Сказки из Тени, или Записки Пустоты

2

Относиться к жизни как игре – высокое искусство. Но, по – моему мнению, только это отношение к жизни делает ее наиболее яркой, легкой, и счастливой.

Наша с вами жизнь не так уж далека от Шекспировского театрального действа, в котором каждый актер имеет свою роль. И от качества исполнения своей роли каждым актером, зависит его жизненный успех, его статус. «Весь мир – театр, а люди в нем – актеры», сказал Шекспир.

Для многих подобная мимикрия (маска) совпадает с внутренней сущностью (желаниями, устремлениями, самоопределением) они счастливы, и как не слишком хорошие актеры, искренне живут на любой сцене. Для других эта мимикрия, скопище определенных функциональных ролей, которые они вынуждены выполнять (играть) ввиду сложившихся обстоятельств (запросов общества), это их тяжкий крест, который они влокут молча, сцепив зубы. Эти вторые становятся жертвами (заложниками) собственной роли, подобны бедному «паяцу» (рыжему клоуну), которого и в жизни и на сцене воспринимают одинаково, не затрудняя себя в том, чтобы разделять маску и внутреннюю суть.

Конечно же, я не сказал всего этого молодой, симпатичной, но от чего-то грустной деве двадцати трех лет, имеющей длинные черные кудри, смуглую кожу, легкую курносость носа и выразительный взгляд. Я не хотел, чтобы ее красота стала еще грустнее… Поэтому, поймав для нее машину, и на всякий случай записав номер авто, додумывал свои подгоняемые коньячными парами мысли, забившись вместе с целой толпой жаждущих добраться в этот вечер до дома в неожиданно подкативший автобус под номером шестьдесят восемь.

И в этой чрезмерной тесноте очень хотелось свободы…

Человек думает, что играет с этим миром, мир думает, что играет с человеком. Человечество играет и гаснут звезды, и рождаются новые люди и звезды, которым будет суждено играть в новые игры, когда они устанут от старых…

– Остановка «ДК Ленина», осторожно, двери открываются, – скрипучий голос динамика.

Я выхожу, потому что это моя остановка, моя жизнь, и моя игра.

3

Как-то перед Новым годом обзванивая друзей и знакомых я узнал, что Эва не возвращалась ни к какому мужу, она просто уехала жить в другой город, кажется, это был Ебург. Именно туда когда-то уехал мой друг. Именно туда я сам собирался бежать в трудную минуту, и не бежал…

– Почему? – Этот вопрос я задал ей в ближайшем сне, как и все мои предыдущие сны, жутко похожем на явь.

– Я поняла, что ты так и не остановишься, все будешь искать, искать. А моя молодость прошла.., я просто испугалась. Ведь ты сам не знаешь чего тебе нужно,.. поэтому ищешь, – Правой рукою она поправляет иссиня черный локон, шаловливо встрепанной ветром челки, левой сползший ремешок кожаной сумки. Она в белой песцовой шубке, белых сапожках на шпильке и с бледным, но необыкновенно красивым лицом, уставшей от бесконечного бала жизни феи Забытых сказок.

Я молчу.

– Сажи мне, я права? – Спрашивает Эва.

Я хочу промолчать опять, ведь это всего лишь сон, но отвечаю: – Ты ошибаешься лучезарная Эвелина, я ищу, потому что знаю, чего хочу найти. Поэтому это так долго и больно… Поверь, я часто жалею о своем знании, и даже мечтаю о том, как забуду, или потеряю веру, чаще чем о том, как найду, то что…

– Ты потерял, – смеется сквозь слезы Эва. – Ты думаешь, что ищешь, то, что тебя ждет. А ты потерял! Ты ищешь то, что ты потерял!..

Я просыпаюсь от ее крика, похожего на крики морской чайки над глубинами вод, и совершенно забываю весь, виденный в эту ночь сон. Он теряется среди тысяч, миллионов других снов, что приходят к нам по разные стороны миров.

4

В выходные мы с коллегами по работе решили поехать кататься на лыжах. Была там и молодая, симпатичная, но от чего-то грустная дева двадцати трех лет, имеющая длинные черные кудри, смуглую кожу, легкую курносость носа и выразительный взгляд. А вокруг был лес… И такой бесконечно-огромный, что хотелось завыть, по волчьи, но я лишь рассмеялся, и запустил снежком в ближайшую ель, так, что с нее осыпалось целое облако снежной пыли, и с ветки взлетела не видимая мною до сего момента Большая Черная птица.

Машина на круглой поляне, и мы, одни посреди этого засыпанного по самую макушку снегом и первозданной тишиной, хвойного леса. Благодать…

Семен остался разжигать мангал и готовить шашлык, Дамир, и девчонки отправились на лыжную прогулку.

А я, я остался помочь Семену, но когда понял, что только мешаюсь под ногами, то же взял лыжи, и отправился догонять ребят, идя по свежей лыжне. Не о чем таком не думая, вообще не о чем не думая.

И, конечно же, заблудился…

Свернул не туда, увидев таинственные следы на снегу, пересекавшие лыжню, по которой я шел, толи волчьи, то ли собачьи. Сам не знаю, почему, но они меня очень заинтересовали, и я не мог оторвать от них своего острого взгляда, отцепив лыжные крепления, даже для чего-то стал на колени, и попытался их понюхать. Смех, смехом, но, по-моему, пахнет волком. Хотя откуда, я вообще могу знать, как пахнет волк.

Тишина.., пустота, наполненная запахами и видом хвойного леса, и еще тысячами всевозможных запахов и вкусов. Я снова чувствовал все серые краски этого мира. Я…

Кажется, я уже так давно не ощущал подобного чувства безграничности.

А Дорога все не заканчивалась. И тут пришел страх, держа, рука в руке, ледяную ладонь холода. Они очень гармонично дополняли друг друга. Но это продолжалось недолго. Всего два – три движения узких зрачков. Два-три взмаха моих ресниц, два-три глотка обжигающего хрусткого морозного воздуха. А затем пришел покой, потому что у меня, наконец-то появилась настоящая цель, эта самая Дорога – и есть моя настоящая цель. И от этого счастья собственной целостности, причинности и направленной на цель законченности, мне захотелось выть волком увидевшим свою долгожданную Луну. Вот оно счастье. И я завыл…

– УУУУУУУУ-уууууууу-УуУуУу….!!!

И мне ответил второй волчий голос…

Сбивая с кустов и низких еловых лап снежную пыль, по щенячьи повизгивая, вынеслась прямо к моим ногам грациозная серая волчица.

Она замирает. И я замираю, еще секунд семь нашего молчания я просто любуюсь ее отражением в своих глазах. Слегка вьющаяся пепельная шерстка, глаза – зеленые, как весенняя трава, бежевые подушечки лап и алые губы, такой соленый и сладкий поцелуй. Я гляжу на небо, а затем на нее, но свет ее не озаряет, потому что у нее нет тени. И тогда я смотрю на свою тень, и медленно начинаю проваливаться прямо в нее. Волчица, жалобно поскуливая, бежит вокруг моей тени, протягивая то правую, то левую лапу. Но моя тень режет острее ножа. И лапы ее в крови, кровь уже на ее лице, и я хочу оттолкнуть ее.., крича, чтобы она уходила, и просыпаюсь в холодном поту.

– Ты с ума сошел, – спрашивает Семен, наклонившись надо мною, заснувшим в машине, на круглой поляне, посреди такого огромного леса, засыпанного белым снегом по самые макушки елей.

– Я тут уже шашлык приготовил и Дамир с девчонками вернулся. А он дрыхнет, и дрыхнет в машине, а потом ка-ак заорет. Завязывай, давай со своими снами. Пошли, поедим. Да и обратно ехать нужно, завтра понедельник… день рабочий. Вот так.

А я только киваю головою, потому что ни на что больше не способен в тот момент собственной жизни. Только все смотрю на небо.

С ветки затесавшейся меж многочисленными елями одинокой березы взлетела не видимая мною до сего момента Большая Черная птица, когда на нее упал солнечный свет, я понял, что эта птица – Белая…

5

В нашем роду с Белым и Черным, особенно с Белым и Красным всегда было неважно…

Мой прапрадед, уважаемый и в высшем обществе, крепкий купец-предприниматель новой волны, во цвете лет, прогорбатившись на этой земле пол века, обзавелся собственной нефтяной скважиной, уже тогда в конце 19 столетия приносившей не малый доход. При такой фортуне и умелых руках, жить да радоваться. Но в этой жизни ничего не бывает просто так, и если на небесах чего-то там дают, то обязательно чего-то и забирают, даже если ты об этом не знаешь, или не хочешь знать. Вначале у прапрадеда нищего сироты, выбившегося в люди, умерла любимая жена, от тяжелых родов. Правда, оставив после себя последним светлым лучиком, сына, о коем так мечтал супруг. А затем этот самый сын, опора и надежда нового купеческого рода, предал отца.

В те годы это случалось часто, именно в таких семьях, в те годы, когда сынку стукнуло семнадцать на пороге был буйный одна тысяча девятьсот пятый год, который закрутил, завертел и наш, сонный провинциальный городишко, отозвавшись баррикадами в Мотовилихе, ночными бомбистами у домов уважаемых граждан, и откровенными бандитскими грабежами (почему-то уже тогда называемы экспроприацией) на лесных дорогах ведущих в город. Банда «лесных братьев» атамана Лбова состояла в основном из пролетариев, в банду ушли рабочие и кой-кто из мещан, после неудачного мятежа, того же 1905 года, разгромленного призванными урегулировать обстановку казаками.

Нет достоверных фактов, что прадед был в той банде экспроприаторов. Но вот в революции 1905 года, в Мотовилхинских баррикадах, он принимал довольно деятельное участие, уехав из нашего города, выдвинулся в Питерскую РСДРП, потом на какое-то время пропал, и уже потом после гражданской, в разгар НЭПА он объявился на своей малой Родине, и искал пропавшего отца.

Зачем?

Хотел покаяться…

Я не знаю, что он пережил на Гражданской.., но сам не раз писав про эту проклятую войну, ужасался беспределу творимому и красными и белыми. Прадед так и не нашел своего отца, моего прапрадеда, бесследно, как и сотни тысяч простых и не простых человеков сгинувших в горниле переворота 1917 года и последовавших за этим переворотом кровавых событий.

Мой прадед, так и не смог вернутся к своему отцу, но он мог вернуться к Богу.

Уже в конце тридцатых годов прошлого тысячелетия, помогая горстке отщепенцев, не убоявшейся запретов местных властей, чинить церковную крышу, мой прадед упал с пятнадцатиметровой высоты и разбился. То, что он выжил, можно назвать только чудом. Он остался, с трудом передвигающимся по этому миру, инвалидом, и слегка повредился в уме. Наверное, поэтому его не забрали ни в 30-тых, не позднее. Его не репрессировали, и не расстреляли. Кажется, что убогому, простили все его грехи, но только он сам до самой смерти не мог простить себя, простить, что сделал не тот выбор.

6

Сегодня мы с радиоволной «Русское радио», поем о том, о сем, занимаясь совершенным бездельем. Валяемся на диване и глушим холодное чешское пиво «Будвайзер» прямо из холодильника. Отпадно ржем под скользкие хохмы Фоменко, бросаемся тапочками в мимо пролетающих черте откуда взявшихся мух.

– Прости – прощай, я покидаю этот рай! – орет моя радиоволна.

– Я покидаю этот край, – вторю я ей, думая о том, что сегодня вполне осознанно прогуливаю работу, как раньше вполне осознано прогуливал, с начало школу, затем институт. Так вполне осознанно прогуливал все то, что по моему разумению, не имело смысла. Сам при этом, этого самого «Смысла», так в глаза и не видел. Вот докатился.