ЦТП

Допрос оказался недолгим – я повторил все то, чему меня научили подпольщики, комиссар, сожалея, откланялся, и попросил только не уезжать из столицы, он еще свяжется. Когда он ушел, я в изнеможении плюхнулся на кровать, ни разу в жизни не чувствуя себя столь униженным. Кулаки нещадно колотили подушку, мяли, терзали ее. Единственный выход, который сумел найти.

Не знаю, сколько пролежал. Есть не хотелось, вставать тоже. Вытянув руку, сделал радио погромче – черная тарелка, лишенная рычажка выключателя, заполнилась голосами ведущих новостей. События передавали каждые три часа, в полдень, полночь, три, шесть и девять. Сейчас половина второго, может…

Нет, говорили о важном правительственном решении – цены на ковровые изделия и товары из хрусталя с сегодняшнего дня снижаются на двадцать процентов. Даже в номере генерала я не видел ничего подобного, хотелось бы знать, они вообще продаются, эти ковры и хрусталь. После виденного утром верилось в них, как в легенду о Прометее.

В дверь поскреблись. Время уборщиц.

Но на пороге стояла Лидия. Налетела, вцепилась, прижавшись всем телом, шептала горячо в шею.

– Жив, все в порядке, вернулся, жив. Я так боялась. Как отец? Видел его, говорил? Что вообще было, расскажи… нет, постой, ноги не держат, лифт отключили опять, еле дошла. Давай посидим чуть.

Сели на смятой постели, Лидия обняла, прижалась всем телом. Снова стала спрашивать про отца. Мороз прошел по коже, она это почувствовала.

– Очень страшно, да? – я кивнул. – А он, его били?

– Нет, они говорили, с ним все будет в порядке, они… они сделали его заложником. Прости, я дурак, и ничего не знаю, а ведь стоило… – сам вцепился в нее, не видеть лица, только вжаться в тело, чувствовать ее сильные объятия, ни о чем не думать. Лидия пыталась говорить, утешая меня, стало хуже, я просил не делать этого, я виноват, я струсил, я мог бы… и не смел ничего сказать. Вот и сейчас не решался открыть о себе всю правду – даже ей. Страшился потерять связь, хрупкую, ненадежную. Жаждал продолжения близости, и оттого замкнул уста, чувствуя, что сейчас каждое лишнее слово будет против нас, против меня.

Она обнимала, плакала, радовалась, что не геройствовал, что вернулся живым. Рада даже, что услышала об отце хоть какую-то новость, в полиции, сколько ни держали, ничего не говорили, что неудивительно, они вечно таятся, когда сказать нечего. Хорошо, ты вернулся невредимым. Лидия так говорила, будто это похищение не первое и не последнее – в ее жизни точно. Я даже спросил об этом. Лидия горько усмехнулась.

– Конечно, нет. Были случаи, как с отцом, устраивались показательные убийства служащих, полицейских, мелких чиновников. Первый раз подняли руку на такую фигуру, на моего отца, – она вздрогнула всем телом. – Я не могу понять, почему он? Что он этим подонкам вообще мог сделать? В их годы он совершал революцию, в семнадцать уже руководил бригадой ополчения, в двадцать стал самым молодым комиссаром, а в двадцать пять… – горло перехватило, говорить она не могла долго, наконец, произнесла: – Наша революция совершалась юными, незапятнанными душами. А эти… что с ними стало такого, раз они к двадцати…

– Лидия, но ты же сказала, революции совершаются…

– Это революционеры? Это шайка бандитов-малолеток! – вскрикнула она. – Жалкие существа, чего они хотят? Императора? Присоединения к Северному Альянсу? Или чтоб нас еще раз раскатал Центр терраформирования? Никогда наш народ не шел на уступки, никогда, ты слышишь, мой отец кремень, он им покажет, он поставит их на место сам, этих ничтожеств! Когда за ними придут, а я не сомневаюсь, что это случится очень быстро, они будут умолять о снисхождении. Как же! С врагами мы не церемонимся, и я первой, ты слышишь, первой всажу пулю в их пустые головы. Чтоб даже мыслей о Северном альянсе не было, – она враз замолчала, вспомнив. Прижалась: – Прости, я не хотела. Сорвалось.

– Я все понимаю, – эта вспышка меня не сказать, что напугала, но как-то разом отделила, я не мог прижать ее к себе, как минуту назад. – Ты ведь знаешь, я сочувствующий. Поэтому меня и в «Спорте» поселили, а не где-то на выселках. Да и твой отец…

– Да, он в людях разбирается. Иначе с тобой и не заговорил бы, – снова порывисто прижалась, но больше не говорила ничего, потихоньку успокаиваясь. Мы долго сидели, глядя в вечереющее небо. Звезды высыпали на небосклоне, бесчисленные россыпи, как среди них отыскать ту, которая дала жизнь моим предкам? Где она, в той ли стороне, куда я смотрю или в противоположной?

Нет, домой мне не хотелось, вспомнилось, как я, в точности так же три года назад сидел и грезил о небе – там, на Земле, с совсем другой женщиной, которую считал своей, которой поверял тайны и делился пережитыми бедами и радостями, считая, что наш союз навсегда. Где-то далеко-далеко – в прошлом, в годах, световых и обычных отсюда. Вечность должна пройти, чтоб память о тех ночах добралась до этих мест, чтоб я увидел себя, наивно сжимающего в объятьях ту, что считал самой близкой, самой любимой. Вечность минус три года. Сколько это? Совсем немного, если не думать.

Мы поужинали, после, она засобиралась. А утром пришел комиссар, попросил на месте уточнить, где нас остановили – чтоб выиграть время, революционеры стащили машину генерала с дороги в заросшее тростником поле, утром проезжавший крестьянин только по просеке в высокой траве и заподозрил неладное. Указать же место, где меня высадили, я не смог: и не хотел и сам не сориентировался. Блуждал по шоссе Энтузиастов, даже завода не отыскал – действительно, с другой планеты прибыл. Наконец, меня вернули в гостиницу, на этаже, возле столика дежурной, дожидалась Лидия.

– Ну, что? – я покачал головой. Сказать нечего. Просто обнял. Прошли в номер, долго сидели, ничего не говоря. Ее руки все никак не согревались.

– Он мне сегодня снился. Знаешь, первый раз за… даже не помню за сколько лет. Будто мы пошли в кино, и заблудились в коридорах, темные, одинаковые, он меня тащил куда-то тащил… – Лидия замолчала. – Заплакала, как проснулась. Как он теперь? Вот так взял и исчез, как будто… знаешь, я тоже все время виноватой себя чувствую, будь рядом, может быть, все обошлось, может…

В номер стукнули, бухнули нагло – пришла уборка. Она улыбнулась:

– Вот видишь, даже я, дочь генерала, пасую. Издержки народовластия. Идем в кооперативное кафе, тебе понравится, – и другим голосом, хрипло: – Тебя возили туда…, где отца?

Я кивнул. Когда пришли и сели за столик, начал рассказывать, что было, описывать те места. Однообразные бараки, растянувшиеся на километры, дворцы, превращенные в руины, руины, обращенные в жилье.

– Наверное, там они и обитают. Или неподалеку от гетто.

– Гетто? – поперхнулся я. – Лидия, о чем ты, я по нему час ехал, пока не добрался до площади Восстания. Никогда не думал, что такое вообще здесь возможно…

– Но ты же знаешь, какие трудности мы испытываем. Война, блокада.

– Что ты несешь? Люди живут как скот, без воды, тепла, света, травят себя какой-то жижей из реки, жрут, что попало, мрут, как мухи. Какая война, она кончилась тридцать лет назад.

– А что ты видел? – тут же взвилась Лидия. – Клочок гетто – там живут тунеядцы. Приехали в столицу со всех дыр, думали, им тут за просто так обломится. А у нас везде работать надо.

– Меня вез ветеран войны, старик, вы и его не можете прокормить?

– У нас пенсии только по инвалидности. Не надо передергивать, если не знаешь. Он работает, но у него бесплатное жилье, пайки, талоны. Не надо видеть одно и говорить другое, в этом ты ничем не отличаешься от той пропаганды, которую ваша страна круглосуточно изливает на нас. Да, мы живем бедно. Но нас не сломила ни прошедшая война, ни нынешняя блокада. Мы выдержим и преодолеем все трудности и теми, кем мы были прежде, все равно не станем, – она перевела дух и с нового абзаца продолжила.

– Наверное, тебе говорили, что здесь власти живут в роскоши, а беднякам, ну, как в гетто, достается шиш с маслом. И ты видишь меня, я же чувствую, разговор пойдет обо мне. Вроде, я веду праздный образ жизни, и живу одна в двухкомнатной квартире. Но это квартира отца, а он, согласись, заслуживает награды за свои подвиги. И еще. Со мной в одном доме, живут отличники производств, те, кто честно и добросовестно трудится на благо отчизны. В соседней квартире семья, так глава зарабатывает на заводе четыреста золотых, у него машина, гараж и свой дачный участок. И он не вопит по углам, что его унижают, заставляя работать и грабят при этом.

Она выдохнула. В кафе воцарилось неловкое молчание, на нас старались не обращать внимания, но не могли, мы слишком громко разговаривали.

– Я не знал, прости.

– Я сама инженер-технолог в «Станкине», – продолжила Лидия, уже тише, – у меня шестнадцать авторских свидетельств. Я имею право сама получить квартиру, но не пользуюсь, с жильем у нас напряженка, пусть другие, семейные получат пока, а уж когда сама решу обзавестись семьей, тогда и возьму ордер, – голос дрогнул. Я пододвинулся, хотел обнять.

– Оставь, – глухо произнесла она, – Иди сам на все посмотри, своими глазами. А тогда и поговорим. Сейчас… не могу. Иди, ну…

– Я и смотрел, – зачем-то продолжал прежнее, не выговоренное, – я видел, – и, наконец, замолчав, поднялся, медленно вышел. Официантка, только подошедшая за заказом, долго смотрела вслед. Не Лидия.

Добрел до ближайшего телефона, вызвонил миссию. Долго не отвечали, наконец, ожил руководитель.

– Очень рад вас слышать, очень. Мы слышали о вас по радио, переживали, моя супруга…, а меня даже вызвали в ЦТП на консультации.

– А что ж за все это время так и не соизволили позвонить? Хотя б узнать, не случилось ли что.

– В ЦТП по вашему вопросу проходили консультации, – вместо ответа сообщил руководитель, – я только вернулся. Случай из ряда вон, сами понимаете, подобного не случалось уже… не знаю, случалось ли вообще.

– Раз не случалось, что же произошло сейчас? Почему вообще случилось? Я оказался невесть у кого, невесть где, а вы отправились на консультации, узнав все из газет, – не знаю, для чего я стал нажимать. Понятно, от главы миссии мало, что зависит. Возможно, он даже нажимал там – во время обсуждения. Я хмыкнул. Видимо, ЦТП не способен быстро шевелиться.

– Мы рассматриваем меры по предотвращению подобного, – продолжал он, – ЦТП выразил крайнюю озабоченность. А вы забыли один важный пункт правил, касающийся чипа слежения. Хотя вы и в отпуске и не обязаны быть постоянно на связи, но желательно следовать инструкциям Центра. Тем более, касающихся безопасности сотрудников. И да. Вердикт Центра следующий – вам рекомендовано покинуть 912. Все необходимое для отбытия за наш счет. И ЦТП покроет все расходы и возьмет на себя оплату в части…

Он будто приказ читал. Возможно, так и было. Но он так усердно перечислял расходы на меня, что зло взяло. Не на него, но он оказался крайним:

– Знаете, я был изгнан на шесть недель, как минимум, вот этот минимум и намерен отгулять. А вашу компенсацию, раз уж вы внезапно озаботились моей безопасностью, перечислите сюда. Не все красоты еще посмотрел, не со всеми людьми познакомился, – я шваркнул трубку с такой силой, что разъединения не произошло, некоторое время руководитель что-то выговаривал мне, пока не понял, что ответа не будет. Хлопнув дверью, я вышел на улицу, вернулся в номер. День просидел безвылазно в номере, хотелось все бросить и уехать, но не меньше хотелось остаться и…. словом, уехать не смог. Наутро решил последовать совету Лидии.

Наверное, неправильно. Купил серый туземный костюм, в котором ходит большинство мужского населения, арендовал машину и покатил из столицы в горы, куда, всего ничего назад, ехал с генералом. Не то следы Армии освобождения решил отыскать, не то добраться до места назначения. Останавливали трижды, на четвертый вежливо попросили возвращаться – где-то впереди режимный объект. Что это – узловая железнодорожная стация, плотина или какое-то иное сооружение, не суть, но находиться на нем мне не велено. Нет, не потому что иностранец, на таких объектах вообще запрещено появляться посторонним, неважно, туземец или чужеземец. Посторонним вообще быть нежелательно, доходчиво объяснял краснолицый, тяжеловесный страж порядка, будто извиняясь за свои права и мои обязанности.

Я повернул назад, сделал крюк, та же история. Пришлось сдаться.

А через день позвонили из прокуратуры, попросили прибыть в отдел по работе с иностранными гражданами, второй подъезд, четвертый этаж, шестнадцатый кабинет. Ничего не понял, но внутри будто окаменело что.

Прождав у двери больше часа, и достаточно издергавшись, я попал в кабинет, где пожилой помощник старшего прокурора вручил мне копию решения о моем выдворении из страны на основании статьи тридцать один, пункта два – как необходимость охраны здоровья и нравственности населения, защиты прав и законных интересов граждан. Страну надлежало покинуть за двое суток. В гостиницу я возвращался уже под конвоем. Даже пропуск показывать на входе не пришлось, швейцар открыл дверь шагов за десять и не закрывал еще долго после того, как я с сопровождающими поднимался по ступенькам.

Хотя бы в номер службисты заглядывать не стали. По прибытии немедля позвонил в миссию. Руки дрожали. Вот когда пришел в прокуратуру, когда получил копию, не дрожали. И даже, когда шел к номеру, сердце билось ровно, хотя пот и застил глаза. А стоило остаться одному – затрясся как припадочный. Еле набрал номер.

Руководитель всполошился. Метал громы и молнии в незримого противника, угрожая тому страшными карами, после чего спустился с небес и пообещал заехать, как только я буду готов. Где-то в глубине сознания хотелось смеяться над ним, над его страхами и угрозами – ну что для ЦТП генеральный прокурор какого-то острова вассальной планеты? Руководитель так вжился в роль туземца, что уж не различал, кто сильнее. И от этого становилось не по себе.

Я собрался незамедлительно. В миссии меня встретили всей командой, жена предложила чай с коньяком, собравшиеся пытались поддержать, кто как мог и умел. Всем было не по себе. Руководитель еще раз пригрозил местному руководству, пытался меня привести в порядок. Его жена, видя что чай я не употребляю, а налегаю на коньяк, вытащила меня на веранду второго этажа, поговорила по душам. Долго выспрашивала, что со мной было, как, – и во время похищения и сейчас. Я больше напирал на настоящее, поминать Армию освобождения сейчас очень не хотелось. Вдруг вошел муж.