошу тебя, – встрял старший. Девушка смолкла. Я понял, что Лидия так ничего и не знает и не узнает, до самого утра. Если не позже. Пока будут разбираться, куда генерал уехал, зачем, кто ему звонил, откуда… она уже легла спать, здесь ложатся рано, и сейчас, не тревожась ни о чем, видит сны. Она говорила, в одном из таких, видела меня…

– Давайте я вам расскажу, кто мы такие, и почему так вышло с генералом и его водителем, – предложил молодой человек. Мы приступили к трапезе: вино вызрело горьковатым, сыр квелым. Я кивнул, вдруг неожиданно поняв, насколько хочу спать. Страх испарился, его место заняла вялость, желание поскорее преклонить голову и забыться. А проснувшись, бодрым, здоровым в своем номере, ни о чем из случившегося не вспоминать.

Старший ячейки, наконец, заговорил, его слова проваливались в меня, как в бездну. Компания молодежи, именовавшая себя Армией освобождения, решила сделать мир лучше своими крохотными силами, ибо полагаться им было не на кого – народ безмолвствует, власти закручивают гайки, сторонники хорошо, если не сидят в казематах. Последние годы всех охватывало отчаяние, многие повстанцы попросту разошлись. Но любая армия должна заявить о себе и сперва устраивала показательные акции, поджоги, взрывы в пустых зданиях. Постепенно поняла, насколько это бесполезная трата времени, сил и, самое главное, верных товарищей. Арестованным впаивали громадные сроки за терроризм, семьи подвергались гонениям, как мера превентивного воздействия на активистов. В тюрьмах они редко проживали дольше года – странные случаи самоубийства, участие в беспорядках – перепуганным родителям выдавали справки о смерти. О месте похорон ничего не говорилось.

Тогда они решили мстить, в ответ на террор, развязав собственную войну. Они больше не забрасывали бутылками с зажигательной смесью здания участков и партийных ячеек, не избивали активистов, не взрывали машины. Они начали охоту за людьми. Генеральский водитель – уже третья жертва на их счету, и, тут молодой человек сделал многозначительную паузу, – нас восприняли всерьез, нас действительно посчитали угрозой безопасности. Теперь каждому, входящему в Армию или их приспешнику грозила смертная казнь. Они, сидевшие против меня, вокруг меня, обычные молодые люди, переглядывались, улыбаясь, кто-то пошутил насчет тайной полиции, ищущей среди своих соглядатаев Армии, ведь прошлая жертва была оттуда – в ответ рассмеялись все пятеро.

А я… кажется, в этот момент отключился. Или и прежде видел сон, а только сейчас осознал, что я в сновидении? На какое-то мгновение повисла пауза, а потом все пришли в движение, меня подняли, молча проводили в соседнюю комнату, уложили на жесткую кровать с продавленными пружинами. Больше не помню ничего – только заглянувшее в окно утро.

Проснувшись, я не поверил увиденному, и только по прошествии минуты память повелительно закрыла солнце серыми тучами. В дверь постучали, девушка спросила, спокойно ли мне спалось, ничего не беспокоило – я качал головой, оглядываясь, возвращаясь в новую реальность, – она пригласила завтракать. Вышел, к тому же столу, к тем же сидящим. Будто с моим уходом не прерывалось ничего.

Завтракали вином и салатом, старший еще раз извинился за скудость, но карточки можно отоварить после двух. Мы сейчас вас подбросим поближе к гостинице, но вы понимаете, остановиться рядом не можем. И ехать вам придется в пикапе, Рада и Гор будут с вами, я за рулем.

Они не спешили. Сосредоточенно жевали нехитрую стряпню, запивали хлеб горьким вином, а я вглядывался в лица. Молодое солнце высветлило их, сейчас собравшимся нельзя дать больше двадцати. Они юны, полны сил, они подкрепляются рассветом, искрятся им, вся жизнь впереди, все дороги свободны.

Мы выбрались на порог, старший отправился за руль, крепыш, вечно находившийся за спиной девушки, отворил мне дверь кузова пикапа и первым полез внутрь. Я огляделся. Неприметная хижина, заросшая кустарником, вокруг еще несколько таких же, еще более запущенных. Странным образом место напомнило мне виденное совсем недавно, в пустыне – поглощаемые песком тысячелетние города. Я поежился.

– Здесь давно никто не живет?

– Года четыре, – ответил Март. – Все едут на производство кофе, здесь он не растет. Раньше выращивали фрукты-овощи, но государство платило слишком мало, община разбежалась.

– Одно время пытались ставить кордоны на дорогах, не помогло, – поддержал Гор, – да и сейчас крестьянам запрещено жить и работать в городах. Только на всех охраны не хватает.

Дверь хлопнула, пикап тронулся в путь, подпрыгивая на ухабистой дороге. Один поворот, второй, третий, – я потерял счет времени. Часов не было, дорога казалась то бесконечной, то краткой. Мы, все трое, поместившиеся в контейнере пикапа, молчали. Гор, в самом начале, заговорил об их Армии, всего пару минут, успел рассказать только, что они второе поколение, что первое уже сошло в никуда, да наверное, оно и к лучшему, слушком любили договариваться, слишком верили обещаниям власть предержащих, – а вот они, зубастые, пришедшие на смену, действуют иначе. Я еще вяло поинтересовался, сколько лет Армии. Оказалось, всего три года. До этого она называлась Фронтом национального освобождения, и существовала еще лет пять, а потом пришел Март, и все поменялось.

Наконец, Рада пристально взглянула на него, и Гор замолчал на полуслове. Ехали молча, слушая тарахтение старого мотора. В щели виднелось голубое небо, редкие облачка: величавое спокойствие, которое только и осталось в недостижимой выси.

Пикап раз останавливался по дороге, на заправке, еще полчаса или больше ожидания, и конец пути. Март вышел, помогая выбраться, еще раз попросил извинений передо мной и ЦТП, за причиненные неудобства, за моральный ущерб, за то, что не смогли доставить прямо до гостиницы.

– Будет сеанс связи, обязательно передайте наши извинения, – влез Гор, – а так же самые искренние пожелания долголетнего сотрудничества, они в нас не раскаются ни на…

– Не вмешивайся, – обрезал Март. – Это, по меньшей мере, некрасиво.

– Будто я не понимаю, но другого времени не будет.

– Некрасиво по отношению к товарищам. И к стране вообще. Это же наша страна, Гор, – неожиданно с нежной горечью произнес старший.

– Это не наша страна! Нашей она может стать только с чьей-то помощью. Как будто не понимаешь, что мы ничто в сравнении с этой машиной смерти. Мы еще тыщу лет сражаться будем, а с места не сдвинем.

– Помолчи! – это уже Рада. Но Гор, заведшись, не сдавался.

– И я не уверен, что банальное похищение выход. Тем более его. Вот убийство, да, оно всколыхнет. Оно привлечет батальоны смерти, оно… может, хоть Центр терраформирования планет спохватится и разберется. Ну, невозможно ж терпеть на своей планете такое, согласитесь? Вмешаться и все исправить. Вы же терраформировали нашу землю, ведь для чего-то вкладывали в это и старания и деньги, все вкладывали, скажите, для чего же? Тут только два варианта возможны – либо вы даруете местным познания, либо отбираете у них что-то. Да скажите же! – Я молчал, смотрел на молодого человека и молчал. Гор махнул рукой и плюнув, отошел к дому.

Как будто мы проехали врата перемещения и оказались где-то далеко-далеко от государства 22, на другой планете, под другим солнцем, за сотни парсек от прежнего места.

Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулись трущобы. Высокие и низенькие, вросшие в землю домишки, источавшие смрад, гниение, запах нечистот, каких-то химикалий, евших слизистую. Я закашлялся.

Мы остановились на высоком холме. Домишки облепили его со всех сторон. Где-то кричали петухи, клохтали куры, устало брехали собаки. А вокруг, как ни в чем не бывало, бегали дети, играя в обруч, такие же грязные, в обрывках одежд, вокруг серого от грязи и копоти белья. Внизу, среди домиков, петлял заболоченный ручей, там черпали воду, стирали белье, туда же бросали нечистоты. Чуть выше по течению, стоял завод, источавший белую полосу облаков из массивных труб, столь едкую, что прожигала даже голубое небо, делая его серым окрест себя. Краем облачный шлейф тянулся над трущобами, может острый запах химикалий оттуда? Я снова закашлялся.

Неудивительно, что дети даже не удостоили взглядом выбравшегося из пикапа. Грязный, небритый, всклокоченный – я мало отличался от местных жителей. Разве что кашлял от того, к чему их обоняние, сызмальства огрубев, уже приспособилось.

– Это наша страна, и мы за нее в ответе, – так и не услышав от меня ответа, произнес старший. – Мы сделаем ее лучше, мы для этого родились на свет и точка, – старший резко повернулся ко мне, и тут же изменив тон, спросил, не нужен ли платок. Я отказался.

– Где мы вообще?

– Это окраина столицы, так называемый Старый город. До революции здесь жила знать, потом дома частью снесли, частью перестроили под нужды рабочего класса, вот там, – он указал на химзавод, – находился Летний дворец императора. Простите, но дальше мы не можем вас сопровождать. Но до гостиницы добраться очень просто. Проходите улицу Строителей до конца, выйдете на шоссе Энтузиастов, там будет остановка тридцатого автобуса. Ходит он нерегулярно, но вы сможете поймать маршрутку или велотакси. Они довезут вас до площади Восстания. А оттуда буквально два шага, в сторону Дома Народов. Это высотное здание с золоченым шпилем и часами, вы, наверное, его видели.

– Из номера, – кивнул я. Мы попрощались, неловко пожав руки. Пикап затарахтел, обдав игравших детей клубами черного дыма, скатился вниз по холму. Я еще ждал чего-то, но когда машина скрылась, медленно побрел к шоссе, нагнув голову, прижимая платок к лицу. Как поверженный в драке. Выбирался с пропахших зловонием улиц без солнца, без зелени, без единого стекла, – в неведомую даль, к чистому небу, к паркам и фонтанам. Брел, пока не услышал шум, скрип и крики погонщиков.

На шоссе дома были хотя бы кое-как покрашены – но тоже стояли, зияя пустыми глазницами окон, кое-где забитыми фанерой или заложенными картоном или тряпьем, вяло колышущемся на ветру. Тут хоть можно дышать.

Машин почти нет, – пока я осматривался, проехали с десяток не больше, все старые разваливающиеся колымаги, или такие же пикапы, как и довезший меня сюда. Остальное пространство заполняли либо велосипеды, либо гужевой транспорт, перевозивший пассажиров, продукты, нехитрый скарб, коробки с магазинным товаром. Ни регулировщиков, ни светофоров, перейти на другую сторону пришлось, перебегая между волами и лошадьми и стараясь не вляпаться. Автобус, двухэтажный монстр, прибыл через минут десять ожидания, влезть в него, как ни старался, не смог, слишком много пассажиров, и так висевших на поручнях. Пришлось звать велотакси.

Им управлял старик ветеран, за золотой он согласился доставить меня до самой площади Восстания. Мы отправились в путь, старику хоть и привычно крутить педали, но сегодня он уже наработался, а потому еле тащил крохотный мобиль, честно отрабатывая врученные деньги, – только негромко позванивали знаки заслуг перед отечеством на кителе.

Путешествие длилось около часа, оба изнемогли. Я добавил старику еще столько же, невзирая на его просьбы, в глазах читалась беспримерная усталость и мольба о помощи, наверное, я был неправ, но запихал в карман меж орденами бумажки и поспешил прочь.

Планета постепенно приходила в себя, расцветали привычные пейзажи, заполнялись знакомыми красками, мир, качнувшись вправо, качнулся влево, но искомой гармонии не достиг – возле самой гостиницы стояли две полицейские машины. Я добрался до номера, стал вызванивать Лидию.

И когда девушка на коммутаторе готова была соединить нас, бросил трубку. Что я скажу ей? Что?

Да, эти революционеры рассказали, как отвечать на все расспросы, еще утром, очень просили запомнить в точности. Мол, после похищения меня усыпили, а затем выбросили на окраине города, еле смог выбраться. И я согласился, не ропща, не возражая. Подавленный, кем? – двадцатилетними недоумками! И так преклоняющимися перед мной, как представителем могущественного Центра терраформирования… будь он неладен. Будь я неладен! И так возносящие его до небес и просящие у него прощения – что же я не надавил на них. Не потребовал немедля отпустить генерала? Иначе, им на головы сверзится небесная кара корпорации. Отчего робко молчал, а после с готовностью вкушал хлеб и пил вино?

Что со мной вообще случилось такое? Робко соглашаясь и поддакивая, не озаботился даже о судьбе своего знакомого, с таким доверием отнесшегося ко мне. Ведь я же инспектор, я по должности своей разруливал непростые ситуации, а засыпался на самой простой. Плевать, что взяли в плен, я перед ними, как титан перед муравьями, одно мое слово могло перевернуть этот мир. И ничего не знаю об этой банде, ни состав, ни число, ни местонахождение. Только серый пикап с драной крышей. И лица по крайней мере трех из этой ячейки. Расковырять их лежбище, вытащить на свет, долго трясти, а потом бросить к ногам – единственное, чего так сильно и так запоздало хотелось.

И еще успокоить хоть как-то Лидию. Моя вина, только моя.

Снова попросил девушку соединить меня с абонентом, оба долго ждали. Наконец, извиняющийся голос: «на том конце никто не отвечает, попробуйте перезвонить попозже». Я похолодел. А если, они и ее, вот так? Выскочил наружу, и в то же мгновение столкнулся с каким-то чином. Вытащив удостоверение комиссара, чин попросил задержаться – нет, с Лидией все с порядке, сейчас она у прокурора дает показания, ну что вы, конечно, ее никто и не думал забирать, мы пытаемся разобраться. И оставшись наедине в номере, прибавил: пожалуйста, не сообщайте об этом инциденте никому, это в ваших же интересах. Я снова подавился и кивал, кивал…