КАПИТАН КОЛЕНКУР

А вдруг он прав, прав, треклятый директор? И я позабыл свое божественное имя средь адской сутолоки дел?

Позабыл, как тот самый несчастный гвардейский капитан, которого я разыскиваю по всем тараканьим углам и гнусным трущобам?

Очень даже может быть.

Вдруг это я чуток пересидел в полпивной с молодым и коварным прусским посланником? И тот, пользуясь моим нечаянным беспамятством и минутной слабостью, умыкнул у меня разом драгоценное имя и самое человеческую душу?

Он ведь может.

Мне ли не знать.

Да и канцлер Горчаков, мой добрый приятель, сколько раз предупреждал об этом.

Или же загадочная старушка на Сенной, торгуя втихаря янтарный мундир, забрала себе мое исконное прозвание? А взамен оставила колоссальную треуголку, нелепое туловище, похожее на говяжий студень, да пару огромных и не слишком расторопных ножищ?

Все может быть.

Тут уж любая скотина с пьяных и хмельных глаз тебя за слона примет.

Особенно в сумраке зимней бесконечной ночи.

А вообще память у меня хорошая.

Вы и есть

«Вы и есть Вячеслав Самсонович» – твердит настырный директор, сверля меня бездушными глазами.

Я? Я и есть Вячеслав Самсонович? Да с чего он взял?

Никогда. Никогда. Клянусь своей божественной треуголкой. Ежели ее спровадить в матушку Неву, предварительно содрав с бедовой контуженной головы, то она поплывет, поплывет словно «Титаник», словно гордый фрегат, поплывет, словно, прости господи, востроносая шнява навстречу опасностям, тошнотворной качке и морским болезням. И будут перед ней расступаться встречные царства-государства… Ну а может и не будут. Скажут: «что это тут за уродина бултыхается?» Мне ли, скромному сухопутному червю, об этом судить? Пусть плывет. Пусть расступаются или не расступаются. Пусть поступают по собственному разумению. А мое дело – сторона.

Я говорю директору: «Назовите меня хоть горшком, хоть ендовой – я и то откликнусь».

Директор не против такого развития событий.

На том и договорились.

Очень важное

Надо, надо сказать ему нечто очень важное.

Я говорю директору:

«Холод сковал нас железною пятою. Дровяные барки на Фонтанке, не убранные в срок, трещат как скорлупа грецкого ореха. А ведь еще вчера были совершенно целые. Да и снегу навалило по пояс. А ведь еще не зима».

Директор отвечает:

«Это для меня давно уже не новость. Нева, кормилица наша, промерзла вглубь на несколько сот аршин. Пробовали сверлить – да все бестолку. Кромешная ледяная мгла. Вода утратила жидкое естество свое. Где будет взять рыб и речных дев для исполнения пропитания и милых моему сердцу любовных потребностей?»

Полюбить русалку ведь это не грех.

Я пожал плечами.

«На Шпалерной, говорят, еще осталось несколько штук».

Директор рассердился.

«Причем тут Шпалерная? Что такое – Шпалерная? Каких несколько штук? Что у вас на уме? Что вы узнали новенького о капитане?»

Ну что нового…

Положительно ничего.

Я старался изо всех сил хоть что-нибудь разузнать.

Я опросил и перебудил всех будочников.

Перетряс всех булочников.

Чулочников.

Носочников.

Брючников.

Крючников.

Звонил в морское ведомство.

Обошел и облазил все окрестные рюмочные и полпивные.

И хоть бы хны.

Ничего не узнал.

Извольте.

А теперь мне пора спать.

Ночь вползает в департамент, как жирная черная сороконожка, и требует всеобщего отдохновения.

Ни старушки, ни мундира

Я иду домой сквозь кромешную мглу и думаю: «все очень скверно». Ни старушки, ни мундира, ни капитана. По этой причине директор задержал мое законное жалованье, и так не слишком великое. Как будет подлатать мою треуголку? Она давно уже нуждается в починке, и холодный ветер время от времени просовывает в нее ледяные ладони и пальцы свои. Ну да бог с ней с треуголкой. Поговорим о капитане.

Мой друг капитан

Мой друг капитан пропал около года или чуть более тому назад. Никто не знает, куда и почему. Говорили – злые языки – что его повесили прямо на углу уже упомянутых Садовой и Гороховой. Ну не думаю, чтобы все закончилось так уж печально. Слишком уж многолюдное местечко, барышни ходят, попивая с утра пораньше свой утренний кофе и жидкий питательный шоколад, да и я любил там гулять спозаранку. Сразу скажу – я не рассмотрел. Было темно, пасмурно, поздно, и так высоко было не разглядеть. А с годами я становлюсь близорук и рассеян, и директор наш сколько раз делал мне по этому поводу замечание. А я ему: «против всесильного времени мы бессильны, ваше превосходительство, и вы – и я, даже если объединим наши усилия». Одним словом, я не думаю, что капитана повесили, как последнюю собаку или крысу, прямо вот так, на углу Садовой и Гороховой, на потеху и поругание бессовестной и бестолковой черни.