Стать человеком

Удобная ложь. Ложь не одного, ложь многих. Иногда очень многих. Возможно, – всех. Когда никто не хочет правды. Но что же это за правда, если ее не хотят знать? И что это за жизнь, если в ней нет места правде? Самая обычная, по всей видимости. Человеческая. Моя? Как приятно сейчас было бы солгать. Нет! Не моя! Их! Этих недостойных моего взора!

Но, верно, не такой я еще и человек, чтобы утонуть в собственной лжи. Или в любой другой. Хотя, конечно, забавно было бы посмотреть, как я барахтаюсь на поверхности, пытаясь схватится за несуществующий спасательный круг.

– Какое, наверное, счастье – обладать таким талантом! – Аня продолжала восхищенно наблюдать за жестикуляцией художника.

– Счастье или бремя? – я перевел взгляд на стену, отделка которой заняла меня больше висящих рядом работ.

– Почему бремя? – на этот раз спросила Саша, возможно, потому, что Аня меня просто не услышала.

– Так ведь придется заплатить, – я мрачно ухмыльнулся. – Иногда втройне.

– Отчего же так дорого? – вступил в разговор Безладов. – Порой достаточно пары звонков.

– Так я про другой талант, Володя. Который не для них, который для себя.

– А вы за свой заплатили? – Аня наконец оторвалась от своего кумира.

– Что вы! – я засмеялся. – Ни копейки! Просто не за что. Это не талант – обычное трудолюбие.

– А что же тогда талант?

– Талант – это то, что заменит тебе все остальное, – я по возможности тонко улыбнулся.

– Неужели все?

Я вежливо кивнул.

– А вы бы хотели обладать всем, Платон? Просто так, без таланта, – Аня приглашающе засмеялась.

Когда-то я уже владел всем и не думал, что смогу обходиться меньшим. Но что подразумевает человек, говоря обо всем? Уж точно более умеренный вариант? Насколько умеренный? Крайне, крайне умеренный. Богатство, власть, слава. Иногда еще вспоминают о здоровье. Как правило, именно в тот момент, когда его начинает не хватать.

Что еще? Немного разных причуд, немного ошибочных идеалов. Вот оно и все! Так хотел бы я обладать всем? Здесь об этом редко задумываются. Просто хотят, просто желают. Такая смешная человеческая алчность. Или необходимая человеческая алчность? Ведь в чем альтернатива? Альтернатива всему? Ничего? Что-нибудь? Хоть что-то? Это звучит гораздо менее привлекательно. И есть подозрение, что не только звучит.

– А вам не кажется, что это слишком много? – Я с легкой иронией посмотрел на свою собеседницу.

– По-моему, в самый раз! – она ожидаемо рассмеялась. – Много не мало!

Я согласно усмехнулся в ответ. Вот и вся аргументация. С одной стороны, бескомпромиссно надежная. С другой, – невыразимо поверхностная. Ведь избыток может стать не менее опасным, чем недостаток. Но эту опасность замечают далеко не сразу. Если вообще замечают.

– Я бы не хотел обладать всем, – я мягко улыбнулся. – Ведь тогда я бы вряд ли встретил вас.

Девушка удивленно вскинула брови, явно не понимая, насмешка это или комплимент. Положение спас Безладов, разлив по бокалам остатки шампанского и продекламировав какой-то дежурный, но красивый тост. Я поспешил вставить галантную ремарку, и лица наших дам вновь озарили оживленные улыбки – предвестники жарких, звенящих ночей.

Я допил шампанское. Скоро я буду пьян и бестревожен. Скоро мне будет плевать на то, что я человек. Я приму это на краткое, беспамятное время. Я буду жадно, ожесточенно желать еды, вина, женщин. И я буду наслаждаться уже одним желанием. Простым предвкушением обладания.

В этом суть человеческой алчности. В возможности, в желании. Ведь алчность проходит не тогда, когда ты получаешь то, что хочешь. Она проходит, только когда ты перестаешь хотеть. Никогда?

Тем временем Аня извивалась возле очередного творения. Это был натюрморт. Из свиной печени и ананасов, как мне показалось. Однако называлась работа «Залив грез». Значит, все-таки пейзаж.

– Давно я не видела столь вдохновенной живописи!

Вдруг сквозь все маски, все веселье прорвалась обычная ослепшая злость. Густая, мрачная скука.

– Это не живопись, это бред пьяного маляра, – я устало посмотрел на застывшую в изумлении девушку.

– Но вы же говорили…

– Я лгал.

– Лгали? Почему?

– Потому, что я человек.

Она не поняла, а я не был намерен объяснять. К чему объяснять океану, что в нем полно воды? Я развернулся и направился в сторону бара, где вновь застал моего друга-поэта.

– Что ты там говорил про меланхолию?

– Созрел? – Перелесов расхохотался и потребовал сто коньяка. Как выяснилось, для меня.

– Угощаю!

Я сделал глоток и болезненным взглядом посмотрел на Мечеслава. Последний был до отвращения весел и влюблен в жизнь.

– Я как раз собирался в одно занимательное место, – Перелесов скосил на меня хитрый, пьяный глаз. – И, так и быть, готов взять тебя с собой.

– Притон укуренных поэтов?

– Там еще и пара поэтесс найдется.

– Поэтессы мне всегда нравились больше.

– Тогда в путь, Шура! – Перелесов залпом опустошил свой бокал. – А то слишком дорог сегодня хороший коньяк.

– А сколько бы ты выпил, если бы он вдруг стал бесплатным?

– Я думаю, меньше, чем мне того бы хотелось, – Мечеслав мечтательно прикрыл глаза. – Но сомневаюсь, что ушел бы обиженным.

Я усмехнулся и приступил к опустошению собственного бокала, краем взгляда наблюдая, как к бару приближается явно разочарованный Безладов. Коньяк я допил раньше.

– Ну, спасибо…Платон! – Владимир явно был в недобром расположении духа. – Что за философские капризы в разгар языческих плясок вечернего города? Начал играть – играй до конца, – чуть менторски закончил он и задумчиво посмотрел на полный выпитого коньяка бокал.

– А я смотрю, изрядно ты постарел, Вова, – Перелесов обвиняюще указал на Безладова пальцем. – Разучился слать всех и каждого к чертям, огням и ангелам. Разучился уходить красиво.

– А ты меня поучи! – у Владимира с Мечеславом отношения были неровные. – Красиво уползать – это ты умеешь.

– Все мы ползаем, Вова. Еще ни один не взлетел.

– Прости, Володя, – я в целом понимал, что был не совсем прав с точки зрения социального товарищества. – Как-то душно стало. Как-то тоскливо.