Свои и чужие

– Вспугнул! – с досадой выпалил я. – Что же ты?! Джеймс Бонд долбанный!

Петров потёр переносицу забинтованной рукой.

– Погорячился, – сказал он виновато. – Бывает. А видал, клюв какой? Таким клювом как долбанёт в голову – и со святыми на упокой! Вот уж воистину Внеземная Форма Жизни! Бр-р-р!

На лице его появилось кислое выражение.

– Придётся теперь лес прочесывать… Давай, Петров. Ты направо, я налево!

***

Я брёл по лесу один, спрятав руки в карманы пальто, хрустел подошвами ботинок по валежнику и думал о нашем блудном ВФЖ.

От каких далёких звёзд он прилетел к нам, чтобы приземлиться на своём аппарате в этом оцепенелом городишке. Какие неведомые нам тайны миров ему подвластны. Заглядывать в будущее? Лечить болезни? Быть может, известен ему рецепт бессмертия или такое волшебное средство, при помощи которого можно раз и навсегда покончить на одной отдельной взятой планете со всеми дрязгами и склоками, и начать мирно жить под одной крышей. Возделывать, так сказать, свой сад.

И полетим дальше к звёздам, как мечталось нашим предкам, откроем тайны природы и станем мудрыми и сильными…

Но вот проходят год за годом, и братья по разуму не спешат протягивать нам перепончатую лапу дружбы. И по-прежнему ложь, и нищета, и войны, и душная глупость, и серые будни съедают в нас внутренних творцов.

Давай, покажись, наш случайный внеземной гость, заблудший сын туманности Ориона или Магеллановых облаков. Зачем оказался ты так далеко от дома, тут, в плену нашего утомительного гостеприимства, где замучили тебя своими протоколами и плановым мероприятиям привычные ко всему бюрократы? А единственный человек, с которым ты сдружился – и тот умер, не дождавшись, когда ты вновь навестишь его скромный домик на окраине.

Покажись, звёздный странник. Посели во мне надежду на завтра. Убеди, что в начале всегда трудно, грязно и плохо, но всё наладится. Всё получится и свершится. Подай мне знак, подмигни выпуклым черным глазом, прокати на летающем блюдце. Дай поверить в грядущее торжество добра и справедливости, в грядущую славу рода людского.

Да только какой из него советчик и утешитель, когда у него вон какие щупальца и руки-грабли, и при виде его хочется немедленно схватиться за пистолет и разрядить беглым огнём всю обойму? И я бы сам так сделал, да только Петров меня опередил.

В какой-то момент я понял, что меня внимательно слушают. И хотя я брёл молча, вовсе не проговаривая свои невесёлые мысли вслух, в голове моей будто появился кто-то посторонний. Деликатный и внимательный слушатель.

– Лапы-грабли это маскировка, – сказал в моей голове вроде бы мой собственный голос. – А чтобы покончить с дрязгами и ссорами вам необходимо истребить в себе тёмное животное начало.

– Где ты? – спросил я вслух.

– Неподалёку, – ответил голос в голове.

– Ты решил выйти на контакт?

– Просто случайно услышал отголосок твоих мыслей. Решил беседу поддержать.

– Так, – сказал я. – Слушай, у тебя же наверное есть имя, да?

Он молчал.

– Я, например, Петр Иванов. А ты?

– Гриша, – сказал голос у меня в голове.

– Вот как? – я почесал подбородок. Уже пробивалась изрядная щетина. – Значит, Гриша…

– Так называла меня женщина, которую я встретил первой.

– Ясно. Будем знакомы, Гриша.

– Я рад знакомству, Петр Иванов, – сказал он.

– Покажись мне? А то довольно странно разговаривать с лесом, не находишь?

– Не странно. Говоришь с лесом – находишь гармонию с природой. Разве не так?

– Это ты сам придумал? Что-то знакомое.

– Нет, конечно. Я твои слова использую. И твои мыслеформы. Так общаться проще и тебе понятнее.

– Вот ты, значит, какой собеседник приятный. С каждым на понятном ему языке говоришь.

– Ага. У нас так принято.

– Почему?

– Из вежливости.

– Покажись, – попросил я снова. – У нас так принято. Из вежливости.

Почему-то этот аргумент сразу подействовал.

Он был не серый, как я ожидал, а болотно-зелёный. Цвет неприятный, навевающий ассоциации одновременно и с унылым казарменным хаки и с тревожным цветом униформы больничных санитаров, и с сакраментальным «тятя-тятя, наши сети притащили мертвеца». Глаза у него были непроницаемо чёрные, без белков, полуприкрытые кожными складками и белесой плёнкой. Что-то вроде небольшой зелёной швабры шевелилось у него на том месте, где должен был быть рот. И всё его тельце рахитичного подростка было в складках, пупырышках и чешуйках.

– Красавцем тебя не назвать, – признался я, разлепив губы. – Да только я и сам – как бы не Клайв Оуэн.

– Уж таков я на самом деле, – скромно сказал он. – Тот пьяный человек, увидев меня в машине, потерял сознание. Пьяные видят лишнее, мне от них тяжело укрыться. Меня тут у вас много раз замечали. Каждый раз пугались.

– Возле домика старушкиного тоже напугать нас хотел?

– Ага. Там уж я, Петр Иванов, от души развернулся. Но как-то не очень подействовало.

– Ну, знаешь ли, Гриша, – я снисходительно улыбнулся. – Это нужно о-о-очень постараться, чтоб русского офицера напугать!

Он развёл перепончатыми лапками, пытаясь пародировать человеческую жестикуляцию. Получалось не очень.

– Зачем же ты убегал?

– Я не убегал. Уехать хотел, попрощаться.

Я кивнул.

– Жалко старушку, – сказал я.

Он не ответил.

– Обратно возвращаться не собираешься?